Впервые за все это время у меня возникает вопрос: порядочно ли со стороны Вин распространять на других собственную неудовлетворенность, точно инфекционное заболевание? Я всецело сосредоточилась на том, чтобы помочь Вин пройти весь цикл, и мне даже в голову не пришло, что тем самым я могу нарушить спокойное течение чьей-то жизни.
– Кажется… я ошиблась адресом, – лепечу я, протискиваясь мимо мужчины к воротам.
Я иду не оглядываясь, сердце колотится как сумасшедшее.
Пройдя четыре квартала, я замедляю шаг. Сажусь на поребрик и пытаюсь отдышаться. Звезды на небе укоризненно щурятся на меня.
Я не могу этого сделать.
Не могу меньше чем за двадцать четыре часа разрушить сразу две семьи.
Я снова прохожу мимо викторианских ворот, прячась в складках темноты. Тан Бернар и члены его семьи за столом с обглоданным цыпленком и вылизанной тарелкой из-под пюре ведут разговор, который я, естественно, не слышу.
Но в любом случае это не моя история и не мне ее заканчивать.
Я не бронирую номер в отеле, а сажусь на автобус до Хитроу, а там останавливаюсь перед огромными информационными табло зоны отправления международных рейсов «Бритиш эйрвейз», пытаясь понять, где можно зарегистрироваться на рейс до Бостона. С паспортом в руке я медленно продвигаюсь вперед, пока не оказываюсь второй в очереди. Стоящая передо мной женщина одета в элегантный белый костюм – мне всегда хотелось путешествовать именно в таком, а не в футболке и штанах-карго.
– Мадам, куда вы сегодня направляетесь? – с аристократическим британским акцентом спрашивает сотрудница авиакомпании за стойкой регистрации.
– В Каир, – отвечает женщина.
Сотрудница авиакомпании сканирует паспорт пассажирки, вводит данные в компьютер, взвешивает два места багажа и протягивает посадочный талон:
– Посадка начинается через тридцать минут.
Женщина вливается в очередь к рамкам секьюрити.
– Следующий? – вызывает сотрудница; я делаю шаг вперед, протягиваю паспорт, она вводит мою фамилию в компьютер. – Мисс Эдельштейн. Вы направляетесь в Бостон?
Я впиваюсь пальцами в ручку сумки:
– Скажите, а я могу поменять билет?
Моя мать, которая до самой смерти была страшно суеверной, перед дальней дорогой всегда заставляла нас с братом хором говорить: «Мы никуда не едем». Таким образом мама хотела обмануть дьявола. Не стану утверждать, будто верю в подобные вещи, но, так или иначе, перед отъездом я не выполнила ритуала – и вот, глядите, куда это меня завело.
Выйти из здания каирского аэропорта в августе – все равно что ступить на поверхность солнца. Даже глубокой ночью жара, обрушивающаяся на тебя тяжелыми волнами, вонзается в кожу, точно нож. По позвоночнику течет струйка пота; к этому я оказываюсь не готова. Я в толпе снующих туда-сюда людей, среди которых помятая группа ошалевших туристов, подгоняемых к минивэну, и подросток, вытаскивающий из тележки на тротуар обтянутый прозрачной пленкой чемодан, и женщина, которая отчаянно борется с ветром, пытаясь удержать на голове шарф.
Внезапно меня окружает группа мужчин.
– Такси? – рявкают они. – Нужно такси?
Невозможно скрыть тот факт, что я западная женщина: это с первого взгляда видно по моим рыжим волосам, штанам-карго и кроссовкам. Я киваю, ловлю взгляд одного из них: с густыми усами, в полосатой рубашке с длинным рукавом. Остальные таксисты тотчас же отваливают – чайки в поисках другой крошки.
– У вас есть чемодан?
Я качаю головой. Все мое имущество в сумке через плечо.
– Американка? – замечает таксист и, когда я киваю, расплывается в белозубой улыбке. – Добро пожаловать на Аляску!
Самолеты, поезда, такси. Дорога до Среднего Египта занимает несколько часов. Когда таксист поворачивает на юг, возвращая меня в Дейр-эль-Бершу, я снова смотрю в окно и в очередной раз поражаюсь красоте бездонного неба, зияющего над пустыней. Голубое небо расчерчено розовыми и оранжевыми полосами – предвестниками зарождающегося дня. Мне подмигивает припозднившаяся звезда, и ее тотчас же проглатывает восходящее солнце.
Сотис. Сириус. Восход Сириуса знаменовал праздник разлива Нила в начале ахета, сезона обильного урожая и возрождения. В древние времена это происходило в июле, но за много лет ось земли успела сместиться, и вот однажды утром Сотис взошел в начале августа.
На самом деле именно сегодня. И выглядит Сотис совсем как тысячи лет назад, когда воды Нила в очередной раз широко разлились, и древние египтяне собрались на праздник, и кто-то из них оставил на скале дипинто, которое тысячи лет спустя обнаружили два аспиранта.
Я смотрю на точку, где исчезла звезда, – веснушка на розовой щеке горизонта.
И так же как древние египтяне, вижу в этом некий знак.
Из Каира в Бостон
В моем календаре очень много умерших людей.
