– Может, нам стоит написать письмо, – предлагаю я Вин, но она затыкает мне рот.
– Сперва мы должны сделать кое-что другое, – настаивает она и просит выполнить ее поручение.
Я возвращаюсь домой из магазина товаров для художников, купив все по списку Вин. Слишком слабая, чтобы собственноручно натянуть холст, она дает мне по-военному четкие указания. Единственный способ понять, что вы все делаете правильно, говорит Вин, – это равномерное натяжение.
Я грунтую холст, мы оставляем его сушиться, после чего Вин просит меня подняться в запертую комнату и принести оттуда краски, которые хранятся в пластиковом ящике для инструментов. Горлышки некоторых тюбиков настолько заскорузли, что приходится смывать краску теплой водой, чтобы отвинтить крышку. Подложив под спину Вин подушки, я устраиваю ее на сиденье под окном, где больше света, и смотрю, как она выдавливает на стеклянную палитру краски: белила, красный кадмий, желтый кадмий, ультрамарин, а затем смешивает их, получая фиолетовый, зеленый и оранжевый цвета. Она создает всю палитру цветов от красного до синего, заполняя середину фиолетовыми тенями. И тем самым возникает радуга.
Я слежу из окна за дорогой, чтобы не проворонить Феликса.
– А ты знаешь дату рождения Тана? – спрашиваю я Вин. – Это могло бы помочь делу.
– Каким образом?
– Когда ты используешь онлайн поисковые системы для того, чтобы найти пропавшего без вести человека, первое, что они запрашивают, – это дата рождения.
– Но он же не числится пропавшим без вести.
– А вот это другая проблема. И он находится за границей. Более того, практически все обнаруженные мной базы данных американские. Еще я не говорю по-французски, поэтому мне приходится постоянно пользоваться Google-переводчиком.
– Я знаю, что его знак зодиака Лев, и на этом, пожалуй, все. Мы не обсуждали наш возраст.
Да и с какой стати, если он был ее профессором? Ведь возраст лишь подчеркнул бы разницу в их положении.
– Ему тогда было около сорока. Мне он казался древним стариком.
Что ж, вполне естественно для двадцатилетней девушки. Я вспомнила, Вин вроде рассказывала, что его жена была тогда беременна. Интересно, сколько ей было лет?
– Повтори, где ты смотрела, – просит Вин.
– Facebook, Twitter, Instagram. Генеалогические веб-сайты. Белые страницы. Пенитенциарная система Франции.
– Что?
– Ну если тебе будет легче, там я его не нашла. В протоколах судов его тоже нет.
Я также планирую проверить записи актов о смерти, о чем, впрочем, не говорю Вин. Похоже, она не сообразила, что за это время Тан мог покинуть наш мир, не поставив ее в известность.
– Что ты собираешься написать?
– Смерть. А что ж еще? – Вин косится на меня. – Не подглядывай.
Но я не смотрю на холст, а оцениваю Вин. Ее запястья настолько хрупкие, что кожа буквально обтягивает кости; цвет лица землистый, ногти желтушные. Однако глаза блестят ярче, чем за всю последнюю неделю; взгляд мечется между палитрой и картиной. Есть нечто мистическое в том, как Вин смотрит на чистый холст, видя там то, что другим еще недоступно. Все это действо наводит на мысль, что она прямо сейчас заглядывает за грань этого мира в следующий.
Внезапно входная дверь открывается, и мы слышим голос Феликса, который зовет Вин.
– Я здесь, – откликается она.
Феликс появляется в дверях столовой, его взгляд, естественно, прикован к жене.
– Нет, вы только посмотрите! Я уж и не припомню, когда ты в последний раз брала в руки кисть. – Феликс целует жену в макушку, Вин поворачивает к нему лицо – кошка, тянущаяся к солнцу. – Дон, ты не поверишь, сколько дорогих кисточек я спрятал в ее рождественский носок, и все без толку. Ты просто творишь с моей женой чудеса. – (Вин ловит мой взгляд, наш секрет затаился между нами.) – Разве нет?
Феликс не может удержаться, чтобы постоянно не прикасаться к жене. Он кладет ладонь на плечо Вин, на шею, между лопатками и понятия не имеет, что оживление Вин обусловлено тем, что она в последний раз в жизни натягивает лук, чтобы послать весточку кому-то, кого любила больше, чем его, своего законного мужа.
– Милый, можешь сделать доброе дело? – спрашивает Вин. – Мне безумно хочется домашнего печенья. Но у нас дома нет пахты.
Феликс озадаченно моргает. Мы с ним оба хорошо знаем, что в последнее время Вин практически заталкивала в себя еду и уж тем более не просила приготовить ей нечто особенное.
– Уже иду. Я сам испеку печенье. – Он незаметно от Вин кивает в сторону коридора, приглашая меня на конфиденциальный разговор.
Я послушно выхожу вслед за Феликсом из столовой.
– Дон, я, конечно, могу заблуждаться, но Вин явно оживает, да? Ведь доктора тоже иногда ошибаются…
– Феликс… – Я останавливаю поток его слов. – Не советую заниматься самообманом. Вин неизлечимо больна. То, что ты видишь, часто случается незадолго до смерти. Типа выброса энергии или чего-то такого. Я не знаю, как долго продлится подобное состояние, но оно явно не перманентное. Мне очень жаль.
– Все верно. Ну хорошо. – Феликс растерянно чешет в затылке. – Пожалуй, стоит поторопиться за пахтой.
