Не исключено, что Мерит оказалась права насчет морской звезды. Тогда я была готова положить к ногам дочери и небо, и землю. Впрочем, я и сейчас готова.
И вот наконец, сделав глубокий вдох, я открываю сообщения от Брайана – от старых до самых свежих.
Ты где?
Дон, я серьезно.
Возможно, ты считаешь достаточным послать мне какую-то загадочную хрень собачью насчет того, что ты в порядке, но нуждаешься в личном пространстве и времени и так далее. Тем не менее, Дон, если честно, все это теперь касается не только лично тебя.
И через день.
Я совсем не то имел в виду. Я был зол. Беру свои слова назад.
Уже после.
Я тут все думаю, что, быть может, ты чего-то от меня ждешь, и если ты действительно чего-то от меня ждешь, то, скорее всего, извинений. Хорошо, я извиняюсь. А еще мне грустно. И непонятно. И очень страшно.
Скажи, ты мне лгала, когда говорила, что любишь меня?
Затем несколько дней вообще не было сообщений, и вот, наконец, последнее:
Я знаю, ты думаешь, будто я тебя не слышу и живу в своем собственном мире, но ты ошибаешься. Я тебя слышу. И я очень много думал над тем, что ты сказала перед отъездом: что иногда прошлое имеет куда большее значение, чем настоящее. Но, согласно гипотезе, прошлое не может значить больше, чем будущее. Поскольку в противном случае с чисто научной точки зрения мы бы не эволюционировали, а, наоборот, регрессировали. Послушай, я не умею красиво говорить. И не замечаю, когда что-то идет не так. Но одно я знаю наверняка: твое векторное состояние и мое векторное состояние неразрывно связаны: |я> = |мы> Квантовое состояние моего я – это мы. Пожалуйста, Дон. Возвращайся домой.
Мои руки зависают над клавиатурой.
В первую очередь я отвечаю Мерит.
Я безумно по тебе скучаю.
Делаю паузу, мучимая сомнениями.
Мерит, я уехала не из-за тебя, но возвращаюсь домой только ради тебя.
После чего пишу Кайрану три коротких слова:
Я в порядке.
Посылаю письмо социальному работнику из хосписа с вопросом о своей клиентке.
И наконец отправляю письмо Брайану. Я печатаю:
Мне очень жаль.
Но затем удаляю текст. Мне не жаль.
Я печатаю:
Я не хотела причинить тебе боль.
Но это звучит как прощание, и я снова стираю текст.
Мне нечего сказать, поэтому я отвечаю на вопрос, который задал Брайан.
Я не лгала, когда говорила, что люблю тебя.
Итак, я нажимаю на кнопку «Отправить» и смотрю, как слова улетают с экрана. И при этом думаю: «Но я и не сказала тебе всей правды».
Я уезжала из Египта в 2003 году в разгар бури в пустыне, которую древние египтяне называли neshni. Уайетт повез меня в Каир через дикую – бампер к бамперу – пробку. Лужи на шоссе превратились в озера, автомобили буквально плыли рядом с кричащими ослами, которые пытались протащить повозки через непролазную грязь. Вокруг было полно брошенных автомобилей: водители вылезали из машин, чтобы поорать друг на друга под проливным дождем. Меня подташнивало от горя и страха, пришлось даже оставить в окне небольшую щелочку.
– Мне следовало поехать вместе с тобой, – пробормотал Уайетт, вглядываясь в пелену дождя.
Но мы оба знали, что наши отношения еще слишком сырые и неустоявшиеся. Если бы Уайетт поехал со мной, это придало бы нам некий статус в опережение графика, ведь мы встречались всего несколько недель, что было бы чистой воды безумием. Наш роман случился неожиданно и развивался весьма интенсивно, совсем как сегодняшняя буря.
Мой мозг уже начал машинально делить все события на «до» и «после». Даже сейчас, сидя рядом с Уайеттом настолько близко, что видела щетину на его щеках, я думала о своей матери, лежащей на чужой кровати, о том, что ей моют голову и протирают тело чужие люди. А еще я думала о том, как странно устроена жизнь: то, что родители делали для нас в детстве, мы делаем для них в старости.
Количество дорожно-транспортных происшествий растянуло нашу поездку в аэропорт, заставив выбирать окружные пути.
– Я могу опоздать на рейс, – бормочу я, глядя на часы.
– Иншаллах! – отвечает Уайетт. На все воля Божья.
Несмотря на то что силы природы явно сговорились оставить меня в Египте, мы наконец припарковались у входа в аэропорт. Однако ни я, ни Уайетт не сделали попытки выйти из автомобиля. Перед ветровым стеклом мужчина в желтом сигнальном жилете дико размахивал руками, призывая нас не задерживать движение.
Я посмотрела Уайетту в глаза и, как бы предупреждая его вопрос, сказала:
– Со мной все будет отлично.
– Олив, если тебе когда-нибудь хоть что-то понадобится… Будь я проклят! Я сделаю для тебя все что угодно. – Уайетт накрыл мою руку своей. – Все что угодно. В любое время. Без срока давности.
Наш пикап постепенно стал наполняться невысказанными словами, затуманивая окна и поднимая температуру в салоне. Мое сердце разрывалось между Уайеттом и Бостоном.
Уайетт поднес мою ладонь к губам и, крепко стиснув пальцы, поцеловал:
– Олив, я люблю тебя.
