Дракон все еще гневен и его гнев отражается от древесины сарая, как жар от асфальта. Сесили почти к нему привыкла, хотя когда она заканчивает кормить дракона, она всегда убегает от сарая так быстро, как только может.
Взбираться по лестнице с помощью одной руки стало легче, спасибо и на этом. Сесили упирается в раму лестницы предплечьем руки, в которой держит ведро, и только так сохраняет равновесие каждый раз, когда отрывает свободную руку от ступеньки, чтобы ухватиться выше. Это предплечье, левое, все покрыто шрамами от тех вскарабкиваний, когда лестница нагревалась и оставляла ожоги и когда Сесили поскальзывалась и ударялась о раму. Еще у нее была царапина на подбородке, с того раза в прошлом месяце, когда она не смогла ухватиться за раму. В тот день она больно упала, стукнувшись подбородком о ступеньку, на которой секундой раньше стояла ее нога.
Когда она вернулась в дом, сплевывая кровь, мать ее отругала. Она сказала Сесили, что нельзя торопиться, что следует быть аккуратнее. Потом мать отправила ее обратно, дав только пососать кубик льда, потому что у основания лестницы остались рассыпанные обрезки, а дракона по-прежнему нужно было кормить. Сесили помнит, как лед хрустел у нее за щекой, когда она шерстила траву, ища в ней обрезки. Ей удалось наполнить ведро доверху, после чего она снова полезла по лестнице, потому что дракона нужно было кормить.
Вы, конечно, думаете, что Сесили могла бы просто открыть дверь сарая и дать дракону улететь. Все-таки двери сарая расположены на уровне земли, они хорошо смазаны и легко открываются. Ее отец открывает их раз в полгода, когда заходит и пытается разговаривать с драконом и просит его улететь. Каждый раз, когда он это делает, он клянется, что на этот раз получится, что он заглянет этому дракону в глаза и скажет убираться прочь из сарая ради блага его семьи. Каждый раз он говорит, что теперь все изменится.
Вы гадаете, почему Сесили просто не откроет двери сарая, почему она таскает это тяжелое ведро с железом по опасной лестнице, почему это делают ее братья, когда настает их очередь кормить дракона, почему дракон вообще там живет. Вы гадаете, почему они кормят дракона с сеновала, а не с земли.
Сесили сама задавалась этим вопросом, что было непросто, потому что вопросы о драконе не дозволялись. Не то чтобы ей когда-либо говорили, что они не дозволяются, но она знает, что это не дозволяется, как и многие другие вещи: говорить матери, что в свиных отбивных слишком много перца, или шутить о том, как ее старший брат ненавидит работать на заводе. Никто не говорит не делать этих вещей, но если она сделает, в комнате будто бы сгустится туман, и отец посмотрит так мрачно и зло, и все поспешат выйти, прежде чем этот туман обретет форму.
Но в день, когда Сесили упала с лестницы, за ужином у нее выпал зуб, и отец спросил ее, что с ней случилось, и в его голосе слышалось настоящее беспокойство. Тогда она собрала всю свою отвагу и ответила ему.
– Я упала с лестницы, – сказала она.
– А что ты делала на лестнице? – спросил у нее отец, что показалось Сесили странным, потому что существовала лишь одна причина, по которой она могла оказаться на лестнице. Но тогда она поняла, что это какое-то испытание, что есть правильный ответ и неправильный, и она хорошенько задумалась, прежде чем ответить.
– Ведро заполнилось, – сказала она. Ее старший брат, сидевший рядом, тихо выдохнул. Мать сделала большой глоток воды. Сесили восприняла это как знак того, что она ответила правильно, потому что никто не посмотрел на нее предостерегающе, никто не двинулся к двери.
– В следующий раз будешь осторожнее, – сказал ей отец, отрезая кусок курицы, но глядя на подбородок Сесили. – Останется шрам. Жаль. Прямо на лице.
Здесь Сесили понадобилось немало отваги, потому что она знала: на этом разговор окончен. Ее отец сказал ей не допускать больше этой ошибки и сказал о ее ошибке что-то такое неуловимо жестокое, что могло сойти просто за наблюдение со стороны, но что останется с ней очень надолго («жаль», – будет думать она в ту ночь, тщетно пытаясь уснуть, – «жаль»). Здесь один из ее братьев должен был сменить тему, спросить у отца совета, как решить какую-нибудь проблему в школе или на работе.
Но Сесили проглотила комок в горле, сунула руку под стол и вцепилась в ладонь среднего брата. Он сжал ее пальцы, придав тем самым ей отваги, которой ей не хватало.
– Может быть, в следующий раз мне лучше воспользоваться дверью вместо лестницы? – спросила она самым благоразумным тоном, на какой была способна.
Мать Сесили положила нож и вилку и глянула на дверь кухни.
– Мне нужно проверить чайник, – сказала она, что было глупо, потому что чайник не был даже включен, но никто ничего не сказал по этому поводу, потому что все сами пытались найти повод выйти из комнаты, и если повод одного казался глупым, то он мог оказаться глупым и у всех.
– Не нужно тебе ничего проверять, – сказал отец Сесили. – Останься. Давай обсудим идею, которую предложила Сесили.
