открытки от Джоан.
Почему Чарльз не сказал Джоан сам, что ему нравятся ее шутки? Может, потому что он был смущен? Может, потому что он был членом британской королевской семьи, и это выходило за рамки этикета? Может, потому что ему было неловко. За этим мог скрываться миллион причин, но Джоан видела только то, что касалось ее самой. И королева комедии без купюр сама себя подвергла цензуре.
Сколько раз я делала то же самое? Сколько раз я это делала? Сколько раз я подвергала себя цензуре или отступала от того, что хотела сказать, из страха, что меня не поймут? Сколько раз я ошибочно принимала молчание за гнев? Сколько раз я что-то переосмысливала, потому что реакция человека не совпадала с моими ожиданиями? Мой поворотный момент, моя кривая обучения не заставила себя долго ждать.
«Эй, Лорен! Как дела?»
Я писала в этот момент, поэтому не заметила сообщения. Оно было от старой подруги по колледжу, с которой я не общалась несколько месяцев. На самом деле мы так мало разговаривали в последнее время, что я уже не знала, можно ли нас считать подругами. Она жила в Бостоне, так что мы встречались только в тех редких случаях, когда она была проездом в городе. Увидев сообщение несколько часов спустя, я почувствовала себя ребенком, который пропустил выступление дельфинов в зоопарке. Я тут же ответила. «Эй! Извини, что пропустила сообщение! Я в порядке. Как твои дела?» А затем отправила вдогонку: «Как там Бостон?»
Мне казалось, что это будет маленькой компенсацией. Пять часов спустя она ответила: «Все супер». Я подождала, не высветятся ли в мессенджере три точки. Потом снова подождала, чтобы она сказала, что была в гостях, или как-то еще объяснила причину, по которой написала мне вообще. Пять минут спустя, так и не дождавшись точек, я решила ее чуть подтолкнуть. Поэтому написала: «Это потрясающе! Как все в целом?»
Прошло три дня, а я все еще не знала, зачем она мне написала, потому что она так и не ответила. И хотя она написала мне первой, я почему-то чувствовала себя отвергнутой. Все выходные я провела, задаваясь вопросом, не узнала ли она обо мне чего-то такого ужасного за три часа, пока я ей не отвечала, что решила больше никогда со мной не общаться. Или, может, она вообще не собиралась мне писать. Возможно, она не была такой уж хорошей подругой, как я думала. Или, может оказаться, как заметил Джей, она просто была ненормальной.
А может, она была такой же, как Карлсон, мой бывший коллега, который после трех лет тишины в эфире вдруг прислал мне сообщение, чтобы поздравить меня с новой работой, куда я устроилась еще два года назад. И я сказала: «Спасибо, Карлсон! Как у тебя дела?» Но ответа так и не последовало, потому что, ну, он тоже был того.
Или Карли, которая пригласила меня на обед, потом сама же его отменила, а затем тут же пригласила еще раз, и все равно опоздала на двадцать минут, заставив меня почувствовать себя какой-то второсортной подругой. Когда мы наконец встретились, она поведала мне историю о том, что поссорилась со своими родителями, которые, как она думает, ее не любят, из-за чего ей приходится ходить к психиатру и платить ему по двести долларов за час. И поскольку «мозгоправ» такой дорогой, ей приходится просить денег у родителей, что, в свою очередь, заставляет ее чувствовать себя виноватой и проецировать эту вину на своих родителей – и за всем этим время пролетает незаметно, и вот она опоздала.
Я думала раньше, что молчание Карлсона и опоздания Карли были верными признаками того, что со мной что-то не так. Я могла по нескольку дней зацикливаться на размышлениях о том, что я могла сказать или сделать не так, чтобы заставить их вести себя подобным образом, когда надо было просто понять и принять тот факт, что, возможно, их поведение вообще не имеет ко мне никакого отношения. Может, они просто были заняты своей жизнью в той же степени, что и я своей. И они забывали отвечать не потому, что ненавидели меня, а потому, что – как это иногда бывало и со мной – были заняты или забыли, или пропустили мое сообщение.
Актриса Дебби Рейнольдс как-то рассказала один из старых голливудских анекдотов о Бетт Дейвис: «Если у нее не было желания разговаривать с кем-то по телефону, она притворялась другим человеком. Только представьте! С ее-то голосом: “Мисс Дейвис нет. Кто спрашивает? Минутку”. Она отходила от телефона, потом подходила к нему снова и говорила: “Дебби, дорогая. Я и не знала, что я дома”».
Если бы я дружила с Бетт Дейвис, и она собственным голосом сказала бы мне, что ее нет дома, то в состоянии тревожного напряжения я провела бы не одну неделю. Что она имеет в виду, говоря, что ее нет дома? Почему она не хочет со мной разговаривать? Зачем ей притворяться кем-то другим? Неужели она думает, что я глупая? Она пытается поиграть со мной в какую-то игру? А потом Джею пришлось бы вытаскивать меня из этой спирали мыслей, заверяя в совершенно рациональной и спокойной манере, что Бетт Дейвис просто тоже, как бы так сказать, не в себе.
