– Можно? – спросил он, протягивая руку.
– Конечно. В этом-то и фишка. Их нужно встряхивать.
Бенни брал один шар за другим, смотрел на них и встряхивал, ненадолго оживляя, хотя каждый из шаров, которые он тряс, можно сказать, потрясал его самого.
Некоторые сюжеты были знакомыми: например, один шарик, покрупнее остальных, представлял атаку на башни-близнецы. Бенни еще не родился, когда произошла трагедия 11 сентября, но иконографию теракта он знал. В стене одной из крошечных башен торчал самолет. Другая башня застыла в процессе обрушения. Внизу, на улице, спасались бегством крошечные бизнесмены и дамы в костюмах, а за ними растекалось облако пыли. Когда Бенни встряхнул шар, вязкий воздух наполнился обрывками бумаги. А ещё там закружились крохотные руки, ноги и прочие части тела. Он отложил шарик и взял другой, где изображался разрушенный наводнением город.
– Это тоже Нью-Йорк?
– Новый Орлеан, – ответила Алеф.
Крошечные чернокожие люди стояли группами на крышах домов или плавали по улицам в лодках. Когда Бенни встряхнул шар, вверх поднялись миниатюрные долларовые купюры и медленно стали опускаться обратно. В чем тут смысл, он не понял.
– Это капитализм катастроф, – объяснила Алеф. – Имеются в виду спекуляции, которые пошли после урагана «Катрина». Это было в 2005 году. Ты, наверное, был ещё слишком маленьким, чтобы помнить те события.
«Тревога!» – закричал голос робота.
– Я помню, – солгал Бенни и поспешно вернул шарик на полку. В 2005 году ему было три года. Конечно, он ничего этого не помнил.
«Опасность!»
– Помнишь? Ух ты! А я нет, – сказала Алеф. – Мне было семь лет, но в моей семье никто не обратил внимания на это событие. Я узнала о нем только потом, в школе, когда мы изучали глобальное потепление.
– Это мы тоже изучали, – быстро сказал он.
– Значит, ты все об этом знаешь. – Она улыбнулась, склонив голову набок. Бенни с беспокойством смотрел, как она поднимает шар с ураганом и встряхивает его.
– Я сделала его для научного проекта в школе, а после того, как бросила учебу, я продолжала делать эти шары. Я хотела назвать всю серию «Глобальное потепление», но сейчас мне это кажется слишком прямолинейным. Теперь я думаю, что лучше «Пустыня реального» или, может быть, «Власть чрезвычайного положения». Но, может быть, не стоит увлекаться цитатами. Как ты думаешь?
«Опасность! Источник не определен!»
Алеф наблюдала за ним, ожидая ответа.
– «Глобальное потепление» – вроде хорошо, – сказал он.
«Опасность! Опасность! Неприемлемый образ действий…»
– Я хотел сказать, что не… – Бенни не мог смотреть ей в глаза. Он зажмурился, досчитал до десяти и сказал: – На самом деле я ничего не помню про этот ураган.
«Вот как? – Тревожный робот исчез, и явился насмешливый голос, который Бенни ненавидел, потому что тот все время ругался и лез в его дела. – Зачем ты раскололся, придурок?»
Сделав над собой усилие, Бенни заговорил громче, чтобы слышать самого себя:
– И глобальное потепление – это плохо, а что означают все другие названия, я не понимаю…
«Хороший ход, придурок! Теперь она знает, что ты лживый ублюдок».
– Все нормально, – произнес голос Алеф. – Не переживай. Чего ты не понимаешь?
Насмешливый голос умолк. Бенни открыл глаза. Алеф вернулась к работе над атомной электростанцией. Он поднял шар с «Катриной» и снова встряхнул его. Крошечные черные человечки на крыше исчезли в вихре долларовых купюр.
– Почему там крутятся деньги?
– Потому что богачи извлекают выгоду из климатических катастроф. Это прибыльный бизнес. В неолиберальной капиталистической экономике у корпораций нет стимула ликвидировать последствия своей деятельности, а это значит, что нам, как планете, крышка. – Алеф вздохнула и отложила глобус. – Я больше не хочу их делать. Только что решила. Это последний.
– Почему?
– Получается просто еще одна вещь. Еще больше мусора, загромождающего мир. Би-мен говорит, что мы должны научиться любить наш мусор и находить в нем поэзию, и это так, но… в мире и так достаточно бесполезного дерьма, я не хочу добавлять еще.
Бенни задумался. Он не считал ее шары дерьмом. Ему они казались прекрасными.
– Как можно быть художником, не делая никаких вещей?
– Хороший вопрос. – Алеф поднялась и положила шар на стойку. – Может быть, пора уже художникам выйти из студии на улицу? Я хочу сосредоточиться больше на неделании. На прямом воздействии. На вмешательстве. Славой говорит, что работа художника состоит в том, чтобы нарушать статус-кво и изменить то, как люди обычно видят вещи. Он говорит, что мы должны разрушить оптическое подсознание и сделать вещи странными. Очнуться от этого идеологического опиумного сна, который мы называем жизнью.
Алеф посмотрела в другой конец комнаты, где в инвалидном кресле спал, навалившись на стол, старый бродяга.
– Разве не так, Славой? – громко спросила она.
– А? – отозвался тот сквозь сон.
– Мы должны пробудиться от этого идеологического опиумного сна, который мы называем жизнью!
