В 1986 году профессора Джон Готтман и Роберт Левенсон проводили лабораторные эксперименты в одной из квартир кампуса Вашингтонского университета. Они пригласили сотни супружеских пар и попросили их разрешить конфликт за пятнадцать минут. На основании проделанных наблюдений исследователи сделали выводы о том, какие пары останутся вместе, а какие разведутся. Девять лет спустя они пригласили те же пары и обнаружили, что их прогнозы относительно того, кто сохранит свой брак, а кто нет, оказались точны на 90 процентов.
«Гнев имеет негативные последствия в браке только в том случае, если он выражается вместе с критикой или презрением, или если он носит оборонительный характер», – считает Готтман.
Среди пар, которые расстались, подавляющему большинству потребовалось гораздо больше времени, чтобы разрешить недавний спор, поскольку, в отличие от пар, сохранивших свой брак, они оставляли друг друга наедине со своими мыслями в течение нескольких часов или даже дней после ссоры. И наоборот, пары, которые сохранили отношения, обычно обсуждали свои ссоры почти сразу после того, как они случались.
По словам Готтмана, «как только вы поймете это, вы будете готовы принять одну из самых удивительных истин о браке: большинство супружеских споров не имеют решения. Пары тратят год за годом, пытаясь переубедить друг друга, но это невозможно. Это происходит потому, что большинство разногласий берет свои корни в фундаментальных различиях в образе жизни, личности и ценностях». В действительности Готтман обнаружил, что 69 процентов проблем в отношениях носят «вечный» характер.
Развод супружеской пары или сохранение ими отношений зависели от целого ряда факторов.
Одним из шести различий между парами, которые развелись, и теми, кто остался вместе, была способность к «налаживанию». Готтман определяет «налаживание» как «любое заявление или действие – глупое или иное – которое предотвращает выход негатива из-под контроля». Пары, которые в конечном счете остались вместе, знали, как быстро и своевременно налаживать свои отношения. Разведенными оказались те пары, которые не знали, как правильно налаживать отношения, или вообще не предпринимали к этому никаких попыток. На самом деле налаживание играло настолько важную роль, что пары могли бы пережить другие «ловушки развода», но, если они не умели или не желали этого делать, их брак был потерян безвозвратно.
Брак, как и семья, зиждется на вашей способности общаться. Сатир также выстраивала свои семейные модели на умении супругов находить общий язык. Все это взаимосвязано и все это крайне необходимо. Если вы научитесь извиняться и правильно общаться со своим супругом, то вы сможете перенести этот навык и на другие отношения в вашей жизни – отношения, которые вы не можете так легко контролировать.
В отличие от дружбы или брака, вы не можете выбирать свою биологическую семью. Вы вытягиваете лотерейный билет при рождении, вас выбирают случайным образом и привозят домой к людям, у которых могут быть с вами одни и те же гены и больше ничего общего.
Вот почему семья может стать наивысшим испытанием вашей выдержки и приличий. Мы потратили всю свою жизнь, пытаясь общаться, жить и сдерживать себя рядом с людьми, которые вызывают в вас самое сильное чувство неуверенности, худшие воспоминания и плохое настроение. Мы выросли, споря с людьми, которые, как нам кажется, олицетворяют собой все, против чего мы выступаем, которых, как нам говорят, мы должны любить, при том что большую часть нашей юности мы можем просто не выносить друг друга.
Однако в определенный момент жизни мы должны научиться выходить из этой динамики, если хотим построить позитивные и конструктивные отношения с членами семьи. Мы должны перестать позволять боли прошлого и тревоге настоящего определять, как мы ведем себя с ними. Семья всегда будет рядом. Вы можете отодвинуть эти отношения на задний план, встречаясь лишь на праздники, или можете вдохнуть в них новую эмоциональную жизнь, придать иную форму, не только показав себя членам семьи как прекрасную и любящую женщину, но и узнав их с наилучшей стороны.
Мое новое настроение
Псевдоним, который вы выбираете для себя, говорит о вас больше, чем имя, данное при рождении.
Я такая, какая есть, и должна с этим смириться; я родилась в этом городе, в этом квартале, в этой нищей семье, я даю, что могу, и беру, что дают; я вынесу все, что мне суждено вынести.
Понимание – это начало исцеления.
Настроение:ТелоНаблюдаемые симптомы: тяжесть, оцепенение, внутренний хаос и безудержная тяга к вину
Портрет настроения
Столько всего можно сделать с этим взрослым женским телом, с ним столько всего может пойти не так – я уже заподозрила, что лучше бы обойтись без него.
Как долго это будет ощущаться словно жженье…
Разве они не знали, что быть женщиной – значит быть на войне?
