Не подлежит сомнению, что боги – во множественном числе – играли важную роль в жизни древних египтян. Многие египетские боги сбивались в тройки или в множество таких троек: от Атума, Шу и Тефнут к Амону, Ра и Птаху; от Осириса, Исиды и Гора к великой эннеаде – девятке главных богов, которым поклонялись в Гелиополе. Храмы в Египте были сценой для процессий. Египтяне собирались поглазеть на это зрелище, и после того, как боги вбирали в себя всю духовную сущность приношений, чисто материальная пища раздавалась народу. Праздничные дни чем-то напоминали наше Рождество.
Но когда Эхнатон стал фараоном, он превратился в Гринча – похитителя Рождества. Эхнатон закрыл храмы и положил конец празднествам. Таким образом, египтян принудили поклоняться не многим богам, а одному – богу солнечного диска Атону, – хотя при всем при том Эхнатон не был монотеистом. Наоборот, он объявил себя сыном бога солнца, создав новую триаду богов, включая себя самого и свою царственную супругу Нефертити. И теперь каждый божий день в Амарне, сверкающем золотом городе, проводились празднества в честь Эхнатона, всегда появлявшегося с военным эскортом, а также его жены и дочерей. Это был единственный период в истории Египта, когда народным массам приходилось непрерывно кланяться своему царю.
Впрочем, Эхнатон отменил не только Рождество, но и загробную жизнь. И хотя он был фараоном в период Нового царства, в его гробнице – в отличие от других гробниц в Долине Царей – нет следов принятых погребальных ритуалов, включая поклонение таким богам, как Ра и Осирис, поскольку это противоречило концепции Эхнатона об одном боге-творце. Короче, ни одно из прежних божеств не могло существовать по определению.
В Амарну мы с Уайеттом едем молча. Сперва мы останавливаемся возле стелы на границе города, после чего направляемся в некрополь.
Так как Уайетт здесь частый гость, знакомый сторож вручает ему ключи, чтобы мы могли осмотреть некрополь самостоятельно. Когда мы спускаемся в царскую гробницу, я вдыхаю сладкий, дымный запах гуано летучих мышей. Меня, естественно, сразу тянет к изображениям на стенах, которые разительно отличаются от рисунков в Дейр-эль-Берше и в других древнеегипетских некрополях.
Я не в состоянии отличить Эхнатона от Нефертити из-за невозможности определить, где мужчина, а где женщина. У вырезанных на камне фигур вытянутые головы и круглые животы, как у андрогенных богов – создателей Древнего Египта. Там же изображены и дочери Эхнатона, внешне напоминающие инопланетных пришельцев, которые навеки застыли в момент создания. В ритуальных храмах и отдельных гробницах представлены лишь изображения дочерей Эхнатона, поскольку бог-создатель мог иметь столько женских олицетворений, сколько ему было угодно. И все же, как только появлялся другой представитель мужского пола, первобытные часы снова шли вперед.
Внезапно я поняла, зачем Уайетт привел меня сюда. Эхнатон попытался повернуть время вспять.
– Дон, я ничего не сказал Ане, потому что сперва хотел поговорить с тобой. – (Я медленно поворачиваюсь к Уайетту лицом. Шапка его белокурых волос находится точно на уровне солнечного диска, на фоне которого изображена семья фараона, и от этого мне почему-то хочется плакать.) – Олив, оставайся со мной. Мы вместе подготовим публикацию о гробнице. Еще не поздно начать все сначала.
Представлять, как могла бы сложиться моя жизнь при других обстоятельствах, невероятно заманчиво. Впрочем, еще не все потеряно. Но даже когда Уайетт тянется к моей руке, я думаю о том, что именно предстоит ему сказать. Мы можем притворяться, подобно Эхнатону. Можем укрыться от всего мира в Дейр-эль-Берше – только мы вдвоем. Можем придумать эпическую историю о том, что всегда были предназначены друг другу судьбой. Но, как и Эхнатон, мы не можем повернуть время вспять.
От греха подальше я перехожу в другую погребальную камеру и закрываю глаза руками. Я не имею права так поступить. Не имею права во второй раз бросить Уайетта.
За моей спиной слышатся его шаги. Я в погребальной камере, где захоронена Макетатон, вторая из шести дочерей Эхнатона. Она умерла на тринадцатом или четырнадцатом году царствования ее отца. На вырезанном на стене изображении Макетатон лежит на похоронных носилках, Эхнатон держит за руку Нефертити и вместе с супругой рыдает над телом дочери. Из всех запечатленных сцен скорби эта, пожалуй, самая душераздирающая.
А вот еще одна траурная сцена, где показано, как Эхнатон и Нефертити рвут на себе волосы в процессе оплакивания – nwn – перед мумией или статуей Макетатон, а на заднем плане какая-то женщина пытается успокоить младенца.
Когда я изучала египтологию, было много споров по поводу младенца: кто бы это мог быть? По мнению некоторых ученых, присутствие младенца доказывает, что Макетатон умерла при родах, а значит, отец младенца – ее собственный отец Эхнатон. Но Макетатон умерла в возрасте одиннадцати лет, слишком юной, чтобы забеременеть даже в те времена. Существует мнение, что младенец – это Тутанхамон (в те времена его называли Тутанхатон), хотя возникает вопрос насчет расположенного рядом детерминативного иероглифа, означавшего скорее сидящую женщину, нежели сидящего мужчину. Другие египтологи утверждают, что младенец и есть сама Макетатон, возродившаяся под целительными лучами Атона: единственный способ показать посмертие, поскольку во время правления Эхнатона не было отсылок к Осирису или Ра.