Мы не знаем, что происходит в жизни других людей. Ну ведь правда же. Мы можем думать, что знаем, и они могут поделиться с нами теми или иными деталями, но это будут детали. И мы никогда не знаем, что скрывается за ними дальше. Какие проблемы, стресс и переживания овладевают ими, заставляя поступать так, как они поступают. Дебора Таннен, эксперт по межличностному общению и отношениям, утверждает, что все наши разговоры с другими людьми являются продуктом нашей собственной личной истории. То, что мы говорим, и как мы это делаем, – это наш личный стиль, который мы выработали после многих лет взаимодействия с окружающими.
И это то, что создает конфликт. Мы думаем, что понимаем, о чем говорят нам другие, хотя в действительности мы слышим и воспринимаем их исключительно через наши собственные фильтры.
Как только мы поймем, что наша личная интерпретация чьих-либо слов и действий является неточной, мы сможем перестать анализировать каждое слово и начать получать удовольствие от общения с окружающими. Если бы я могла перестать зацикливаться, если бы я могла понять, что у каждого человека есть свои собственные, уникальные, эксцентричные тараканы в голове, если бы я начала принимать людей такими, какие они есть, я чувствовала бы себя менее напряженной и перестала бы беспокоиться о том, что может кто-то подумать обо мне. И только перестав додумывать за других, что же они на самом деле имели в виду, я смогла бы начать излучать позитивную энергию и развивать более крепкие дружеские отношения.
Я испытываю такое облегчение, свободу и прилив сил, когда отодвигаю в сторону свои ожидания и начинаю принимать людей такими, какие они есть. Когда позволяю им удивлять и учить меня, напоминая мне о том, насколько разными и уникальными являемся мы все. Симона Вейль[53] сказала как-то, что внимание – самая редкая форма великодушия, но я начинаю верить в то, что самой редкой формой великодушия является принятие. С другой стороны, можно сказать, что внимание и принятие являются двумя сторонами одной и той же медали. Я вижу тебя – значит, я тебя принимаю.
Иногда нужно делать то, чего делать не хочется
Чтобы увидеть, нужно время, как нужно время, чтобы обрести друга.
Слишком расслабленный и спокойный подход к жизни всегда оставляет лазейку для людей делать то, что они хотят, и говорить, когда им вздумается. Хотя я верю, что лучший девиз по жизни – чему быть, того не миновать, мне все-таки кажется, что к дружбе стоит относиться иначе. В отличие от судьбы, дружба требует к себе определенного внимания.
Проявление внимания всегда было моей слабой стороной. Я, скорее, ждала, чем проявляла инициативу. Человек, проявляющий инициативу, всегда пишет первый, всегда спрашивает, как дела у другого человека. Я никогда этого не делала. Я принимала и соглашалась. Я радостно откликалась, когда кто-нибудь обращался ко мне. Я прилагала усилия только в ответ. И все потому, что в одиночестве я чувствовала себя комфортно. Слишком комфортно. Я не просто прекрасно проводила в одиночестве выходные, после многих лет привыкания я буквально пристрастилась к этому. Чем больше я огораживалась в собственном доме, тем сложнее было окунаться в реальный мир. Мои социальные навыки общения ржавели, и чем реже я ими пользовалась, тем сложнее было их отыскать, когда в них возникала необходимость.
Отношения, которые у меня завязывались после Роксаны, были в основном с коллегами. И строились они преимущественно на таких общих темах как ненависть к работе, руководству и другим коллегам. Проведя последние полгода по восемь часов в день бок о бок со мной, Фрэнсис как-то пригласила меня выпить. Мы зашли в первый попавшийся бар рядом с офисом. Остаться там мы не смогли, потому что у них не было блюд без глютена.
– О, а я не знала, – с сожалением сказала я.
– Ну, да, хотя технически аллергии у меня нет, но я уверена, что скоро будет. Поэтому из чувства предосторожности начинаю исключать из рациона.
– Ясно, – сказала я. – Как насчет бара вон там?
Она просмотрела меню бара напротив.
– У них нет «Короны». А это единственное пиво, которое я пью.
И мы побрели в другой бар. Но это было совсем не похоже на то, когда мы с Роксаной перепрыгивали из бара в бар в поисках подходящего места. Здесь все было как раз наоборот. Мы игнорировали любое присутствие атмосферы, пытаясь подобрать правильное меню. В итоге мы оказались во флуоресцентно освещенном мексиканском месте. Я спросила, не хочет ли она заказать тако. Она напомнила мне о своей аллергии на глютен. Час спустя, когда официальные сплетни закончились и мы выговорили все свои разочарования касательно работы, настало время, чтобы отыскать новые точки соприкосновения. Когда я спросила ее, смотрела ли она когда-нибудь «Корону»