Я возвращаюсь в столовую, страшно сердитая на Вин. За то, что поставила меня в дурацкое положение; за то, что отодвинула боготворящего ее мужа на задний план. За то, что заставила меня думать, что Брайан прав и мне не следует способствовать предательству.
– Разве ты не видишь, как сильно Феликс тебя любит?
– Конечно. И всегда видела, – кивает Вин.
– А тебе не кажется, что ты изменяешь мужу?
У Вин на лице не дрогнул ни один мускул.
– Иногда я задаю себе вопрос: а не является ли мое замужество изменой Тану? А что, если нас с ним тогда обручила судьба? – Вин бросает на меня взгляд поверх мольберта. – Я принадлежала Тану задолго до того, как стала принадлежать Феликсу. Конечно, я не утверждаю, что нельзя любить сразу двоих. Просто, если бы я тогда осталась с Таном, в моем сердце не было бы места для Феликса.
Я опускаюсь в кресло, стоящее позади мольберта. Вин в конце концов изменила ход моих мыслей. Феликс был тем, с кем она оказалась перед закатом… но на заре своей взрослой жизни она была с другим.
– Знаешь, меня мучает один вопрос, – продолжает Вин. – Кем бы я стала, если бы поборолась за Тана? Художницей. Возможно, хорошей. И определенно матерью. Но переехала бы я во Францию? Остался бы мой сын в живых? Нашли бы у меня онкологию? А что, если одно-единственное решение привело к появлению целого ряда развилок на моем пути?
Я вспоминаю о мультивселенных Брайана.
– Но даже если Тан получит твое письмо, ты никогда не узнаешь его реакции.
– Что отнюдь не исключает возможности строить предположения, – не соглашается Вин.
– Не факт, что теперешняя жизнь не стала для тебя оптимальным вариантом. Именно тем, что тебе суждено.
– Ты действительно так считаешь? – Вин откладывает в сторону кисть. – Что я заслужила рак?
– Я совсем другое имела в виду…
– Не думаю, что я заслужила рак. Такого никто не заслуживает. По-моему, жизнь – это игральная кость, брошенная на сукно. Мне выпала единица, а могла бы выпасть шестерка. Но что есть, то есть. Хотя это точно не рок. Судьба не определяется тремя старыми ведьмами, порвавшими нитку в момент моего рождения. Мне не наколдовали ни рак, ни профессию, ни любимого человека. Нет, вопрос в том, сидела бы я именно здесь и сейчас, подсчитывая, сколько мне осталось жить, если бы сделала другой выбор. – Вин поднимает на меня глаза. – Веришь ли ты, что независимо от твоих прошлых поступков или принятых тобой решений ты в любом случае оказалась бы сейчас в этой комнате и вела бы эту дискуссию?
– Да, – отвечаю я. – Возможно.
– Ты дала два разных ответа, – смеется Вин. – А кроме того, я могу доказать, что права.
– Как?
– Закрой глаза. И представь себе человека, с которым, как тебе казалось, ты давным-давно рассталась.
Я вижу его так отчетливо, словно он стоит прямо передо мной. Запрокинув голову, пьет воду из бутылки. И улыбается, поймав мой взгляд.
– Спроси любого. У каждого найдется кого вспомнить. Всегда. Дон, и вот в чем вся штука: как правило, это не тот человек, что вечером ждет тебя дома.
Я вспоминаю сплетение наших ног на остывающем песке, мужская рука – звезда на моей пояснице.
Вин поднимает брови:
– Я так и знала. Кто он?
– Кто-то, с кем я училась в аспирантуре, – едва слышно говорю я.
– А вы не общаетесь?
– Нет.
– Но ты все еще о нем думаешь. – Утверждение, а не вопрос.
– Нечасто. Я вообще о нем не вспоминала, пока ты не рассказала о Тане.
– По-моему, ты как-то слишком горячо протестуешь, – улыбается Вин.
– У меня счастливый брак, – напоминаю я Вин.
– И у меня тоже. – Вин снова берет в руки кисть. – Итак… почему вы расстались?
– Не помню.
– Ну да, конечно. Ты могла бы поведать мне о вашем последнем разговоре во всех душераздирающих подробностях. – Вин макает кончик кисти в синюю краску, затем – в красную и рисует на палитре маленькое пурпурное сердце. Медаль за отвагу.
– Почему ты так долго тянула с поисками Тана, если не переставала его любить?
– Потому что при этом не переставала любить Феликса, – простодушно отвечает Вин. – В нашем обществе не принято, чтобы женщина пыталась найти себя, даже во время кризиса среднего возраста.
Я обдумываю слова Вин. И действительно, сколько мужчин пускаются в погоню за призрачным счастьем. Каждый день мужья оставляют своих жен и детей, и это никого не шокирует. Словно Y-хромосома обязывает мужчин заниматься переосмыслением своей жизни.
Может, именно это чувствовал Брайан? С Гитой? Похоже, я начинаю терять твердую почву под ногами. Брайан всегда был фундаментом нашего дома, моим якорем, рыцарем на белом коне. Для меня вообразить оступившегося Брайана так же невероятно, как представить себе смещение земной оси или обратный порядок смены сезонов. А что, если Брайан, уверовав, как и я, что наш брак непоколебим, тем не менее думает о ком-то другом? Если любовь, как утверждает Вин, – это всего лишь шанс, то единственный способ чувствовать себя в безопасности – не пытаться поднять с сукна игральную кость после первого броска.