Брайан был моим вторым броском.
Тем временем Феликс возвращается с пахтой, и очень скоро дом наполняется запахом выпечки. Феликс приносит нам тарелку еще горячего печенья и мед. Вин съедает два печенья, а когда Феликс отправляется мыть посуду, подхватывает повисшую нить разговора:
– Знаешь, это нормально.
– Ты о чем?
– Признаться, что ты о нем думаешь. Где бы ты могла сейчас находиться. И с кем. Что, если… Это нельзя считать изменой. Ты ведь не утверждаешь, что сделала бы другой выбор, если бы могла повернуть время вспять. Это просто…
Наши глаза встречаются.
– Часть жизни, – заканчиваю я за Вин.
Вин барабанит пальцем по холсту:
– Акриловые краски сохнут быстро. – Она поворачивает картину лицевой стороной ко мне.
Портрет смерти – это тени. Полуночный синий, и сумрачный фиолетовый, и неистовый черный, но если хорошенько приглядеться, то можно увидеть два неясных профиля: разделенные одним вздохом, они не в силах завершить поцелуй перед лицом вечности.
– А теперь мы снимем холст с подрамника, – объявляет Вин.
Она открывает ящик для инструментов, достает антистеплер и начинает убирать скобы для крепления холста. Край холста завернулся, словно ресницы на веке.
– Ты испортишь картину!
– Какую картину? – Вин абсолютно невозмутима. Картина превратилась в красочную спираль, цветной свиток. – Я вижу лишь почтовую бумагу для письма, которое должна написать.
Я нахожу в Интернете кучу самых разных Танов Бернаров, но ни одного подходящего. Среди них: капитан краболовного судна на Аляске; управляющий общественными работами из Йоханнесбурга; служащий инвестиционного фонда, который выставил на продажу свой дом на реке Маргарет в Австралии; трое Танов Бернаров, которые женились в прошлом году, но явно не подходили нам в силу молодого возраста. Еще четверо Танов уже умерли, хотя в любом случае они были слишком старыми.
Я нахожу перспективную зацепку: мужчину подходящего возраста, который преподает рисование в университете в Бельгии, и скачиваю его фотографию на свой телефон. Вин, лежавшая в постели, сразу садится. Поправляет халат, наносит немного блеска на обветренные губы и только потом берет мой телефон, словно мужчина на фото может ее увидеть.
Все это буквально разрывает мне сердце.
– Погоди-ка, – говорит Вин. – А что ты о нем знаешь?
Я знаю, что он уже десять лет работает в университете. Знаю, что он член гребного клуба и даже участвовал в соревнованиях четверок распашных с рулевым. Знаю, что он написал письмо редактору местной газеты насчет городского постановления, касающегося велосипедных дорожек.
А еще я знаю, что Вин интересует совсем другое.
– Он по-прежнему женат, – сообщаю я.
Рука Вин, судорожно сжимающая край покрывала, расслабляется. Вин смотрит на фото, увеличивает изображение, чтобы получше разглядеть лицо мужчины.
Закрывает глаза.
– Это не он. – В ее голосе слышится неприкрытое, практически осязаемое облегчение. – Не он.
После обеда я говорю Брайану, что мне нужно закончить кое-какую бумажную работу, и ухожу к себе в кабинет. На экране моего лэптопа уведомление от другого поисковика, который из всех возможных мест обнаружил Тана Бернара в журнале «Rolling Stone» за 2009 год. Дэвид Боуи в интервью из своего лондонского дома рассказывал о собранной им коллекции картин старых мастеров, таких как Рубенс, Тинторетто, а также более современных художников – Бальтюса, Генри Мура и Жан-Мишеля Баскии. Среди прочего Боуи упомянул о недавно приобретенной работе художника Натаниэля Бернара. Картина, купленная за 10 500 долларов, называлась «Прометей» и была стилизована под известное полотно Рубенса, однако вместо оков на руках титана мы видим интернет-кабели, телефонные провода и линии электропередачи. Мифический орел не выклевывает печень героя, а держит в клюве банкноты номиналом в один британский фунт. Одна из радостей коллекционирования, по словам Боуи, – это возможность открывать для себя доселе неизвестных художников. Таких, как Тан.
Причина, по которой мне не удавалось обнаружить профессора Тана Бернара, состоит в том, что он не преподает живопись. Он ее создает. И подписывает картины своим полным именем.
Продолжив поиски с использованием новой информации, я нахожу лоты с аукционов во Франции, Бельгии, Италии. Объявление о выставке в галерее Гагосяна. Появление картин Тана на Арт-Базель. И хотя в Интернете можно найти сведении о карьере художника, персональных данных о нем там практически нет. О нем нет страницы в «Википедии». Нет ни одной фотографии.
И вот в Google Images фотография с благотворительного аукциона для сбора средств для бездомных в Лондоне. Пятеро мужчин в черных галстуках. Справа налево: А. Ротшильд, Т. Хейвен-Шилдс, Х. Лудстоун, Р. Чэмпни, Н. Бернар.
Н. Бернар.
Когда я увеличиваю фото, оно оказывается зернистым. Лысая голова. Черные как ночь глаза. Зрачки и радужка практически неразличимы.
Я распечатываю фотографию, чтобы завтра отнести Вин.