Еще одна плохая ночь в череде плохих месяцев. Вдобавок к тому, что я не могла заснуть, у меня пропал аппетит. Я похудела до сорока пяти килограммов, и стресс от того, что я медленно исчезаю, лишил меня остатков и без того плохого аппетита. Лежа в постели в два часа ночи в порочном круге своих нескончаемых мыслей, я крутилась и ворочалась. Ошибки, воспоминания, упущенные моменты прокручивались в моей голове, как какое-то плохое кино. Хотя я молила о том, чтобы рассвет пришел как можно скорее, с постели я встала не раньше половины девятого. Я винила в этом снотворное, которое от отчаяния приняла в три часа утра. Когда я, наконец, собралась с силами, чтобы встать с кровати, я пошла в ванную, машинально подняла правую руку к выключателю света и встала перед зеркалом, чтобы оценить масштабы катастрофы. Сегодня было все ужасно. Бесполезно даже пытаться. Я сходила в туалет, переползла на кухню и налила себе кофе. Небо было серым, и я была рада этому. По крайней мере, погода была соответствующей.
В глубине моей души я ощущала какое-то волнение. Так чувствуют себя рыбаки в ожидании большого улова. Я вышла на улицу, пересекла Метрополитен-авеню и направилась по своему обычному маршруту к метро. Мимо проехал грузовик. Потом еще один. Ревущие двигатели напоминали сдавленные крики ребенка. Закрывая уши, пока толпа невозмутимо проплывала мимо меня, я еще больше погрузилась в собственное напряжение. Чувствовала ли я то же самое, что английская писательница Джин Рис, когда написала: «Сегодня нужно быть крайне осторожной, сегодня я оставила свои доспехи дома»?
Я испытала облегчение, когда, открыв стеклянную дверь в офис, я не увидела Шерри за большой глыбой белого мрамора. Я не была в приятельских отношениях с секретаршей, как мои коллеги Сэм и Кендра, и мысль о светской беседе сегодня была невыносима. Поднимаясь из метро в футболках с длинными рукавами и в джинсах в середине июля, я всегда немного нервничала, поскольку устала постоянно выслушивать, какая я худая. Все казалось больше, жестче, навязчивее.
Я не удивилась, когда Кендра, сидевшая напротив меня во время рабочей планерки, сказала, что я выглядела как-то по-другому. Я знала это, потому что мое лицо всегда вытягивается, когда я чувствую себя так. Меня выдает мой взгляд, когда я борюсь с чем-то внутри. Изможденный взгляд широко раскрытых глаз. Я выглядела старше. Я чувствовала себя старше. Я чувствовала себя совершенно постаревшей. Но за всем этим кипела новорожденная ярость и возбуждение, похожее на энергию ребенка, напрашивающегося на драку.
Когда Сэм решил составить мне компанию на обратной дороге до Бруклина, я поняла, что ребенок едва сдерживал плач. Громкое, безутешное рыдание. Пока мы стояли внутри вагона экспресса, держась за вытянутые от пола до потолка поручни, Сэм спросил:
– Вы уже решили, поедете куда-нибудь на медовый месяц?
– Может быть, я не знаю, мы были слишком заняты подготовкой к свадьбе, – пробормотала я ровным тоном.
– А как насчет детей, планируете заводить? – спросил он тут же.
Было ли это проявлением наивности двадцатидвухлетнего Сэма, или этот разговор был специально продуман, чтобы докопаться до самой сути, я никогда не узнаю. Я знаю только, что ответила ему:
– В конечном счете.
– Интересно, – сказал он, уставившись на рекламу в вагоне и выдержав паузу в разговоре, прежде чем продолжить. – Потому что Шерри говорит, что, по ее мнению, ты выглядишь слишком худой, и там могут быть какие-то проблемы. – Указал он на тонкую жердь моего тела.
– Шерри со своим мнением может отправляться ко всем чертям! – сказала я.
Правда, слово «чертям» так произнести и не удалось, потому что слезы потекли по лицу. Пассажиры сидели, уставившись на меня, а лицо Сэма явно говорило моему рациональному и разумному Я, что своим комментарием он не имел в виду «ничего такого». Но было уже поздно: то, что закипало в глубине моей души, теперь выплеснулось наружу.
Мужчина, сидевший рядом со мной, рискуя, что страницы его книги может смыть водопадом рыданий, вежливо предложил мне поменяться с ним местами. Пока я сидела, Сэм продолжал извиняться.
– Я совсем не это хотел сказать, – пытался он успокоить меня.
Только мне казалось, что он хотел сказать именно это. Я чувствовала себя так, будто на меня неожиданно напали. И это было больно, больнее чем невидимый порез от листа бумаги. Мы ехали молча, вернее, я сидела и плакала, а он стоял, уставившись в темноту окна за моей спиной, пока поезд не прибыл в Бедфорд и я не вышла. Я проплакала семь кварталов до своей квартиры. Горячие, соленые слезы. Я плакала, но чувствовала себя счастливой, потому что все закончилось.