О, это что-то новенькое. Сесили почувствовала, как у нее запульсировала рана на подбородке. Сесили обменялась взглядами с братьями, думая, не было ли это ловушкой.
– Ну, я просто подумала…
– Ты не подумала, – сказал папа Сесили, указывая на нее кончиком ножа. – Ты решила, что знаешь лучше всех.
Старший брат Сесили уставился на свои колени. Да, это была ловушка, и бежать из нее было уже слишком поздно. Сесили хотелось сказать, что она ничего не решила, что не считала, будто знает лучше всех, но это означало бы, что она начнет спорить, а спорить было еще хуже, чем решать что-то самой. Крошечная, тихая частичка ее шептала, что, возможно, она и знала лучше всех, и вообще – почему ее идеи не могут быть хорошими? Она сжала эту свою частичку и яростно, безжалостно задавила в себе.
– Прошу прощения, – сказала она, глядя на руки отца, потому что должна была смотреть на него, когда с ним разговаривала, но при этом ей нельзя было выглядеть своенравной.
– За что ты просишь прощения? – спросил он.
О, это тоже было что-то новенькое. Она посмотрела на братьев в поисках помощи, но те выглядели столь же сбитыми с толку.
Еще одна ловушка.
– Прошу прощения за то, что сказала глупость, – ответила она. – Я не думала…
– Да, – перебил ее отец, – ты не думала.
Когда он это сказал, глаза Сесили зажгло от слез, потому что это наконец было знакомо. Она знала, чего ожидать. Пока отец рассказывал о ее поведении, легкомыслии и обо всем остальном, что в ней было не так, она подавила эти слезы в себе, потому что с ними стало бы еще хуже. Подавила она и смех, потому что это было еще не самое страшное.
Итак, вы можете задуматься, почему Сесили поднимается по лестнице вместо того, чтобы просто открыть дверь в сарай. Сесили сказала бы вам сама, если бы знала. Но ей всего десять лет, она храбрая и усердная, она старается не упасть с влажной лестницы, и это очень сложно объяснить незнакомцу, который никогда не сидел с ней за обеденным столом.
Сесили тринадцать, и в ее сарае живет дракон.
Теперь она поднимает ведро по лестнице каждую неделю. Оба ее брата работают на заводе и приносят железо для дракона. Она сильная, и ведро не кажется таким тяжелым, как прежде, хотя не кажется оно и достаточно легким, чтобы можно было убрать тряпку, которая оборачивала ручку, чтобы та не впивалась Сесили в руку. Один из ее братьев прикрепил лестницу стяжкой к стене, так что теперь та зафиксирована, и Сесили может взбираться по ней с ведром в руке так же быстро, как и без него.
Сесили каждое лето ходит плавать на ручей, на тот его участок, где достаточно глубоко. Городские мальчишки любят подначивать друг друга на то, чтобы спрыгнуть с высокой скалы в воду, крича и вздымая как можно больше брызг. Сесили иногда тоже в этом участвует. Раньше она набирала воды в нос, но этим летом средний брат научил ее задерживать дыхание и немного выталкивать воздух через ноздри, чтобы не захлебываться.
Также и с гневом дракона. Сесили научилась, как его не бояться, как дышать, взбираться по лестнице и пропускать этот гнев мимо себя. Она стала даже задумываться, в самом ли деле это был гнев, или что-то другое, то, что ощущают только драконы и что она всегда считала гневом, потому что никогда не замечала ничего иного.
И еще потому что, ну сами понимаете. Это же дракон. Вам всегда кажется, что он злой.
Обычно Сесили поднимает ведро по лестнице и затаскивает на сеновал вслед за собой. Обычно она забирается туда на четвереньках, одной рукой таща ведро, а другой нащупывая впереди край чердака. Обычно она высыпает содержимое ведра через край и слушает, как дракон сопит и скребет когтями в темноте. Обычно она убирается оттуда как можно скорее.
Но это не то, что она станет делать сегодня. Она решила. Она уже несколько месяцев решала и уже несколько месяцев трусила, но сегодня уж точно. Она это сделает. Правда сделает.
Она поднимается по лестнице. Забирается на сеновал. Нащупывает край чердака.
Она свешивает ноги через край.
Она садится.
– Эй! – зовет она в темноту. Ответа нет.
Сесили берет металлический обрезок из ведра – это крупный изогнутый кусок, со всех сторон черный, который, наверно, обжигал кого-то из ее братьев, пока тот нес его в кармане. Она бросает его и слышит, как он падает на пол. Потом слышит, как перемещается дракон, как обрезки шуршат по ведру, как стучит рама лестницы, как раздаются шорохи в темном доме, а тебе только шесть, ты боишься монстров и надеешься только на то, что одеяло укроет тебя от всего, что скрывается в стенах.
– У меня сегодня впервые месячные, – говорит Сесили. Ее глаза начинают приспосабливаться к темноте, и она уже видит, что какая-то часть этой темноты плотнее, чем остальная. – Вроде бы такое большое дело, но мама просто дала мне менструальную чашу. Лучше бы дала использовать тампоны, – добавляет она, хотя и не уверена, правда ли это лучше. – В любом случае мне больше некому об этом рассказать, кроме как ей, а ей это, похоже, не кажется таким уж важным. Поэтому я решила рассказать это тебе.