[15]. Или, может, у твоих древних египтян имелось нечто более подходящее на такой случай?
Широко известен текст на папирусе времен Среднего царства под названием «Разговор разочарованного со своей душой», или «Спор человека с его Ба». В тексте рассказывается, как человек, решившийся на самоубийство, спорит со своей душой Ба. Душа не соглашается со своим хозяином, аргументируя это тем, что мы точно не знаем, что с нами будет после смерти, а тогда зачем рисковать? В тексте мужчину не осуждают за желание себя убить – там не говорится об аде, грехе, не делается предостережений. Нет, речь идет исключительно о риске потерять радости земной жизни.
Я беру протянутую Вин руку, такую хрупкую, практически невесомую. Вин подобна песочным часам, и песка осталось совсем мало.
– Знаешь, я сожалею лишь об одном. Мне жаль, что я не встретила тебя при более благоприятных обстоятельствах, – говорит она.
– Вин, я счастлива, что судьба свела нас с тобой. – Я чувствую, как к глазам подступают предательские слезы.
– Думаю, мы могли бы стать друзьями.
– Мы с тобой уже хорошие друзья.
– Вот потому-то я и хочу, чтобы ты прямо сейчас меня покинула. – Встретив мой удивленный взгляд, Вин добавляет: – Чтобы отвезти мое письмо.
– Да, я обещала доставить твое письмо. Но в первую очередь мне следует позаботиться о тебе, – качаю я головой.
– А я хочу, чтобы ты отправилась прямо сейчас и выполнила мою просьбу. Я понимаю, это ничего не изменит. Но надеюсь, мне будет легче… уйти… зная, что он думает обо мне. – Голос Вин срывается, и она заканчивает едва слышным шепотом: – Дон, я тебе верю.
– Но…
– Ты обещала, что уже в самом конце я получу все, что мне хочется или нужно. Я хочу это. Мне это нужно.
– Вин, – осторожно начинаю я, тщательно подбирая слова, – ты можешь легко умереть, пока я буду разыскивать Тана.
– Со мной остается Феликс.
Я киваю, мне трудно говорить.
– Вин, я попрошу свою подругу Эбигейл присмотреть за тобой. Она социальный работник в хосписе.
– Было бы хорошо, – говорит Вин. – И для Феликса тоже.
Когда умирают дорогие нам люди, мы непременно должны сказать им пять важных вещей: «Я прощаю тебя. Прости меня, пожалуйста. Спасибо тебе. Я люблю тебя. До свидания». Я всегда советую сделать это родным умирающего и объясняю, что они могут интерпретировать подсказки как угодно – в любом случае этим все будет сказано.
Я прощаю Вин за то, что она заставляет меня это делать.
Я надеюсь, она простит меня за то, что я не успею с ней попрощаться, если она умрет в мое отсутствие.
Я говорю Вин спасибо за то, что она показала мне мое давно забытое «я».
– Я люблю тебя. – С этими словами я целую Вин в лоб. Когда наши взгляды встречаются, я вижу, что она тоже плачет. – До свидания.
Вин из последних сил берет мою ладонь в свои руки, словно не желая меня отпускать.
Я достаю из ящика письменного стола скатанный холст: на одной стороне – живопись Вин, на другой – мои каракули. Перевязанный веревкой, холст похож на свиток папируса с «Главами о выходе к свету дня»
– Дон? – Голос Вин настигает меня уже на пороге комнаты. – Надеюсь, ты его найдешь.
– Тана? Обещаю, что найду.
– Нет, не моего. Своего, – говорит Вин.
К тому времени, как Брайан возвращается с работы домой, я уже успела купить билет до Хитроу и теперь пакую вещи. Увидев, что я складываю сменную одежду и белье в сумку, Брайан застывает в дверях. Наверняка решив, что я от него ухожу.
Снова.
– Я собираюсь в Лондон, – объясняю я. – По просьбе Вин.
Брайан присаживается на край кровати:
– Она что, умерла?
– Нет. Но думаю, ей уже недолго осталось. И она попросила меня отвезти письмо в Лондон, не дожидаясь конца. – (Брайан кивает, задумчиво дергая за вылезшую ниточку одеяла.) – Я знаю, ты не хочешь, чтобы я уезжала. Но я дала обещание.
– Обещание, – повторяет Брайан. – Мне ты тоже дала обещание. Давным-давно.
– И что ты хочешь этим сказать?
Брайан недоверчиво смотрит на меня:
– Я застукал тебя за поисками бывшего бойфренда онлайн, но не сбежал. Ты упорно твердишь, что проблема во мне и все пошло прахом из-за того, что я сделал или почти сделал. Но я здесь. Намертво прилип. Борюсь за наш брак. А вот ты все больше отдаляешься. – Голос Брайана срывается. – Господи! Единственное, чего я всегда хотел, – быть с тобой. Но для тебя быть со мной – сплошное мучение.
– Неправда. Я люблю тебя. – Замявшись, я продолжаю: – Брайан, я представляю нас двадцать лет спустя: морщинистыми, седыми, в окружении внуков и все такое. Я просто не знаю, как мы доберемся отсюда… туда.
Взяв мою ладонь в свои руки, Брайан пристально рассматривает ее, словно пытаясь предсказать нашу судьбу:
– А я знаю. И сделаю все, чтобы ты могла снова почувствовать себя в безопасности. Брошу работу и перейду в другой университет. Пойду к семейному психологу. Мы поедем в отпуск. В Египет. Ты покажешь мне Египет! Мы будем вместе ходить на теннисные матчи Мерит и станем самыми шумными, самыми стремными родителями. Давай снова попробуем вспомнить слово «мы».
