Но потом она была вынуждена говорить дальше, описать сплетенный ею небольшой плот, переправу через реку. И вот она дошла до Белого Света.
– Странно, ты ничего не выдумываешь, – сказал муж.
Она видела, что он начинает вспоминать, пытается удержать то, что пробудилось ее рассказом в глубине его подсознания.
Итак, она достигла заветных лесов. Забыв всякую осторожность, она живо и возбужденно стала рассказывать о детях стаи, о молодой матери, о том, что вспомнила свою умершую девочку, о слезах…
Муж жадно внимал каждому ее слову. Тем временем она уже говорила о послеполуденном сне стаи, об изнасилованиях, палке и фаллосе вожака, об испарениях, поднимавшихся из земли. Адам побледнел.
– О Боже! – закричал он. – О Боже, да, это было именно так. – Глаза его сверкнули. – Молчи, женщина, я больше не в силах. – И сразу же с той же дикой злобой: – Продолжай, продолжай!
И она продолжала. Сны о мертвых детях его не интересовали, но когда она поведала ему о старухе, которая была ее одногодкой и единственной, кто выжил из тех прошлых лет, он кивнул:
– Да, какое-то наказание они должны получить за свою безбожную жизнь. Они заслужили раннюю смерть.
Она не решалась протестовать.
– Продолжай.
Она рассказала о матери, он оставался спокойным, слушал внимательно. И она решилась спросить:
– Ты помнишь ее?
– Да, она была добра ко мне.
– Когда?
– Я не помню, продолжай!
Дальше уже нельзя было уклоняться, теперь ее повесть вела их прямым путем к хижине шамана, в то давно миновавшее засушливое лето. Мужчина лег, закрыл лицо руками, тело застыло в напряжении, несмотря на кажущийся покой.
Хижина, их первая встреча, разговор между шаманом и матерью, возвращение к стае – никакой реакции. Он был почти бездыханным: можно было подумать, что он спит.
Сейчас она испугалась, остаток истории был сухим и трещал как дрова: ребенок, который умер, возвращение к матери в хижину, бегство. Мальчик, стоявший там и говоривший: «Я пойду с тобой».
Весь обратный путь она несла это воспоминание, как драгоценность: этот чудный мальчик выбрал именно ее. Он отказался от всего ради их любви, так думала она тогда.
И только сейчас до нее дошел ответ на вчерашний вопрос: почему Адам не хотел помнить шамана?
Она вздрогнула, когда он вскочил на ноги быстро, как зверь, на которого напали.
– Это ты завлекла меня, – закричал он. – Все это твоя ошибка, сатанинская шлюха. Будь ты проклята, проклята!
Она тоже поднялась, открыла рот, чтобы возразить, защититься от его несправедливости. И тут он что есть силы ударил ее по лицу, она отлетела в сторону и упала плашмя, разбив о камни лицо и колени.
Потом она почувствовала, что из носа и рта течет кровь, поползла к водопаду, пытаясь отмыться.
Но кровь продолжала бежать, и она легла на землю, подумав: «Ладно, хорошо, пусть вся жизнь вытечет из меня. Сейчас все кончено. У меня нет больше сил, чтобы жить ради…»
Боль в коленях, в голове. «Все стало ошибкой, – думала она. – Сейчас я усну навсегда, тот, кто думает о смерти, получает ее».
Глава шестнадцатая
Она очнулась от того, что почувствовала: муж стоит возле нее на коленях с чистой водой, чтобы промыть раны, и с листом подорожника, таким большим и широким, что мог закрыть рот и щеки. Кровь больше не шла, но глаза открыть было невозможно. «Заплыли», – подумала Ева. Она слышала, что муж: плачет, и попыталась приподнять веки, чтобы увидеть его, но не смогла.
– Ты можешь есть? – спросил он.
Она попробовала провести языком по зубам, – они остались на месте, – кивнула. Он дал ей воды и кусочек размоченного хлеба. Она с трудом проглотила.
– Хочешь сказать что-нибудь?
Она почти незаметно покачала головой; чувствовала она себя плохо, ее тошнило. Так она пролежала целый день; муж менял повязки, прикладывая холодные как лед подорожники, намоченные под водопадом.
К вечеру опухоль чуть-чуть спала, и она смогла открыть глаза и посмотреть на мужа.
Он постарел. За один день вчерашний мальчик превратился в старого мужчину.
Потом она уснула.
На следующее утро ей стало лучше, она могла уже шевелиться. Усталые глаза мужа следили за малейшим движением ее лица.
– Ты хочешь сказать что-нибудь? – спросил он, как накануне.
Она не ответила, только подумала: «Я больше никогда ничего не скажу. Вчера я хотела умереть, от слов до дела слишком далеко».
Когда она закрыла глаза, боль в лице уменьшилась, но переселилась куда-то под сердце. К ней снова пришли дурные мысли; я хочу умереть, так почему же ты не убил меня, хотела сказать она, когда снова сможет говорить. И посмотреть на него так, чтобы он умер от стыда, этот Сатана.
Но когда она открыла глаза, то встретила его темный взгляд, полный невыносимого отчаяния. Ее охватило сострадание и нежность. Она протянула руку и положила на его ладонь. Он с благодарностью пожал.
