то пересказал ей слова Алеф, как будто сам придумал взять «гаторейд», чтобы морская вода выглядела радиоактивной. Мама сказала, что получилось очень убедительно. Потом она спросила, была ли резиновая утка в шаре сделана по образцу той, которую она нашла в мусорном баке, и я сказал «да». По большей части я просто выдумывал всякую чушь, и мне казалось, что мама мне поверила, но потом у нас опять вышла дурацкая ссора из-за магнитов на холодильнике, и я ушел из дома. Я знаю, что это некрасиво, но меня разозлило, что она мне не поверила. Это была первая ночь, которую я провел в Библиотеке.
И еще: то, что я слабоват в изобразительном искусстве, не означает, что я не творческий человек. Так сказал Бутылочник, а он поэт, он знает. Он говорит, что я сверхчувствителен и обладаю сверхъестественным слухом, поэтому я могу слышать голоса, и мне просто нужно найти свой собственный голос и с его помощью выразить себя. Он сам так делает. Славой тоже слышит какие-то голоса и перекладывает их в свои стихи, используя собственный голос. На самом деле, он как-то сложнее сказал, но я точно не помню. У меня пробелы в памяти. Возможно, это я из-за лекарств отупел и многого не помню. Иногда такое случается. Поэтому ты мне нужна. Так что можешь продолжать.
Книга
Славой сказал следующее: чрево мира порождает людей с разной степенью чувствительности, и мир нуждается в том, чтобы каждый из вас вкусил мир в полной мере, чтобы мир был постигнут во всей его полноте. Если хотя бы один человек останется в стороне, мир останется недопостигнутым. Еще он сказал, что человеку не надо беспокоиться, творческий он или нет. Сам мир бесконечно созидателен, и его творческая природа – часть вашей сущности. Мир дал вам глаза, чтобы видеть красоту его гор и рек, дал уши, чтобы слышать музыку его ветра и моря, и дал голос, чтобы рассказать об этом. Мы, книги, являемся тому доказательством. Мы здесь именно для того, чтобы помочь вам.
Бенни никогда не был лжецом. Аннабель гордилась этим фактом. Другие сыновья, особенно подростки, постоянно лгали своим матерям, но ее сын никогда ей не лгал, и она была в этом уверена, по крайней мере, до инцидента с чайником. Да и тот случай она могла ему простить, потому что это была не эгоистичная ложь, а скорее ложь во спасение, сказанная, чтобы пощадить ее чувства. Какой же она была дурой, надеясь повеселить мальчика-подростка детской песенкой! Конечно, он смутился, и солгал он не столько ей, сколько ради нее, что было по-своему довольно трогательно.
И то, что он на самом деле помнил про ее день рождения и сделал ей подарок – это ведь тоже было проявлением доброты и заботы!
– Ах, Бенни! – выдохнула она, когда развернула бумагу и увидела внутри искусно сделанный снежный шар. – Это прекрасно! Где ты умудрился раздобыть такую вещь?
– Сам сделал.
– Ты сам сделал это? – Аннабель не смогла скрыть удивления в голосе.
– Да, – сказал он так, словно в этом не было ничего особенного. – На уроке естествознания.
Она держала шар на ладони и рассматривала его, а Бенни наблюдал за ней, стоя возле ее «центра управления полетами».
– Просто изысканно. Настоящее произведение искусства.
Так оно и было. Изделие было очень красивым, хотя и жутковатым. Оторванные голые конечности, крошечные туфельки и мобильничек были изготовлены настолько мастерски, с такой кропотливой точностью, что Аннабель ни на секунду не поверила, что ее сын сделал это сам. Он человек творческий, но не настолько дотошный. Где он взял эту вещь? Неужели украл в магазине? В каком? Кто-нибудь дал ему этот шар, и если да, то кто? Она потрясла глобус и увидела, как отрубленная рука гоняется в жуткой зеленой жидкости за бутылкой кока-колы.
– Это «гаторейд», – сказал Бенни. – Я хотел, чтобы вода казалась радиоактивной.
Он ведь знал, как ее расстроило то японское землетрясение. Зачем он подарил ей именно это?
– Резиновая уточка – это очень мило, – сказала Аннабель. – Похожа на ту, что я нашла в мусорном баке. Ты эту с нее делал?
– Ага, – сказал он небрежно. Она поставила шарик перед своим рабочим местом рядом с остальными. Он совершенно не вписывался в общую картину. Все остальные шарики были веселеньким китчем массового производства, и на фоне этого мрачного, сделанными искусными руками маленького мира они выглядели дешевыми и глупыми.
– Хорошо смотрится вместе с другими, тебе не кажется? – Сом и камень в форме Японских островов, да и все плавающие вокруг них ужасные предметы были сделаны из популярной марки полимерного формовочного материала, Аннабель узнала его цветовую палитру. – Из чего ты его сделал?
– Я не знаю, как эта штука называется. – Бенни пожал плечами. – Какая-то глина. Нам ее учитель выдал.
– Ты обжигал его в печи или что-нибудь типа того? – Аннабель в свое время делала бусы и рождественские украшения из полимерной глины. Она прекрасно знала, что глину нужно обжечь в духовке, чтобы она затвердела.
– Просто само высохло.
