почему я казалась им красивой? Почему я отмахивалась от их комплиментов? Почему я просто не могла увидеть то, что они пытались мне сказать, а именно, что всем было плевать на мои прыщи на подбородке или на несколько лишних килограммов, потому что в их глазах у меня все еще было то самое прекрасное, чего они уже были лишены – молодость.
Я потратила столько лет впустую, отмахиваясь от их советов, замаскированных под комплименты. Потому что они не просто нахваливали меня, что я красивая, они говорили мне, чтобы я наслаждалась этим. Наслаждалась, потому что красота скоротечна. Потому что независимо от того, осело ли у меня на талии несколько лишних килограммов, расцвела ли буйным цветом моя кожа или волосы у меня были цвета грязи, я все равно была красива, поскольку была молода. На этот раз я позволила им напомнить мне об этом. На этот раз я поняла, что они хотели до меня донести то же, что 75-летняя Бетт Дейвис сказала в интервью американскому журналисту и телеведущему Джонни Карсону.
Идея о том, что надо уметь ценить то, что у вас есть, пока вы этим обладаете, не нова. Суть концепции буддизма и всех этих приложений для медитации, которые мы продолжаем скачивать, – научиться присутствовать в настоящем моменте. Как найти гармонию в промежутках времени. Как, по словам буддийского монаха Тхить Нят Хана, научиться «мыть посуду, только моя посуду».
По словам Хана, мы ненавидим мыть посуду только тогда, когда на самом деле не делаем этого.
Если бы мы присутствовали в настоящем, если бы мы не позволяли нашим мыслям блуждать за пределами текущего момента, когда мы стоим у раковины, мы бы сочли мытье посуды приятным занятием. Потому что мытье посуды, погружение рук в теплую мыльную пену или под свежую струю воды из-под крана после еды, которая принесла нам удовольствие и насыщение, – это в целом приятный человеческий опыт. И это удивительный опыт, если по-настоящему погрузиться в него. В этом есть нечто созерцательное.
Но мы не можем разглядеть этого, потому как поглощены другими желаниями и мечтами. Мечтами о посудомоечной машине. Мечтами о прислуге. О том, чтобы мытье посуды можно было отложить до завтра, когда уже будет не ваша очередь мыть посуду. Мечтами о всем том, чего нет здесь и сейчас. А потом, когда этот момент закончится, когда пройдут годы, и мы больше не сможем мыть посуду сами, потому что будем слишком стары, или слишком слабы, или слишком больны, или будем мыть посуду только за собой, когда раньше мыли за двоих, мы будем сожалеть о том, что этого момента не вернуть. Момента, когда мы стоим у себя дома, опустив руки в теплую воду, с бьющимся сердцем, с целой жизнью впереди, и медленно моем посуду.
Порой кажется, что мы, как дети, хотим получить что-то лишь тогда, когда получить этого не можем. Нам хочется вернуть нашу внешность после того, как мы ее потеряли. Мы тоскуем по нашей молодости после того, как она давно ушла. Нам нужно прошлое, когда мы уже находимся в будущем. Сколько раз нам придется еще повторять, что нужно ценить то, что у нас есть, пока оно у нас есть, прежде чем до нас дойдет? Сколько женщин пытались помочь нам, старались донести эту мудрость до неблагодарной аудитории? Сколько еще мы будем упускать главное?
Найдите свою фотографию, сделанную два года, четыре, пять лет назад. Серьезно, идите и возьмите прямо сейчас. Посмотрите на нее и скажите, что вы не восхищаетесь собой. Скажите, что не испытываете того укола сожаления, что ту прекрасную часть своей жизни потратили впустую, ощущая себя страшной и некрасивой.
Речь идет не о прославлении молодости или стремлении к своей 23-летней фигуре. Речь идет о том, чтобы изменить перспективу вашего мышления. О том, чтобы начать по-другому оценивать то, что вы сейчас воспринимаете как должное. Ваше здоровье, вашу свободу, ваши возможности. Так часто наше настроение продиктовано нашей неспособностью принять настоящий момент таким, какой он есть. Или, как говорила Фланнери О'Коннор[29], «лелеять мир, одновременно пытаясь изо всех сил вынести его». Это озарение, сошедшее на меня во время пребывания в гостях у бабушки, потрясло меня в настоящем и дало мне возможность посмотреть на свое будущее. Будущее, в котором я поняла, что потратила лучшие или, по крайней мере, самые молодые годы своей жизни на переживание из-за пустяков. Оглядываясь назад, я не помнила ни прыщей, ни непослушных локонов, ни лишних килограммов, а лишь то, что была молода и не ценила этого.
Хватит думать, будто вы знаете, как выглядите
Вы настолько привыкли к своим чертам лица, что не понимаете, насколько вы прекрасны для незнакомца.
Как только я приняла этот освобождающий факт, что я никогда уже не стану моложе и никогда не буду выглядеть настолько же прекрасно, как сейчас, я поняла, что в действительности даже не знаю, как я выгляжу. Мне казалось, что я знаю, но это была просто расплывчатая, искаженная картина, составленная из одних только недостатков, которые я неизбежно видела, когда смотрелась в зеркало.