Славой, не открывая глаз и не поднимая головы, поднял в воздух кулак и потряс им, пробормотав что-то вроде «Резистанс!» Потом его рука, как подстреленная птица, упала обратно на колени. Тоненькая струйка слов стекла с его губ: «все время создаем что-то из ничего… наполняя этот проклятый мир нашими вещами… движемся напролом, разбивая все вокруг, натыкаясь друг на друга, утопая во всех этих вещах…» Когда поток слов иссяк, он снова погрузился в молчание.
– У него сильнейший отходняк, – сказала Алеф. – Слушай, ты можешь взять какой-нибудь шарик своей маме, если хочешь.
Что делает эти маленькие мирки такими притягательными? В чем их чарующая сила? 7 декабря 1972 года астронавты «Аполлона-17» сфотографировали Землю с расстояния восемнадцати тысяч миль от ее поверхности. На фотографии была запечатлена планета, частично скрытая клубящимися облаками, парящая в полном одиночестве, как голубой стеклянный шарик, в бескрайней черной бесконечности космического пространства. Это историческое изображение, получившее название «Голубой шарик», стало символом экологического движения и вызвало глубокий сдвиг в представлении людей о планете, превратив ее из чего-то непостижимо огромного и устрашающего в хрупкий, одинокий шарик, который можно держать в ладони или по небрежности раздавить каблуком.
При том, что «Голубой шарик» уменьшал ваше представление о Земле, он раздувал в вас чувство собственной значимости по отношению к ней, наделяя вас божественной перспективой и свободой действий. Иными словами это изображение вызвало нарушение масштаба, ошибку, от которой вы, люди, до сих пор не избавились. По мере того как растет ваше беспокойство из-за катастрофических последствий вашего поведения для биосферы, вы утешаете себя мыслью, что, заменив лампочку, переработав бутылку или выбрав бумагу вместо пластика, вы можете спасти планету.
Не ты лично, Бенни. Мы не говорим, что это ты утешаешь себя такими мыслями. Но нарушением масштаба можно объяснить то чарующее и тревожное ощущение, которое ты испытываешь, когда берешь снежные шары Алеф и держишь их на ладони, сравнивая каждый ее маленький жуткий мир с веселенькими фантазиями Аннабель.
Бенни
Я выбрал шарик под названием 3/11 – Алеф сказала, что это в память о японском землетрясении и цунами, а также аварии на АЭС «Фукусима». В том шаре – такой странный сом с большим камнем на голове в форме Японии. Она говорит, это потому что в древние времена японцы верили, что землетрясения устраивает вот такой гигантский сом. Вода ярко-флуоресцентно-зеленая, как «гаторейд»[50], считается, что такой цвет создает жуткое ощущение радиоактивной морской воды, хотя Алеф сказала, что настоящая радиоактивная вода на вид ничем не отличается от обычной воды, так что это не совсем точно. Когда просто держишь шарик в руке, то видно только сома и камень в зеленой воде, но если встряхнуть его, то вокруг начинают кружиться крошечные предметы. Я разглядел автомобильную шину, бутылку из-под кока-колы, сотовый телефон и портативный компьютер, запутавшийся в куске рыболовной сети. Ещё там есть кроссовки «Найк», резиновая утка и рюкзачок, а также много частей человеческого тела, всякие оторванные руки и ноги. Есть и вещи покрупнее – мотоцикл, грузовик и пара домов – и все это плавает в ярко-зеленой жиже.
Я выбрал этот шарик, потому что мама много знает о том землетрясении, цунами и разрушении ядерного реактора. Она следила за этим по работе и стала прямо одержимой этой темой. Заказчиком была какая-то группа лоббистов ядерной энергетики, поэтому мама отслеживала новости о загрязненной радиоактивной воде, которая просачивалась в море и доходила до Америки. Она уверяла, что у нас вода в кране скоро начнет светиться, но на самом деле она боялась за людей, и, конечно, папа тоже переживал, потому что у него там остались друзья. Они с мамой смотрели видеоролики в Интернете, где японцев прямо с домами и машинами уносит в море сумасшедшей волной. Мама тогда часто говорила, как ужасно было бы потерять семью и дом и все, что у тебя есть. Я вспоминал все это, когда смотрел в тот снежный шар, и, помнится, подумал, что насчет семьи она, конечно, абсолютно права, но вообще, если бы пришло большое цунами и смыло хоть часть ее барахла из нашего дома, может быть, это было бы не так уж плохо. Я не знаю. Может быть, именно поэтому я и выбрал его.
Я дождался ее дня рождения и подарил ей этот шарик, перед этим завернул его и все такое, но когда мама раскрыла его, она, кажется, немного испугалась. Она стала допытываться, где я его взял, а я же не мог сказать, что прогуливал школу и тусовался на фабрике с Алеф и Бутылочником, поэтому соврал, что сделал его на уроке естествознания. Судя по всему, она хотела мне поверить, но у нее не очень-то получилось, потому что снежный шар был очень красиво сделан, а у меня руки не тем концом вставлены, и это ее расстраивает. Мама умеет делать своими руками красивые вещи, а отец был хорошим музыкантом, и, наверное, мысль, что у нее родился нетворческий ребенок, ее так же сильно огорчает, как то, что у нее ребенок психопат. В общем она устроила мне допрос про снежный шар и про то, как я его сделал, ну, и я прос