Когда я подняла голову, Уайетт смотрел на меня так, будто впервые видел, что, возможно, соответствовало действительности. Быть может, раньше я просто не позволяла ему приглядеться получше.
– Правда или действие, – сказал он. – Выбери действие.
Я прикусила нижнюю губу, и Уайетт отвел глаза.
– Действие. – Это слово прошелестело, будто осенний лист.
– Прости, Олив.
По моему телу вдруг пробежали мурашки. Шестое чувство подсказывало, что моя жизнь сейчас разделится на «до» и «после».
– За что?
– За это. – Уайетт наклонился и поцеловал меня.
Ночь сжалась вокруг нас петлей. Уайетт, приподняв мою косу, осторожно положил мне руку на шею. Я почувствовала во рту вкус шампанского, ирисок и страха. Как ни странно, Уайетт был ошеломлен не меньше меня.
Моя рука лежала у Уайетта прямо на сердце, словно я собиралась взвесить его на одних весах с пером правды.
А потом, оттолкнув Уайетта, я с трудом поднялась на ноги и кинулась бежать сломя голову.
Ко времени перерыва на чай в 10:00 у меня возникает стойкое ощущение, что я не спала уже много дней. Когда я покидаю комфортный полумрак гробницы и выхожу на солнцепек, мышцы начинают невыносимо болеть. Кафир, болезненно худой человек, с лицом, похожим на печеное яблоко, приносит нам чай и разливает его по маленьким стаканчикам. Вы, наверное, думаете, что пить горячий чай в пустыне – все равно что чиркать спичкой по поверхности солнца, но все ровно наоборот. Как ни странно, чем горячее напиток, тем холоднее становится внутри.
– Шокран, – говорю я, принимая свой стакан чая; кафир кивает и улыбается беззубой улыбкой.
Уайетт присоединяется к нам последним. Его сопровождает инспектор Омар, наконец-то починивший свой мотоцикл.
Инспектор устремляет на меня сияющий взгляд и, слегка поклонившись, говорит:
– Ах вот, значит, она какая. Весьма рад знакомству.
Интересно, что ему наговорил обо мне Уайетт?
Омар снова поворачивается к Уайетту, продолжив обсуждение вопроса, через сколько времени удастся открыть погребальную камеру. Я все слышу, хотя и стараюсь не подслушивать. Впрочем, Джо с Альберто тоже сидят навострив уши. Когда Уайетт сообщает, что в погребальную камеру, возможно, удастся попасть уже завтра и в честь такого события на раскопки прибудет Мостафа Авад, директор Службы древностей, между нами пробегает вполне осязаемый электрический ток.
– Мы возились с этим несколько недель, – шепчет Джо. – Похоже, ты наш талисман.
Альберто, недовольно буркнув, покидает шатер кафира.
В древних гробницах имелись общественное и сугубо личное пространства. Общественное пространство было открыто для посещений, а вот личным считалось конкретное место захоронения покойного. Шахта выкапывалась перпендикулярно полу гробницы, после чего у основания шахты вырубалась, уже горизонтально, небольшая погребальная ниша. После того как саркофаг спускали в шахту и устанавливали в погребальной нише, вход в погребальную камеру закладывали цельной плитой или блоками известняка. Затем погребальную шахту засыпали песком с землей и закрывали другой известняковой плитой, тем самым запечатывая вход в приватную часть гробницы.
Плиту убрали несколько недель назад. И если верить Уайетту, что нам удастся попасть в погребальную камеру буквально завтра, значит шахту уже удалось расчистить. Я вижу уголком глаза, как Уайетт одним глотком осушает стакан и хлопает Омара по спине. Возникший в шатре Абду, попросив прощения, вручает Уайетту кипу бумаг.
– Еще три часа – и мы закругляемся, – сообщает Джо. – На такой адской жаре невозможно работать после двух дня.
– Иншаллах, – отвечаю я.
– Ты готова? – ухмыляется он.
– Согнуться в три погибели под естественной каменной притолокой? Догадайся с трех раз. Вот потому-то аспиранты обычно твои одногодки, а не мои.
Я выхожу вслед за Джо из шатра, но тут за спиной раздается голос Уайетта:
– Дон, можно тебя на два слова?
Джо выразительно поднимает брови, словно говоря: «Желаю удачи». Кафир уносит стаканы и чайник. Мы остаемся с Уайеттом наедине. Выражение его лица невозможно разобрать. И я вдруг понимаю, что в руках у него уже не кипа бумаг, а нечто совсем другое.
– Это мой айпад, – тупо говорю я.
– Формально он мой, – уточняет Уайетт.
От волнения сердце начинает биться сильнее. Может, следовало взять айпад с собой в шатер, чтобы его не украли? Может, Уайетт остался недоволен моим творчеством?
А вдруг он прямо сейчас отправит меня домой?
Открыв айпад, Уайетт начинает просматривать мою работу. Увеличивает один из обведенных участков – тот, где имелись значительные повреждения. И, внимательно изучив, издает странный горловой звук.
– Я могу намного лучше! – выпаливаю я.
– Нет, не можешь! – отрезает он, и у меня внутри все холодеет. – Я еще не встречал никого, кто бы рисовал иероглифы лучше тебя. – Уайетт закрывает айпад. – Как будто ты самый настоящий писец.
Эта похвала вгоняет меня в краску.
– Спасибо.
– Дело явно движется, – говорит он.