– Прости меня, прости, – без конца повторял он одно и то же.
Слова спотыкались друг о друга, и это ее бесконечно раздражало, хотелось крикнуть: молчи, черт возьми, – и разом покончить со всем.
– Я думал ночь напролет – сказал муж. – Я теперь многое вспомнил и знаю, что остаток жизни буду вынужден прожить с чувством вины за измену. Я не хочу перекладывать ее на тебя. Я должен попытаться вспомнить, что это была не твоя ошибка, что не ты меня увлекла. – Потом настойчиво: – Ты же не умрешь из-за меня?
Она покачала головой, хотела сказать, что нет никакой вины. Но он воспринял это как обещание не умирать и постепенно успокоился.
Через какое-то время он произнес:
– Они убили шамана, да? Они сделали это?
Она кивнула, печально глядя на него. Слезы снова затуманили его взгляд, и он закрыл лицо обеими руками.
Тогда она с жутким трудом прошептала:
– Они убили и мою мать.
– О Господи, – вырвалось у него.
Немного позже она хотела еще что-то сказать, он наклонился над ней, пытаясь читать по губам.
– Они бы и нас убили, если бы мы остались. Но почему?!
Медленно доходили до него ее слова; ее разум всегда имел власть над ним. Так было и сейчас. Она видела, что он немного успокоился и тело его расслабилось.
Все же он сказал:
– Может, так было бы лучше.
И Ева почувствовала, как огромная безнадежность вчерашнего дня охватила ее и как появились безразличие и мечта о смерти…
День тянулся медленно; в основном она спала. Он менял повязки, пытался немного покормить ее. Иногда что-то говорил, и она думала: «Хорошо, что я нема и бессильна, пусть сам справляется со своими видениями».
– Я помню, – сказал он, – как шаман учил меня говорить. Названия деревьев и кустов, зверей, фруктов запоминались легко, весело. Солнце, луна, дождь, даже ветер и стороны света, откуда он приходил, – это я мог понять. Но мне было трудно осознать то, что он говорил о зле, о темных силах. Эти слова мне не давались. Я не понимал, что такое грех, – понимание его заняло много времени. Я имел обыкновение играть со своим фаллосом. «Это зло», – говорил он, и как-то мне показалось, что я понимаю: мужской член и зло – одно и то же слово. Я тоже сидел на дереве в роще и видел течку стаи. Он брал меня туда, чтобы показать мне, какое они творили зло. Потом об этом мы говорили с Богом, шаман просил Его дать мне разум не грешить.
Ева плакала с закрытыми глазами; внутренним взглядом она видела маленького мальчика, проклинала его Бога и его грех. Но в ней росло сомнение, зароненное еще ее матерью: стоило ли вообще давать стае способность размножаться? У матери были слова и любовь – дары, которыми можно пользоваться, лишь когда хочешь жить во времени.
У шамана был отвар. Зачем он был нужен им?
– Самым грешным из всех был вожак стаи, – сказал муж.
Шаман называл его Сатаной. «Этого я не знала, – подумала Ева. – Значит, старое доброе ругательство имеет происхождение. Возможно, поэтому оно так часто дает силу, наглую силу вожаку-самцу».
Теперь снова заговорил мужчина, голос его был светлее:
– Я помню, как твоя мать пришла к нам в первый раз; ты была с ней, такая маленькая… Она рассердилась на шамана и сказала: «Ты не должен учить злу, если не начнешь с добра». Сначала я испугался: еще одно непонятное слово. Но она посадила меня на колени, и мы вместе плакали. Потом она гладила мои волосы, и внутри я почувствовал тепло. «Сейчас ты чувствуешь добро». И тогда я впервые понял, как слова могут выражать невидимое.
«Мама, – подумала Ева, – может быть, через тебя я смогу добраться до него».
Словно услышав ее слова, он продолжил:
– Она была удивительная женщина, шаман боялся ее. Ее сила была больше, чем его.
Теперь Ева должна была говорить. Она жестом попросила его наклониться и прошептала:
– Мать имела в виду, что не злой тот, кто не может отличать зло от добра. Что зло может находиться лишь там, где существует добро.
Он покраснел, сказал:
– Это мне трудно понять. Когда ты была маленькой, я следил за тобой, охранял твой сон. Я знал, что люблю тебя; так я постиг, что такое любовь. Потом, когда ты вернулась и была уже большая и красивая, с высокой грудью и тонкой талией, тогда настал черед любви плотской. Проклятие! – вновь воскликнул он.
«Да заберет Сатана этого шамана», – подумала Ева, даже не шевельнувшись. Но при мысли, что случилось именно то, что должно было случиться, она стиснула зубы. Ведь Сатана забрал шамана и убил его.
Засыпая вечером, она уже знала, что желание вернуться к жизни, к борьбе возвращалось к ней. Она должна бороться за мужа, за их совместную жизнь.
Она больше не была одинока, была еще ее мать, власть над мальчиком.
В эту ночь она видела во сне ту огромную кошку возле дерева и победила ее еще раз горящими щепками.
Глава семнадцатая
На следующий день ей стало лучше, и она даже попробовала сидеть, потом ходить. Получалось неплохо.
Восход был ясным, значит, день будет теплым.