Затем отвечаю на сообщение с сайта, нашедшего оригинальные ссылки на Бернара. Меня спрашивают, не хочу ли я за дополнительные пятьдесят долларов узнать последний известный адрес.
Да. Да, хочу.
Я закрываю электронную почту. Итак, я сделала то, что просила Вин. Теперь неплохо было бы выключить лэптоп и пойти к мужу, который, лежа в постели, смотрит шоу со Стивеном Кольбером. Но вместо этого я открываю Facebook. Мои пальцы сами собой находят поисковую строку и впечатывают туда фамилию Уайетта.
Не знаю, что я чувствую – облечение или разочарование, – не получив результатов.
Так тому и быть. Мне только что удалось избежать пули в сердце. Но затем в голове возникает голос Вин: «Представь себе человека, с которым, как тебе казалось, ты давно рассталась».
Это не считается изменой, если Уайетта я полюбила раньше. Это не считается изменой, если я не воспользуюсь полученной информацией. Это не считается изменой, если учесть, что Брайан стал первым ходить на сторону.
Имеется масса способов самообмана.
Если есть шанс нормализовать мои отношения с Брайаном и нам некуда отступать, возможно, мне потребуется сократить расстояние между нами. Как говорил Брайан: ничего не произошло. Но он наверняка, хотя бы на миг, задавался вопросом, каково ему было бы с кем-то другим. И тем же вопросом буду задаваться и я.
В отличие от Тана Бернара, Уайетт Армстронг представлен в Интернете достаточно широко. В 2005 году он защитил диссертацию и опубликовал книгу с анализом текста и грамматики «Книги двух путей». После смерти профессора Дамфриса Уайетт возглавил Программу Йельского университета по египтологии. Я прочла панегирик, который Уайетт поместил в журнале выпускников Йеля. Прочла о поисках гробницы Джехутинахта, которую Уайетт обнаружил пять лет назад. Но к настоящему моменту он так и не опубликовал описание находки.
Затем я нажимаю на ссылку на картинки.
И будто получаю удар под дых. Уайетт, по-прежнему худой и долговязый, сложившись, точно складной нож, смотрит через плечо на камеру, находящуюся у заваленного камнями лаза в гробницу. Его лицо кажется мне одновременно знакомым и чужим. Пронзительно-голубые глаза, которые смотрят скорее не на тебя, а внутрь тебя, подернуты усталостью, в уголках паутинка морщин. И я вдруг отчетливо осознаю все то, что нас разделяло: люди, расстояние, время.
Словно именно они сделали это с нами.
Словно я не сделала это собственными руками.
– Ох! – раздается за моей спиной тихий голос, и, обернувшись, я вижу Брайана. Он смотрит на меня глазами раненого зверя.
На какой-то ужасный острый момент я думаю, что земля вот-вот разверзнется и проглотит меня, но, когда этого не происходит, я иду вслед за Брайаном в супружескую спальню и закрываю дверь. Мой мозг так лихорадочно ищет объяснения, что слова бесконтрольно вырываются изо рта:
– Я искала бывшего бойфренда Вин…
– А вместо этого нашла своего? – обрывает меня Брайан.
На его лице написана такая мука, что я начинаю заикаться:
– Ты… ты знаешь, кто такой Уайетт?
– Дон, я не такой дурак, как тебе кажется.
Я бессильно опускаюсь на кровать:
– Ничего не понимаю.
– Тогда нас уже двое. – Брайан садится рядом.
Я смотрю на его темные волосы, шершавые костяшки пальцев, поникшие плечи и невольно спрашиваю себя, когда в последний раз я по-настоящему смотрела на мужа, когда видела именно его, а не того человека, которого хотела видеть рядом с собой.
– Ты что, собираешься меня бросить? – спрашивает Брайан.
– Нет, – поспешно отвечаю я, но чисто рефлекторно, совсем как на приеме у невролога: он стучит тебе по колену молоточком, а нога независимо от твоего желания подпрыгивает.
– С чего вдруг ты решила искать его в Интернете?
– Потому что, пока я искала бывшего бойфренда Вин, мне стало интересно, чем теперь занимается Уайетт, – отвечаю я и решаю опробовать на муже вопрос Вин. – Скажи, разве в твоей жизни нет человека, с которым, как тебе кажется, ты давно расстался?
– Нет, – отвечает Брайан. – Но в любом случае мне, как ни странно, никогда ничего не кажется.
– Дорогой, я на тысячу процентов уверена, Уайетт даже не знает, что я жива.
– К чему пустые слова? Быть может, он сейчас в своей пирамиде или Бог его знает где тоже разыскивает тебя в Интернете?
– Я и не подозревала, что тебе известно его имя.
Поколебавшись, Брайан говорит:
– Я обнаружил его письма в доме твоей матери среди рекламных проспектов и прочей макулатуры. Конечно, мне следовало отдать тебе письма. Но к тому времени я уже успел тебя полюбить. А ты вроде бы полюбила меня. Дон, я физик. Я знаю, что́ именно приводит вещи в движение. Да, ты вернулась в Бостон из-за своей матери, но при всем при том невозможно сделать столь стремительный рывок вперед при отсутствии движущей силы.
Сейчас я отдала бы все что угодно, лишь бы убрать страдальческие нотки в голосе мужа.