Я очень хочу. Хочу до боли, до зубовного скрежета. Но мне трудно представить это самое «мы», если я толком не знаю, кто я есть.
– Это какое-то дежавю. То, чего я больше всего боялся, происходит на самом деле, – говорит Брайан. – Всякий раз, как ты закрываешь за собой дверь, мне кажется, что ты больше не вернешься.
Я не знаю, что сказать. В прошлый раз, когда я уходила из дому, я тоже не верила, что вернусь.
Брайан судорожно вздыхает:
– Думаешь, я не знаю, что ты уже все для себя решила?
– Я пока еще ничего не решила, – возражаю я. – И в результате остаюсь именно там, где и должна была.
– Тогда не уезжай. – (Логично. В чем в чем, а в логике Брайану точно не откажешь. Хотя, если верить ему, все как-то уж слишком просто получается: оставайся здесь и борись за наше супружество. Но я должна отвезти письмо Вин.) – Я вовсе не говорю, что тебе не следует доставлять письмо, – будто прочитав мои мысли, добавляет Брайан. – Я говорю, что тебе не следует доставлять его прямо сейчас.
– Иногда прошлое важнее настоящего, – отвечаю я, и Брайан выпускает мою руку.
От самих себя нас спасает Мерит, которая вваливается в спальню с конвертом в руках:
– Оно пришло! Наконец-то пришло!
Мы с Брайаном тотчас же трансформируемся в нормальное состояние – дружных родителей.
– «Геномия»? – гадает Брайан.
– А что такое «Геномия»?
Мерит усаживается между нами:
– ДНК-тест, который папочка подарил мне на день рождения.
Я смутно припоминаю, что она благодарила Брайана за запоздалый подарок, но как-то не удосужилась поинтересоваться, что это было.
– По идее, тест должен рассказать, есть ли у тебя склонность типа к брюшным заболеваниям, повышенному холестерину, к болезни Альцгеймера… или к ожирению, – объясняет Мерит. – Я просто подумала, что было бы круто узнать, почему я такая, какая есть.
Девочка, совершенно непохожая на своих родителей, пытается найти свое место в жизни. Я встречаю взгляд Брайана поверх головы Мерит.
– Итак? – произносит Брайан. – Настало время открыть карты?
Мерит разрывает конверт:
– На первой странице просто родословная. И я уже знаю, что во мне течет ирландская кровь и…
– Девяносто восемь процентов? – Брайан смотрит на секторную диаграмму, представленную на бумаге. – Странно. Твои дедушка и бабушка были ашкенази родом из Польши. Каков предел допустимой ошибки для теста?
Ученый – он и есть ученый.
– Неужели настал торжественный момент сообщить мне, что я приемный ребенок? – усмехается Мерит.
Я смотрю на диаграмму и цепенею. И моя кровь – та самая кровь, что течет в жилах Мерит, – внезапно стынет. На диаграмме практически замкнутый круг. Британская и ирландская кровь. Девяносто восемь процентов.
Мой отец – маркиз. Я только граф.
Боюсь, начиная с Вильгельма Завоевателя.
«Англичанин, – сказал тогда Уайетт. – До мозга костей».
Суша/Египет
Существует египетский миф, согласно которому Исида, жаждущая забрать власть у Ра, чтобы передать собственному сыну, ниспровергла бога-солнце, сотворив из божественной слюны ядовитую змею, укус которой Ра не смог пережить, поскольку змея была частью его самого. У меня возникают примерно такие же чувства, когда на следующий день в помещение склада, где я работаю, входит Уайетт.
Я уже знаю, что Аня нас покидает. Я слышала, как от Диг-Хауса отъезжал «лендровер», но решила, что в каирский аэропорт Аню отвезет лично Уайетт.
– Вот уж не ожидала тебя здесь увидеть, – говорю я.
– Альберто нужно было съездить в Каир за компьютерными кабелями. – Уайетт облокачивается на одну из полок. – И он решил предложить себя в качестве водителя.
– Он явно заслуживает повышения. – Я снова углубляюсь в расшифровку строки иератического письма, которую перечитываю в четвертый раз.
Уайетт подходит поближе и влезает на подмости, оказавшись прямо напротив меня. Между нами зияющая полость саркофага.
– Дон, ты злишься.
– Ты ведь сам говорил, что я не имею права на тебя злиться. – Я отворачиваюсь. – Я получила твою записку. Или это был прощальный подарок?
Меня так и тянет спросить, что он сказал Ане. Хотя, с другой стороны, меньше знаешь, крепче спишь. В любом случае я плохо представляю, куда все это нас заведет.
– Черт побери, Олив! Я действительно хочу с тобой поговорить.
– Тогда говори.
– Но только не здесь. – Спустившись с подмостей, Уайетт останавливается возле саркофага и протягивает мне руку. Рыцарь спасает прекрасную деву, заточенную в башне. – Давай-ка прокатимся.
В 2003 году, в тот день, когда мы обнаружили дипинто на скале, у остальных обитателей Диг-Хауса был выходной. Мы с Уайеттом остались одни, поскольку все уехали в Тель-эль-Амарну – город, где правил фараон Аменхотеп IV, или Эхнатон, со своей женой – царицей Нефертити. Тель-эль-Амарна находится всего в восьми милях от нас, то есть в тридцати минутах езды, и очень странно, что я никогда там не была, поскольку Эхнатон – один из самых интересных фараонов в истории Древнего Египта. Эхнатон, фараон XVIII династии Нового царства, получил известность благодаря двум вещам: во-первых, он был отцом Тутанхамона, а во-вторых, во время своего правления он изменил систему религиозных верований.