Хотя с академической точки зрения младенец, скорее всего, Тутанхамон. По крайней мере, я склоняюсь к последней версии. Согласно бытующей точке зрения, Эхнатона можно считать кем угодно: царем, «нарциссом», визионером, но он безусловно был скорбящим отцом. В глубине души он желал, чтобы его дочь воскресла. Лично для меня это единственная трактовка, которая дает хотя бы искру надежды.
Если у вас есть ребенок, вы готовы сделать для него все что угодно. Быть может, вы сделаете это не слишком хорошо, но вы грудью ляжете на амбразуру. Сметете все препятствия, стоящие на его пути. И предоставите ему те возможности, которых у вас в свое время не имелось.
Я подхожу ближе к изображению сломленных горем родителей Макетатон. Потрясающий момент этой истории. При всем отличии моей теперешней жизни от жизни египетского фараона, я прекрасно понимаю, что такое иметь любимую дочь и в один прекрасный день оказаться перед лицом угрозы ее потерять.
Вот потому-то я и не могу остаться здесь. Самое тяжелое задание, которое мне пришлось выполнить в качестве доулы смерти, оказалось и самым коротким. Меня наняла супружеская пара, знавшая, что у их будущего ребенка анэнцефалия – полное отсутствие больших полушарий головного мозга. Вы, наверное, подумаете, что это еще один неизвестный круг ада: решить выносить нежизнеспособный плод. Но в данном случае вы ошибаетесь. Мужчина приветствовал визиты супруги к акушеру-гинекологу, потому что, когда жена слышала сердцебиение плода, она находилась рядом со своей дочерью. Ну а женщина рассказывала мне, что, вставая в два часа ночи пописать, она представляла, что прямо сейчас проживает жуткое время пубертатного периода дочери.
Я сказала супругам, что мне нужен не их план родов, а их жизненный план. Если новорожденная проживет хотя бы пять минут, что будет для родителей самым важным? Кто будет в родильной комнате? Если новорожденная проживет пять часов, кто сможет навестить роженицу? Если новорожденная проживет пять дней, захотят ли родители забрать ее домой?
Родители сказали, что за то короткое время, что у них есть, они хотели бы отметить все основные праздники: отметить первый год жизни дочери в пересчете на секунды. Итак, я пригласила фотографа. Мы сфотографировали младенца в боди с принтом в виде Санты, затем – с новогодней лентой через плечо и, наконец, с крошечной бумажной валентинкой в виде сердца. И мы дали бабушке с дедушкой возможность обнять ее и рассказать, какую музыку следует поставить, когда священник придет их отпевать. Девочку звали Фелисити. Она прожила тридцать семь минут.
Я рассказывала эту историю всем, кто спрашивал меня, как можно работать с умирающими. В смертном часе есть своя красота и благодать, всегда говорю я, даже когда умирает такая крошка, как Фелисити. Ей не довелось испытать ужасы войны, любовные страдания и просто боль. Фелисити не травили в школе, не обошли с повышением на работе и не бросили прямо у алтаря. За свою короткую жизнь она не видела ничего, кроме любви.
Не знаю почему, но на смертном одре мы говорим, что потеряли кого-то. Кого-то, кто не исчез или запропастился, а был вырван из крепких объятий.
В мире, где многие родители лишены возможности быть рядом со своими детьми, я категорически не имею права оставить свою дочь, чтобы получить второй шанс с Уайеттом.
Я поворачиваюсь к нему, понимая, что он ждет.
– А знаешь, что самое тяжелое в том, когда на твоих глазах умирает человек? Представлять себе людей, которых он покидает.
– Олив, именно поэтому ты и должна остаться, – перебивает меня Уайетт. – Я люблю тебя.
– Знаю. – Похоже, я повторяюсь. По моему лицу текут слезы. – Но ты не единственный, кого я люблю. И даже если я смогу оставить его… я не смогу оставить ее.
– Твою дочь.
– Да, Мерит. – Я делаю судорожный вдох. – В честь Меритсегер.
Уайетт один из тех немногих, кому не нужно это объяснять. Богиня с головой змеи жила на горе над Долиной Царей. Имя Меритсегер расшифровывается как «Любящая Безмолвие». Этой богине поклонялись рабочие из Дейр-эль-Медины, строившие царские усыпальницы. Богиня Меритсегер ослепляла или поражала всех тех, кто совершал кражи или другие преступления, но ей было свойственно и милосердие.
Среди сонма древнеегипетских богов было трудно найти божество, отличающееся всепрощением.
– Люди вконец облажались, – говорю я Уайетту. – Мы совершаем ошибки, принимаем плохие решения, отталкиваем от себя тех, кого любим, и нам еще крупно повезло, что такая богиня, как Меритсегер, нас жалеет. – Я смотрю Уайетту в глаза и наконец говорю то, ради чего проделала весь этот путь: – Вот потому-то я и назвала в честь нее нашу дочь.