Когда я смотрела в зеркало, я не видела свои глаза, но видела брови, которые нужно выщипать. Я не видела рта, я замечала только слишком тонкие губы. Я не видела своего лица, а лишь какое-то сочетание сплошных проблем. Я отходила от зеркала и так продолжала свой день. Так как же я выгляжу? Я не знала ответа на этот вопрос. Но я могла в одну секунду перечислить все, что со мной было не так.
Каждая женщина это может. Каждая женщина ходит с этим пистолетом, заряженным мыслями о том, что бы она в себе изменила. Он всегда наготове, готовый выстрелить в любую минуту, если кто-нибудь только спросит. В интервью журналисту Дэвиду Хартману Одри Хепберн с пугающей скоростью и уверенностью говорила о том, что именно она изменила бы в себе:
Мы настолько привыкли не только к нашим чертам лица, но и к навязчивым идеям и недостаткам, связанным с ними, что у нас попросту нет точного и беспристрастного представления о том, как мы на самом деле выглядим.
Мы принимаем наши собственные заблуждения за реальность, тогда как внешний мир в реальности видит что-то совершенно другое.
Однако я не осознавала этого до встречи с Валери.
С Валери мы пересеклись на одной из первых работ после моего переезда в Нью-Йорк. Когда в мой первый день она подошла ко мне познакомиться, я не подала виду, что уже знаю ее, поскольку мы учились в одном и том же университете.
Я впервые заметила ее на одной странной студенческой вечеринке. Я сидела на сломанном подлокотнике вонючего дивана, обитого бежевым твидом, потягивая теплое пиво и размышляя над вопросом, был ли кто-нибудь из этих парней, соревнующихся, кто кого перепьет, подходящей кандидатурой, чтобы стать моим парнем.
И тут я увидела ее. Парни, стоящие вокруг бочонка с пивом, подняли ее в воздух, пронося через гостиную, как греческую богиню. Ее ярко-оранжевые спортивные штаны обнажали загорелую талию темного-медного цвета, мерцание пирсинга на пупке отражало свет потолочной лампы в гостиной. Ее волосы были длинными, каштановыми, блестящими.
Когда они наконец поставили ее на пол, я увидела ее аккуратный носик, высокие скулы и идеально изогнутые брови. Я помню, что мне захотелось тут же уйти. Выбраться как можно скорее из этой комнаты с идеальной девушкой. Но даже после моего ухода мысли никуда не делись из моей головы, слова, которые мой разум нашептывал мне все то время, пока я на нее смотрела: «Она, должно быть, так счастлива. Она, должно быть, так счастлива».
Те же мысли нахлынули на меня пять лет спустя, когда я увидела ее в первый же день на моей новой работе.
Конечно, она в Нью-Йорке. У нее, наверное, самая лучшая жизнь. Держу пари, она ходит на лучшие вечеринки. У нее лучшие соседи по комнате. Она ходит на свидания с лучшими парнями.
К этому моменту она сменила яркие спортивные штаны на черные облегающие вельветовые брюки и накрахмаленные белые блузки с воротничком, идеально подходящие к ее шелковистым каштановым волосам до плеч с мягкими карамельными бликами, естественно путающимися в них. Такая шикарная. Такая по-французски крутая. Поэтому, когда она пригласила меня выпить с ней после работы, я взволнованно согласилась, в предвкушении прикоснуться к прекрасной жизни этой красивой девушки. Я даже не завидовала. Мне было просто любопытно.
Первый шок я испытала, когда мы зашли к ней домой, чтобы взять пальто. Пять минут, которые, как она сказала, на это уйдут, превратились в пятьдесят. Она бегала туда и сюда между ванной и спальней, пока я сидела в обнимку со своим телефоном, наблюдая за тем, как она меняет зеленый шелковый топ на бретельках на точно такой же топ синего цвета. Часы скидок в баре уже заканчивались, и я начинала терять терпение.
– Валери? – крикнула я в сторону спальни.
– Ой, прости! Никак не могу решить, что надеть. Это все никуда не годится. Я такая толстая.
– Что? Ты с ума сошла? Тебе даже не нужно было переодеваться. По-моему, в том, в чем ты была на работе, ты выглядела прекрасно.
В ее смехе прозвучал холодок.
– Это ты с ума сошла, – сказала она. – Я сегодня выглядела отвратительно. Еще пять минут, обещаю!
Через десять минут мы вышли. Валери была одета в черную кожаную юбку вместо черных вельветовых брюк и такой же накрахмаленный белый топ с воротником.
Добравшись до бара, мы отыскали два свободных места и устремились прямиком к ним. Рядом с нами стояли четверо парней. Мы обе были свободны, и я подумала, как удачно, что Валери вместе со мной. В кои-то веки мы могли бы заманить в ловушку хороших парней. Я ждала, пока она сделает первый шаг, будто давая разрешение привлекательным мужчинам украдкой поглядывать на нее.
– Привет, дамы.
Слова прозвучали у меня над головой. Я обернулась и увидела вспотевшего загорелого парня лет двадцати с небольшим, одетого в черную майку, обнажающую пару сантиметров волос на его груди. Его темные локоны были собраны под бейсболкой с логотипом бейсбольной команды