– Я рада, что могу оказаться полезной.
– Взаимно. – Уайетт сдвигает шляпу на затылок, и теперь я могу видеть его глаза. – Хотя я по-прежнему не вполне уверен, чем могу быть тебе полезен.
Опасаясь, что разговор примет нежелательное направление, я прижимаю айпад к груди:
– Похоже, и остальная работа хорошо продвигается. Ты действительно собираешься до конца дня попасть в погребальную камеру?
– Уже можно разбирать каменные блоки внизу. Хотя тогда формально, прежде чем забираться внутрь, придется ждать приезда Мостафы. А этого я точно не переживу.
– Формально… – Я знаю, что Уайетт думает о том же, что и я: о другой находке, о другом инспекторе, о правилах, которые были нарушены.
– А тебе удалось что-то обнаружить среди мусора? – спрашиваю я.
– Нет, – лучезарно улыбается Уайетт.
Земля и песок из шахты просеиваются рабочими на случай, если там окажется потерянный амулет, или выброшенный ошейник с цветочным рисунком, или осколки ушебти. Чем меньше погребальных предметов обнаруживается при расчистке захоронения, тем больше вероятность сохранности гробницы, то есть того, что саркофаг с мумией не пострадали от рук грабителей.
– Уайетт, – тихо говорю я, – это…
– Чертовски потрясающе! Знаю.
Представив, насколько поднимется его научный рейтинг, если открытие действительно состоится, я прислушиваюсь к своему внутреннему голосу в ожидании острого приступа зависти. Но нет. Ведь я сама выбрала другую жизнь.
Уайетт смотрит так, словно я кроссворд, который он не может разгадать, хотя у него уже есть все ключи. Я бросаю взгляд в сторону гробницы, где местные мужчины передают по цепочке корзины с вычерпанным песком: белые галабеи, точно паруса флотилии, пересекающей океан.
– А знаешь… – задумчиво произносит Уайетт, – для всех, кроме меня, главная загадка – это мумия, лежащая под землей на глубине восемнадцать футов. А не женщина, появившаяся в Египте пятнадцать лет спустя.
– Мне, пожалуй, пора вернуться к работе.
– Нет. – Это «нет» обрушивается, точно камнепад. Уайетт снимает шляпу и ухмыляется. – Я хочу сказать, что замолвлю за тебя словечко твоему боссу.
Не совсем понимая, чего он хочет, я опускаюсь на землю, неловко поджав под себя ноги. Уайетт сидит на складном стуле с таким видом, будто он здесь учитель, а я дошколенок.
– Думаю, это отличается от твоего обычного рабочего дня.
– И да и нет, – отвечаю я. – Отличается, конечно, но не настолько. Смысл всего этого… – Я показываю на скалу, в которой вырублена гробница. – Приготовиться к хорошей смерти, да?
– Трудно представить, что это стало надомным производством.
– Почему? – спрашиваю я. – Подумай о всех тех людях, что участвовали в строительстве этой гробницы.
– Ну а ты создаешь гробницы двадцать первого века. Но не каменные.
– Ага. Полагаю, они сделаны из историй, разговоров, методов релаксации, завещаний. Некрологов. Паролей соцсетей. А ты знаешь, что можно поручить специально обученному человеку закрыть после твоей смерти аккаунты в соцсетях, чтобы прекратить рассылку напоминаний о твоем дне рождения?
– Вот потому-то меня и нет в Facebook.
– Я заметила, – говорю я и тут же закрываю рот рукой, пытаясь запихнуть слова обратно.
Уголки губ Уайетта приподнимаются в едва заметной улыбке.
– Да неужели? – шепчет он.
– Все знают, как умирать, – пожимаю я плечами. – Но поддержка никогда не бывает лишней.
Уайетт снова устремляет взгляд в сторону гробницы:
– Позволь взять на себя роль адвоката дьявола. Тебе не нужен коуч смерти…
– Доула.
– Ну ладно, пусть будет доула. Чтобы достичь вечного блаженства, доула смерти нужна не больше, чем выдолбленные в камне гробницы. Если тексты, начертанные на гробнице, были тебе не по карману, ты мог позаимствовать папирус. Я обнаружил на кладбищах времен Среднего царства возле бедняцких могил, представлявших собой вырытые в земле ямы, десятки «домов души». Это и маленькие модели дома, и сосуды для даров, возможно с луковицей или краюхой хлеба. Весь смысл в том, что каждый может достичь загробной жизни. Единственное, что для этого нужно, – быть добродетельным.
– За четыре тысячи лет ничего не изменилось. Чтобы заслужить хорошую смерть, нужно прожить хорошую жизнь.
– Итак, Олив? – спрашивает Уайетт. – А как насчет тебя?
Мой рот словно забит пеплом.
– Хочется верить, что я еще в процессе. Пока тебя кто-то помнит, можно считать, что еще не умер. – Мой голос звучит вполне беззаботно.
Я мысленно перебираю имена в календаре своего телефона – телефона, который здесь не работает. Поминальная молитва, которую я каждый день повторяю, вспоминая мельчайшие детали жизни своих умерших подопечных: ее идеальный французский маникюр, его коллекцию иностранных марок, ее любимую таксу, для которой она шила галстуки-бабочки.
– Джехутинахт, вероятно, начал строительство этой гробницы, став номархом, – говорит Уайетт. – Ему крупно повезло, что гробница оказалась готова к тому моменту, когда он испустил дух.