Услышав звон будильника, я выуживаю телефон из кармана штанов-карго. С этой разницей во времени я совсем забыла выключить напоминалку. Еще не вполне очухавшись ото сна, я открываю сегодняшнее число и читаю имена: Айрис Вейл. Ким Ын Э. Алан Розенфельдт. Марлон Дженсен.
Я закрываю глаза и делаю то, что делаю каждый день в эту минуту: вспоминаю ушедших в мир иной.
Они были моими клиентами. А теперь стали историями, которые я должна сохранить.
В моем ряду все спят. Я убираю телефон в карман штанов и осторожно, стараясь не разбудить, переползаю через женщину справа – йога для авиапассажиров, – чтобы пройти в туалет в хвосте самолета. Попав в туалет, я сморкаюсь и смотрю на себя в зеркало. Беру пригоршню бумажных салфеток и открываю дверь, собираясь вернуться на место, но вижу, что крошечная кухонька забита бортпроводниками. Они стоят вплотную друг к другу, чем-то напоминая насупленную бровь.
При моем появлении они сразу замолкают.
– Мэм, – говорит один из них, – пожалуйста, займите свое место.
Я снова перелезаю через спящую женщину и пристегиваю ремень безопасности. Чья-то ладонь накрывает мою, наши пальцы встречаются. Я прислоняюсь к плечу Уайетта, вдыхая знакомый запах, по-хозяйски касаясь мужской руки просто потому, что могу себе это позволить. Несмотря на все события последних недель – начиная с безуспешной попытки залатать дырявое решето моего брака и кончая поездкой в Лондон, чтобы доставить письмо Вин; начиная с моего спонтанного решения отправиться в Египет, воссоединения с Уайеттом и извлечения саркофага, – этот момент кажется одновременно и историческим, и неотвратимым.
Уайетт сонно моргает и неторопливо улыбается.
– Куда ты ходила? – спрашивает он хриплым спросонья голосом.
Но тут над головой вспыхивает свет, и салон сразу оживает.
Во второй раз на моей памяти у меня состоялся один из самых тяжелых разговоров в жизни. После того как я сообщила Уайетту, что Мерит – его дочь, он уставился на меня так, будто ему изменил слух. Впрочем, чего еще я могла ожидать? Узнать такое спустя пятнадцать лет! И естественно, первым предположением Уайетта, так же как и Брайана, было то, что я обманула его.
Пожалуй, это единственное, что их объединяло.
Я попыталась заполнить звенящую тишину. Рассказала Уайетту о мамином пребывании в хосписе. Рассказала о нахлынувшем на меня чувстве потерянности и внезапном появлении Брайана. О том, как переспала с Брайаном, потому что забыла, каково это – снова почувствовать себя живой, потому что устала от постоянных забот и хотела – пусть на одну ночь, – чтобы кто-то позаботился и обо мне. Я рассказала о своей беременности. Рассказала о том, как спустя год мы с Брайаном поженились.
А еще я рассказала о Гите и дне рождения Мерит, когда Брайан не вернулся отметить его с нами. Рассказала о том, как уехала из дому, решив, что покидаю его навсегда, но не сбылось. Рассказала о Вин и ее потерянной любви, о том, как искала Тана Бернара и нашла его, Уайетта. О том, как Мерит вошла в нашу спальню с тестом ДНК и как все язычки замка сразу встали на место.
Я рассказала, как в последнюю минуту поменяла билет до Бостона на билет до Каира, потому что он, Уайетт, имел право узнать о Мерит.
Когда я закончила, мокрая от пота рубашка прилипла к спине. В гробнице не было воздуха. У меня все заледенело внутри – насекомое, застывшее в янтаре. Наконец Уайетт поднял голову. Выражение его лица было настороженным.
– Ты обнаружила, что беременна, и тебе ни разу не пришло в голову, что ребенок мог быть от меня?!
Я не знала, как объяснить Уайетту, что, когда умирала мама, время стало будто резиновым: часы плавно переходили в дни и все казалось нелинейным. Я не знала, как объяснить, что была буквально в кусках после расставания с ним и поэтому, к своему стыду, банально использовала Брайана. Как объяснить, что я тонула в туманном будущем, а потому ухватилась за кого-то, на кого могла опереться? Что, забеременев, я действительно решила, будто ребенок от Брайана? Ведь гигантская неоновая стрелка судьбы показывала лишь одно направление.
Поэтому я не стала ничего объяснять.
У Уайетта на скулах заиграли желваки.
– Неужели меня можно так легко забыть? Или ты была такой чертовой эгоисткой?!
Уайетт протиснулся в узкий проход, его шаги эхом отдались в соседней погребальной камере, где он скрылся.
Оставив меня. Что, положа руку на сердце, я вполне заслужила.
Я сползла по стене с изображением убитых горем венценосных родителей и разрыдалась. Нефертити и Эхнатон потеряли одну любимую дочь, а я – почти всех, кто мне дорог. Я не имела права в чем-то обвинять Уайетта. Для него мой поступок в лучшем случае был тупостью, а в худшем – предательством. Либо пятнадцать лет назад я так быстро выкинула Уайетта из головы, потому что наши отношения ничего не значили, либо у меня был холодный расчет спрятать от него собственную дочь. Я представила, как Уайетт стремительно выходит из гробницы и отдает ключи сторожу. Возможно, через тысячу лет туристы будут приходить сюда, чтобы посмотреть на мое мумифицировавшееся тело: «Здесь лежит женщина, разрушившая собственную жизнь».