Она уже наполовину вернулась к своей форме ящерицы, когда копье Наалы воткнулось ей в сердце.
Драконица упала, точно огромная черная волна, взметнув вокруг себя мерзкие брызги. С ее кончиной обрушилась и сама пещера, похоронив ее и оба ее амулета под столь великой громадой камней, что их хватило бы, чтобы построить новый город.
Наала-воительница запрокинула голову и торжествующе завыла.
Наала, с восхищением наблюдая за всем этим, осознавала: «Это я. Вот кем я стану!»
Когда все закончилось, обе Наалы повернулись к Олаву, который неподвижно лежал на земле. Он был бледен, но дышал достаточно ровно. Не возникало сомнений, что он восстановится.
– Посмотри на него! – воскликнула Наала-воительница и в ее чертах проявилась нежность. – О, он красив в своей юности, с черной бородой и сильными руками. Ты не согласна?
Юная Наала повернулась к Олаву и, к собственному изумлению, услышала свой голос:
– Да, красив. О, как красив.
– Только убедись, что, когда он очнется, он будет уверен, что он сам это сделал. Ты ведь знаешь, что он иногда бывает совсем как дитя. – С этими словами старшая женщина коснулась своего амулета и растворилась в небытии грядущих времен.
Такова история Олава Торговца, известного как Драконоубийца. Много лет еще он с женой водил караваны по пустыне. Иногда они встречали разбойников, но всякий раз убивали их, не зная пощады. У них было много детей. Со временем Олав разбогател и стал жить на вилле у моря, где растолстел и умер стариком. Да придет столь великая удача каждому из нас!
Камуфляж. Патриция Маккиллип
Патриция Маккиллип (patriciamckillip.com) написала множество фэнтезийных романов, среди которых – «Забытые звери Эльда», трилогия «Мастер загадок» и, самый свежий, «Зимородок». За свои работы удостаивалась Всемирных премий фэнтези и Мифопоэтических премий. Также является автором сборников короткой прозы «Изгнание дракона» и «Грезы о далеких берегах». Живет в небольшом прибрежном городке в Орегоне с мужем – поэтом Дэвидом Ландом.
Старый профессор Сили бубнил себе под нос, пока сновал, будто пчела, среди своих студентов, бросая им на парты задания: одним – бумажки, другим – какие-нибудь знакомые предметы. Это был его последний год перед выходом на пенсию, как помнил Уилл, подавляя зевок, пока наблюдал за тем, как древний волшебник повернулся и остановился, а потом снова двинулся с места, будто исполнял между студентами и рядами какой-то забытый танец. Временами его усы, длинные и белые, как бивни у морского льва, трепетали от его бубнежа. Два или три раза он подходил к партам перед Уиллом и позади него, вытягивая одни вещи из карманов, другие из рукавов. Но пока он отплясывал от Уилла, бросая под ошеломленные взгляды остальных бумагу, пару солнцезащитных очков, цветок, арфу размером с ладонь и праздничный колпак.
– Все, – провозгласил он наконец, и Уилл резко вскинул голову, вмиг оправившись от желания вздремнуть.
«А что я?» – подумал он, в ужасе от мысли, что ему, возможно, придется перепроходить курс по истории древнего волшебства. «Что я сделал не так? Чего я не сделал?» – подумал он лихорадочно. В основном это была обычная история, – только еще чуть-чуть старинных заклинаний, – и как обычная история, не была ни особенно запоминающейся, ни особенно полезной и не шла ни в какое сравнение с курсом по магическому искусству.
– Профессор Сили?
– Посмотрите еще раз, мистер Флетчер, – он ясно услышал на пчелином языке, к которому вновь вернулся профессор, опять забубнив себе под нос, когда направился обратно к своему столу.
Уилл взглянул на свою пустую парту. И вот – на бледном дереве четко вырисовывался спиралевидный бугор из темного камня, весьма похожий на кусок затвердевшего навоза, только с разноцветным блеском по всей поверхности.
Он уставился на него, не решаясь прикоснуться рукой. Наконец он осторожно ткнул его пальцем. И услышал приглушенные смешки, раздавшиеся вокруг.
– Какие-то проблемы, мистер Флетчер?
– Нет, – ответил он и вздохнул. Для него это тоже был последний год, седьмой из семи, и половина пути по тому, что мастера называли Отсеиванием, а студенты – Адской пучиной. Трое его близких друзей уже исчезли в этот последний год – их отбраковали из-за этих безжалостных, нескончаемых испытаний.
Даже Лорел. Она исчезла в одно мгновение. Он мрачно созерцал ее в своих воспоминаниях – ее растрепанные золотисто-зеленые волосы, длинные-длинные кости, пальцы, похожие на молодые, нежные веточки, которые, казалось, расцвели, когда она дотронулась до него. Даже она.
«Что ж, – подумал он, с легким интересом глядя на унылую кучку перед собой. – Я могу пойти и найти ее, если меня отсюда вышвырнут».
В камне открылся синий, сморщенный, налитый кровью глаз.
– В самом деле, мистер Флетчер, – услышал он голос у себя в голове, когда его кости растаяли и попытались увлечь его под стол. – Не сдавайтесь так легко. В любом случае, никому не нравится быть утешительным призом.
