– Скорая помощь стоит у входа. Того, который выжил, уже увезли в больницу.
– Но вы не думаете, что здание подожгли они?
– Не похоже. Они свили гнездышко вон там. – Барроуз махнул рукой в сторону кабинета. – Там и все барахло лежало.
– Какое барахло?
– Матрасы, мешки. У одного даже был старый альпинистский рюкзак.
– Логично, – согласился Маклин. – А где тогда загорелось?
– Вон там. – Барроуз начал пробираться между обломками.
Маклин, стараясь ступать след в след, двигался за ним. Они переместились вглубь здания, где со всех сторон валялись искореженные деревянные балки и битая черепица, и наконец оказались на открытом пространстве посередине. Над собой Маклин мог видеть нижнюю часть башенки на крыше, доступную взгляду, поскольку потолок рухнул. Со всех четырех сторон башенки внутрь здания вели старинные дымоходы.
– Судя по тому, как распространялся огонь, и вот по этим повреждениям, – Барроуз указал на чугунные столбы, на которых сохранились остатки пошедшей пузырями краски, – я прихожу к выводу, что загорелось именно здесь. Другое дело, что я не в состоянии объяснить, каким образом загорелось. Нет ни следов горючей жидкости, ни проводов, которые могло замкнуть. Огонь как будто бы возник из ниоткуда.
– Как и в предыдущих случаях, – констатировал Маклин, медленно поворачиваясь вокруг своей оси в надежде представить себе, как выглядело здание до пожара. Представить не получилось.
Барроуз пожал плечами, без особой уверенности, но все равно очень красноречиво:
– Именно, как и в предыдущих.
Маклин не очень-то любил бывать в Западном госпитале. Слишком много с этим местом было связано воспоминаний, и среди них – ни одного хорошего. На самом входе он очень кстати вспомнил, что так и не заглянул проведать констебля Робертсона, вынужденного лежать на растяжке, пока весь мир празднует Рождество. Надо обязательно зайти. Как только выдастся свободная минутка.
В палате было пять больных в возрасте от девятнадцати до девяноста лет. Всех их объединял нездоровый, изжелта-бледный оттенок кожи, который неизбежно приобретают те, кто надолго задерживается в больнице. И все они с подозрением уставились на Маклина, когда он задергивал шторки вокруг постели, на которой спал чудом спасшийся бродяга. Маклин не хотел его будить и был готов подождать, но когда он придвинул поближе стул и сел, веки спящего задрожали, а рука дернулась.
– Как вас зовут? – негромко спросил Маклин.
Бродяга начал медленно открывать глаза, потом они резко расширились от ужаса. Он забился, попытался сесть, зайдясь при этом в кашле. Шланг от капельницы болтался вокруг него, словно хлыст, и Маклин испугался, что внутривенная игла вот-вот выскочит.
– Успокойтесь. Вы находитесь в госпитале. Помните? Вы в безопасности.
Постепенно бродяга перестал биться, только продолжал судорожно стрелять глазами из стороны в сторону, пытаясь понять, где он. Свободной рукой он начал ощупывать иглу в другой руке, бешено тряся при этом закрепленным на пальце датчиком пульса.
– Все в порядке, – Маклин легонько притронулся к его руке, чтобы успокоить. Прикосновение неожиданно сработало – бродяга впился взглядом в Маклина и замер.
– Ты кто? Где я? Вещи мои где? – прохрипел он. То ли горло ему обожгло дымом при пожаре, то ли намного раньше – надо полагать, за свою жизнь бродяга выкурил немало дряни.
Поскольку он перестал биться, Маклин смог получше рассмотреть его лицо. Не то чтобы там было что рассматривать. В госпитале новоприбывшего умыли, но сальные, седые с пегим оттенком волосы чище не сделались. Колючая борода, что отрастает, если бриться не чаще чем раз в десять дней, не в состоянии была скрыть морщины и складки кожи, указывающие на то, что ее владелец некогда был толстяком. Но теперь исхудал.
– Как вас зовут? – снова спросил Маклин.
– А ты кто такой?
– Тони Маклин. – Говорить, что он из полиции, смысла не было. Во всяком случае, до поры до времени. Так он ничего полезного не узнает.
– А я Таппер. Закурить не найдется? – Бродяга издал фыркающий звук, и Маклину на секунду показалось, что он собирается сплюнуть на пол.
– Это госпиталь, мистер Таппер. Здесь не курят.
– Таппер. Просто Таппер. Скоро, блин, уже вообще нигде нельзя будет посмолить. Как я сюда угодил-то?
– Вы пострадали при пожаре. В старом фабричном здании в Слейтфорде. Что вы там делали?
– А по-твоему, что? Задницу грел.
– А двое других? Как их звали?
– Почем я знаю? – пожал плечами Таппер. – Такие же, как я. Не так много нынче осталось мест, где можно кости пристроить. Если уж нашел, то не станешь привередничать, есть там еще кто или нет.
– И что же вы делали? Развели костер, присели рядом, раздобыли метилированного спирта?
– В задницу ваш метилированный! Я такое дерьмо пить не стану. От него ослепнуть недолго.
Маклин уселся поудобней и на секунду задумался.
– Но костер-то вы развели?
– Ты что, легавый? – Таппер шумно втянул носом воздух, как будто бы его собственный аромат, несмотря на усилия обрабатывавшей его несчастной санитарки, не перебивал напрочь все другие запахи в палате. – Я легавых за милю чую.