Я понимала, что если сейчас скажу сакраментальные слова, то уже точно не смогу уехать. Сделка будет скреплена печатью: клятва дана, клятва получена. Поэтому я подняла руку, растопырив пальцы, словно звезду, позволив словам Уайетта уплыть прочь.
– Знаю, – прошептала я и ушла не оглядываясь.
Уайетт спал, не запирая дверь в комнату. Когда я проскользнула внутрь, он лежал, раскинувшись на кровати; голая грудь, вокруг талии смятая простыня. Лунный свет окрасил гибкое тело золотом, словно любимую модель. На секунду замерев, я пристально разглядываю его. Ну конечно, я заметил и седину у него в волосах, и паутинку морщин под глазами, но только сейчас я вдруг особенно отчетливо осознала, сколько лет прошло с тех пор, как я видела Уайетта без одежды. Как он изменился. Как я изменилась.
Уайетт резко садится:
– Дон? Что случилось?
– Я люблю тебя. – Я неожиданно понимаю, что это самый точный ответ на все его расспросы.
Похоже, до Уайетта начинает доходить, что на нем нет одежды, а кто-то – быть может, посторонний – стоит в его спальне. Поплотнее завернувшись в простыню, он смотрит на меня прищуренными глазами.
– Я знаю, – отвечает он. – Это ведь вторая реплика, да?
– Мне следовало сказать тебе пятнадцать лет назад. Но я подумала, что тогда точно не смогу уехать.
– Тогда зачем говорить сейчас?
– Потому что не хочу до конца жизни жалеть, что не сделала этого.
Уайетт ловит мой взгляд:
– Ты здорова?
– Нет, я пока еще не собираюсь умирать. По крайней мере, от известной мне болезни.
– Ну вот. По крайней мере, хоть что-то хорошее. – Уайетт хлопает рукой по кровати рядом с собой, и я сажусь. Его слова падают камнем. – Олив, пятнадцать лет – очень долгий срок.
– Да, – соглашаюсь я.
Я смотрю на белую простыню. Наши руки разделяет всего несколько дюймов. Наши пальцы встречаются, меня бросает в дрожь.
За те несколько недель, что я провела здесь, мы с Уайеттом, естественно, не могли избежать тактильных контактов: он передавал инструменты, указывал, похлопывая по спине, и даже помогал спускаться по веревочной лестнице. Но сейчас мы впервые за все это время позволили себе не случайные прикосновения. Во взгляде Уайетта я читаю немой вопрос – то, что он не решается выразить словами.
И я, не дав себе времени опомниться, целую его.
Очень быстро. Ошеломляюще. Нажим его губ как прелюдия, как увертюра. И до боли знакомый вкус ирисок. Я первая отстраняюсь от Уайетта.
– У тебя теперь другая жизнь, – вздыхает он.
– А что, если я снова хочу эту? – поколебавшись, говорю я. – Хотя бы на одну ночь.
Его ладонь ложится на мое бедро.
– Тогда я самая счастливая на свете поденка.
Уайетт медленно, оставляя время передумать, притягивает меня к себе. Потом его губы снова прижимаются к моим.
В благоприятных условиях достаточно чиркнуть спичкой, чтобы раздуть адский пожар. Именно эта мысль мелькает в голове, когда я, ощутив вкус губ Уайетта, мгновенно переношусь сквозь время назад – на другой двуспальный матрас, в другой украденный миг, в кольцо все тех же рук. Уайетт теперь везде, разжигая во мне огонь. В отличие от объятий Брайана, эти руки вызывают тревожное чувство, словно я скатываюсь с американских горок и никто не пытается меня удержать.
– Олив… – Уайетт царапает щетиной мою шею. – Господи! – Мы представляем собой сплошное сплетение рук, губ, пуговиц, рукавов, но, когда Уайетт уже готов стащить с меня оставшуюся одежду, я стыдливо запахиваю рубашку, и он тотчас же замирает. – Ты передумала?
Я качаю головой:
– Уайетт, я, наверное, выгляжу слишком доступной.
– Ты выглядишь сногсшибательно.
– Ты так говоришь, потому что хочешь забраться ко мне в трусы.
– И это тоже, – ухмыляется Уайетт. – Но я говорю чистую правду.
– У меня есть ребенок. Я уже старая…
– Я на три года старше тебя. – Уайетт берет мое лицо в ладони. – Дон, если хочешь, я покажу тебе шрам от аппендицита и место, где у меня вроде намечается плешь, а ты – свои растяжки и морщинки. Впрочем, сейчас меня больше интересуют кое-какие другие местечки, которые по-прежнему великолепны.
Я тяну его за волосы:
– У меня нет морщинок. А ты пока не лысеешь.
– Слава богу! – отвечает Уайетт, и моя рубашка падает на пол.
Его рука пробирается под кружево бюстгальтера. Сердце бьется как сумасшедшее под его ладонью.
Я сдергиваю с Уайетта простыню, крепко сжимаю его и начинаю нежно поглаживать, наблюдая за тем, как он выгибается дугой, так что вздуваются жилы на шее.
– Еще рано. – Уайетт опрокидывает меня на спину, затем целует – очень долго, нежно и восхитительно, после чего начинает цитировать: – «Ты появилась на свет подобно богине. Твоя голова – это Ра. Твое лицо – Упуаут, „Открывающий