Он выпрямился, сжав губы, сдерживая протест. Это было справедливо, заключил он, что голос вторгался в его разум. Профессор Сили будет знать обо всем, что происходит в классе, до самого конца тестов – на случай, если они потеряются, попадут в беду или сбегут в отчаянии.
Каменный глаз сомкнулся, и вернулся звонкий голос профессора:
– К настоящему времени вы все знакомы с тестами седьмого курса. Некоторые из вас обнаружат себя в незнакомых местах, другие останутся здесь. У тех, кому достались задания на бумаге, нет никаких преимуществ. Почти все прошлое существует в письменной форме, так что им будет не менее сложно. Только помните: вы сталкиваетесь с зарождающимися ранними элементами магии и волшебства, и некоторые из них могут показаться вам незнакомыми. Сделайте все возможное, чтобы понять и определить, что вам задано. Думайте о словах, которые использовали бы, чтобы определить то, что от вас требуется. Помните: ваш единственный язык – это магия. И найдите утешение вот в чем: за всю долгую историю школы еще никто не погиб, выполняя задание.
– Слабое утешение, – пробормотал Уилл.
А потом унесся не пойми куда и очутился среди деревьев на протяжном склоне, поросшем луговой травой, под ревущим, будто дракон, ветром.
– Мой камень… – проговорил он на грани паники, кружа над самим собой, оглядывая травы. Его задание происходило нигде, он его забыл, где-то оставил, уже провалил тест.
В воздухе над его ногами приоткрылась щель, и оттуда вывалился камень, стукнув ему по ботинку. Он глянул на него сверху вниз – с облегчением и сожалением одновременно. Никаких глаз не открылось, никто не смотрел на него сердито. Резво колышущиеся травинки, что развевались над камнем, пускали солнечных зайчиков, а потом погружались в тень, исчезая в будто бы бесконечном цикле. Завороженный, Уилл склонился над камнем. Блеск полностью померк под его тенью, и остался виден лишь древний навоз.
Уилл неохотно нагнулся и поднял его. В голове у него возникло воспоминание о сухом голосе одного из ранних учителей: «Чтобы получить власть над чем-то, назови это. Чтобы назвать что-то, познай это. Чтобы познать что-то – стань им».
– Дерьмо, – сказал Уилл, что в общем и целом отражало все происходящее.
Небо лишилось своих цветов. Пошел снег.
Сидни слышала, как Гауда пела камо[43]– драконам, пока в небе не разразилась буря и они не превратились в снежинки.
Ее голос сулил пищу. Сулил сон. Сулил утро, пробуждение, движение. Нападение. Начало. Конец. Они слышали его с тех пор, как были совсем крошками. Гауда росла вместе с ними, они вместе были детьми. Камо-драконы услышали бы ее голос где угодно.
Как и Сидни – с тех пор, как впервые услышала, как запела Гауда. Во всяком случае почти где угодно. Сидни не могла только понять, откуда у Гауды исходил этот голос – ведь девочка была такой миниатюрной, стройненькой, с рассеянным взглядом на юном круглом личике, который появлялся, когда она прислушивалась к драконам. Она начала петь раньше, чем научилась говорить. Ради нее драконы любили покрасоваться, отчего стало сразу понятно, кем она рождена быть, еще прежде чем она научилась выговаривать это слово – драконопевица.
Ее голос, иногда милый и звучный, иногда – вопиюще возносящийся только чтобы внезапно сбавить темп, переключиться на спокойную колыбельную, – держал камо-драконов в узде, указывал им, что делать.
«Идите ко мне, – сказала она теперь. – Выходите из ветров, из облаков. Приходите и станьте деревьями».
Сидни наблюдала за тем, как они устраиваются среди ветвей. У деревьев были большие и сильные кроны, которые раскачивались под суровыми ветрами легко и грациозно, как водоросли во время прилива. Когда камо устремились вниз и вцепились в деревья, они сбросили с себя этот туманный, облачный вид, чтобы отразить могучие ветви и цвет стволов, и стали просто шелестящими исполинами. Гауда умела распознавать драконов мгновенно. Сидни внимательно всматривалась, но то и дело теряла границу, где заканчивалось дерево и начиналась их маскировка. Она знала, драконы вырастали очень быстро – из милых зверьков превращались в маскирующиеся воздушные суда. Казалось поразительным, что крылатый самолет, паркующийся на дереве, может быть таким незаметным.
– Все здесь? – спросила она у Гауды. Они смешали в кучу несколько языков: что-то из латыни, приправленное различными местными выражениями, а также расхожими жестами и торговым сленгом.
Гауда продолжила петь и кивнула. В ее культуре кивок означал «нет». Она показала один палец: одного не хватало. А потом задрала руку выше, указала на небо, чьи мутные цвета быстро меркли за облаком. На миг она уловила блеск огромного ледяного глаза, прежде чем тот упал, очутившись среди ветвей, и превратился в сосновую шишку. Гауда покачала головой: «Все».
В гаснущем свете дня огромные пожары обратили суровые вершины, снежные уступы и далекие склоны в поле упавших звезд. Тени, быстро тающие в сумерках, бесконечн