– Вы правы, – согласился Маклин. – Я инспектор полиции, если вас интересуют подробности. Но, сами видите, я здесь один и неофициально. Ваши слова никто не записывает, ни звука об ответственности за ложные показания. Если вы мне поможете, то никакого формального допроса и не потребуется.
– С легавыми так не бывает, – коротко усмехнулся Таппер.
– Со мной – бывает. – Маклин поймал взгляд бродяги и продолжил, не давая тому отвести глаза: – Послушайте, я знаю, что здание стояло пустым. От того, что вы там расположились, никому не было вреда. Тем не менее вы проникли туда незаконно, а здание сгорело дотла. Двое ваших приятелей погибли при пожаре.
– Никакие они мне не приятели, – возразил Таппер, но Маклин уловил неуверенность в его взгляде.
– Пускай даже так. Но они мертвы, а вы живы. Всего этого достаточно, чтобы у вас была целая куча неприятностей. Если мы начнем копаться в вашей биографии, один Бог знает, что мы раскопаем.
При виде реакции на свои слова Маклин почувствовал жалость к старику. Потому что теперь он выглядел стариком, а не бесшабашным бродягой, гордо носящим прозвище вместо настоящего имени. За спиной у него остались долгие и не слишком радостные годы. Старик бессильно откинулся на белые больничные подушки, словно наконец признав свое поражение на жизненном пути.
– Что ты хочешь знать, ищейка?
– Вы видели здание фабрики изнутри до пожара. Расскажите, как оно выглядело.
– Да никак. Темно было.
– Ладно. А как вы попали внутрь?
– Сзади, там дверь была, ее кое-как заколотили. Ну, пришлось немного потянуть за доски, и что теперь?
– Значит, вы оказались внутри. Осмотрелись вокруг и решили устроить лежбище в кабинете. А не в главном зале. Почему?
– Да потому, блин, что в кабинете камин был, вот почему! А зал был весь завален всякой херней, если жечь костер, там бы все на хрен загорелось.
– Какой именно херней?
– Да я знаю, что ли? Картонные коробки, поддоны какие-то. Как оно на стройках бывает. Я Клуни сразу сказал – тут того и гляди все полыхнет. И ведь накаркал, блин.
– Почему же оно загорелось? Раз вы с дружками были в кабинете?
– Кто здесь полиция, я или ты? Вот сам и выясняй почему! Я из кабинета поссать вышел, холодно было, как в заднице. Не успел расстегнуться – все уже горит. В жизни не видел, чтобы так быстро загоралось. Нас и отрезало в этом кабинете. Выбраться можно было только через зал, но это совсем уж идиотом надо быть!
– А как загорелось, вы не видели?
Бродяга закашлялся, повертел головой, ища, куда бы сплюнуть, потом с отвращением сглотнул:
– Да неправильно как-то загорелось. Другого слова у меня нет. Выхожу наружу, холодина, как в морозильнике. Потом раз – и можно подумать, что я сдох и угодил в пекло.
42
Она злится на себя и пинает неровности асфальта по дороге, пытаясь таким образом успокоиться. О чем она, блин, только думала! Одно ведь и то же каждое долбаное Рождество! Можно уже и привыкнуть. Как обычно – заявляется в гости его мамашка, всюду сует свой нос, то ей не так, это не эдак. Должна же она убедиться, что за ее маленьким мальчиком хорошо смотрят. Да хер он здоровый, а не маленький мальчик! Гарри и маленьким-то никогда не был. Толстый ленивый ублюдок и, если фотографии не врут, толстым ублюдком и родился!
Она быстрым шагом поднимается в гору, влажные хлопья лениво шлепают ее по лицу. Снег пошел. Вообще замечательно! Домой-то пока нельзя, до тех пор, пока эта двуличная корова не свалила. А корова поди торчит на кухне, готовит еще жратвы своему мерзкому сынуле. Каким только местом она думала, когда согласилась выйти за него замуж?
За ее спиной в гору с трудом ползет машина, – да переключись уже на вторую скорость, идиот! – светит ей в спину фарами. Ее тень падает на стену впереди. Наплевать на этого идиота, как и на всех вокруг. Не так уж их и много. Не в это время суток. И не сегодня. Все уже по кроваткам, завтра на работу. Не считая тех, кто взял отпуск на все рождественские каникулы. Как эта мегера. Вот какого бы хрена ей не уехать прямо сейчас в свой Глазго, а их оставить в покое!
Голоса. Нет, один голос, мужской. Обращается к ней. Из машины. Наплевать, пусть проваливает. И не хрен тут катить рядом с тротуаром! Он ее что, за шлюху принял? Она просто вышла пройтись вокруг квартала. Или пары кварталов. Проветрить голову, успокоиться.
– Я говорю, может, вас подвезти?
Не оборачивайся, не смотри… а, хрен с ним.
– Со мной все в порядке, ясно? – В темноте салона лица толком не рассмотреть. Он улыбается ей? Или ухмыляется? Да, блин, что хочет, то пусть и делает!
– Не волнуйтесь, я просто спросил. – Стекло ползет вверх.
А хер-то с претензиями, электрические стеклоподъемники, все такое. И тачка с претензиями. Даже выхлопных труб две, когда машина отъезжает, в ночной воздух бьют две струи пара. Падающий снег взвихривается от движения, потом успокаивается и продолжает сыпать так же размеренно, что и раньше. Черт, ну и холодина же! Надо было надеть пальто потеплей.