Если он лгал об этом, то может быть, лгал и в других случаях? Неужели он солгал насчет магнитов на холодильнике?
В то утро на холодильнике появилось новое стихотворение. Предыдущее стихотворение про персик было еще там: неровная строка, огибающая верхний периметр беспорядочного облака слов. Новое стихотворение появилось из нижней части облака. На первый взгляд слова стихотворения были расположены случайным образом, так что если не смотреть специально, его можно было и не заметить. Но Аннабель все время искала новые строчки. Первые два слова, которые она заметила – «мать» и «боль» – были расположены так близко друг к другу, что соприкасались – образуя одно новое слово – «мать-боль», значение которого так поразило ее своей первобытной интимностью, что она ахнула. Сердце ее учащенно заколотилось. Она просмотрела соседние слова, выстраивая их в более аккуратные строки, чтобы получившееся стихотворение было легче читать, и когда она закончила, ее колени ослабли, и ей пришлось схватиться за край стола, чтобы не упасть.
пой мать-боль
ниже наш мальчик штормит
безумный мотив море печали
Глаза ее налились слезами; не отрывая взгляда от неровных строк, она шагнула назад, нащупывая стул. Ритм не вполне соблюдался, но это было почти хайку, и она была уверена, что это послание от Кенджи. Он был рядом. Он помнил про ее день рождения и знал, как ей одиноко. Чувствуя ее материнскую боль, он сочинил для нее это стихотворение. Из гостиной через динамики компьютера доносились новости со всего мира, а она сидела в кресле и смотрела на стихотворение. Она покажет его Бенни, когда он придет домой из школы. Раньше он не верил, что строчку о персике написал Кенджи, но разве теперь это не стало очевидным фактом?
Оставив снежный шар-катастрофу на своем рабочем столе, Аннабель повела сына на кухню.
– Смотри, – сказала она, указывая на холодильник.
Бенни посмотрел.
– На что?
– Вот. Новое стихотворение.
– И что? – пожал плечами Бенни.
Казалось, его совершенно это не заинтересовало. Притворяется? Он взял со стойки открытый пакет кукурузных чипсов и начал есть.
– Красивое, правда? – спросила Аннабель.
Набив рот чипсами, Бенни наклонил голову и перечитал надпись внимательнее.
– Бессмыслица какая-то, – сказал он, продолжая жевать. – Это море бывает штормовым, а не мальчики. Надо так: «Безумный мальчик, мотив печали, ниже море штормит». Слова не на месте стоят.
Неужели и это тоже ложь? Его небрежно-безразличный тон – неважно, наигранный или непритворный, – разозлил Аннабель, и в ее голосе прозвучал гнев.
– Это ты сделал? – требовательно спросила она. – Не лги мне, Бенни. Мне нужно знать. Это ты сделал? Ты передвинул магниты?
Тогда он взорвался.
– Нет! – закричал он, швырнув пакет «Дорито» на стол так, что чипсы рассыпались по полу. – Сколько раз тебе повторять? Я не трогал твои дурацкие магниты! Если тебе нравится сочинять стихи и делать вид, что это папа с тобой разговаривает, прекрасно! Валяй! Потому что ты куда больше чокнутая, чем я!
Он говорил искренне, это было видно.
– Бенни, – сказала Аннабель, – родной, прости меня! Ничего страшного… Подожди, не уходи! Я не хотела…
Но было уже поздно. Хлопнула дверь. Бенни с грохотом спустился по гнилым деревянным ступенькам, выскочил через хлипкую калитку и помчался по переулку в сгущающиеся сумерки. Тонкая ниточка маминых извинений, не отставая, потянулась за ним – она натягивалась, натягивалась, а потом он прибавил скорость и оторвался от нее.
Парни лежали там же на своей брезентовой подстилке в маленьком парке и курили травку. Светлый кобель по кличке Райкер сперва поднял нос и залаял, но, узнав Бенни, замолчал и начал вилять хвостом.
– Привет, – сказал Джейк и подвинулся, освобождая место на брезенте. – Смотрите-ка, Би-мен пришел.
Бенни огляделся. В парке не было никаких признаков Бутылочника.
– А вы что, ребята, знаете его? – спросил он, присаживаясь на угол брезента.
– Кого?
– Би-мена. Чувака в инвалидном кресле со всякими бутылками.
Джейк сделал длинную затяжку.
– Нет, – сказал он, смакуя дым. – Это ты Би-мен, чувак, правда, ты еще молод, так что, наверное, лучше Би-бой.
Он протянул косяк Бенни, который, поколебавшись, взял его.
– А почему я не могу быть просто Бенни?
– Потому что Бенни – пидорское имя, как и Теренс тоже. – Он вяло хлопнул парня по имени Ти-Боун по руке. – Я ведь прав, Теренс?
– Пшел ты… – Ти-Боун, зевнув, показал ему средний палец, потом посмотрел на Бенни. – Ты будешь курить или взял косяк полюбоваться?
Бенни никогда раньше не курил травку, но запах был ему знаком: так пах иногда отец, когда он, задержавшись в клубе допоздна, заходил в спальню Бенни, чтобы поцеловать его на ночь. Противный и приятный запашок. Он посмотрел на мокрый кончик самокрутки.
– Я никогда раньше не курил.
Все трое парней уставились на него и стали смеяться.