ор были ещё зелеными от деревьев: те, что ближе – густого, темного цвета, а дальние – бледными из-за дыма и дымки. За самой бледной линией деревьев виднелся океан, а контейнеровозы, перевозившие электронные отходы в Китай, казались маленькими пятнышками на тускло-серой воде. С моря дул сильный бриз, несший слабые запахи соли, дыма и обугленного дерева.
Они словно стояли на вершине мира: бок о бок, лицом к ветру. Алеф поднялась на цыпочки и наклонилась вперед – казалось, она вот-вот упадет, но ее поддерживал ветер. На ветру ее льдисто-белые волосы шевелились над головой как живые. Она закрыла глаза, вдохнула, раздув ноздри, воздух и выдохнула слова, пустившиеся в странствие по ветру.
– Красиво, правда?
– Да, – сказал Бенни. Он понимал, что должен любоваться пейзажем, но был не в силах отвести взгляд от Алеф. Стоя там, на верхушке скалы, она была так рискованно красива. Алеф улыбнулась так, словно чувствовала, что он любуется не видами природы.
– Ты тоже закрой глаза, – сказала она. – Закрой глаза и прислушайся по-настоящему.
Бенни прислушался. Это было очень странное, непривычное ощущение. С тех пор как он начал слышать голоса, он отвык по-настоящему прислушиваться. Он не мог не слышать голосов, просто потому что они были, но ему объяснили, что их не нужно слушать, и большую часть времени он старался этого не делать. Но сейчас все было по-другому. Он слышал ветер, и только – ветер и только! – и звучал он очень просто и красиво, поднимаясь до свиста и затихая до шепота, а затем снова усиливаясь. Он был реальным. Это была самая реальная вещь, которую он когда-либо слышал. Открыв глаза, Бенни встретился взглядом с Алеф.
– Ты услышал?
– Ветер?
– Дыхание мира.
Потом она отвела его к невысокой еловой рощице, и они сели в тени лицом к морю. Они молчали, но Бенни все равно было хорошо. После утомительного восхождения приятно было посидеть в тени. Он закрыл глаза и снова попытался прислушаться, и на этот раз услышал какой-то тихий звук изо мха позади.
– А? – произнес он, открывая глаза и оборачиваясь.
Алеф тоже посмотрела в ту сторону.
– Что там?
Бенни помедлил с ответом, опасаясь сказать глупость.
– Моя тень.
– У тебя нет тени. Мы в тени.
– Я знаю, – сказал Бенни. – Поэтому ее почти не слышно.
Он взглянул на Алеф, чтобы проверить, не смотрит ли она на него, как на сумасшедшего, но она рассматривала похожий на подушку холмик мха за его спиной.
– Что она сказала?
– Ничего особенного. Только то, что она устала лезть в гору под солнцем. Она любит тень за то, что она здесь она может отдохнуть. Это странно?
– Нет, – серьезно сказала она. – Твоя тень права. Здесь идеальное место для отдыха.
Алеф открыла рюкзак и достала оттуда бутылку с водой и завернутого в фольгу мертвого хорька, которого сразу положила на землю. Она открыла бутылку с водой и отпила, а Бенни смотрел, как двигается ее горло, когда она глотает. Она вытерла рот тыльной стороной ладони и протянула ему бутылку. Он сделал глоток, потрясенный тем, что его губы касаются того же края бутылки, которого всего несколько мгновений назад касались губы Алеф. Надеясь ощутить их вкус, он даже провел языком по внутренней стороне горлышка. Ему хотелось пить еще, но он сдержался и завинтил крышку.
Алеф опустилась на колени рядом с ним, стряхивая веточки с подстилки из мха. Она развернула мертвого хорька и вынула окоченевшее тельце из фольги.
– Как ты думаешь, твоя тень не будет возражать против того, чтобы подвинуться?
Бенни покачал головой. Он был почти уверен, что его тень отодвинулась подальше, но точно сказать не мог. Алеф положила хорька на моховую подушку и смахнула с него комочек грязи.
– Вот, – сказала она. – Так хорошо.
Потом она встала и потянулась, выгнув спину, и из-под одежды выглянула полоска бледной кожи и татуировка возле острого переднего края тазовой кости, затем снова села, рядом с Бенни, но так, чтобы хорек лежал между ними. Бенни взглянул на трупик животного. Даже мертвый он разделял их.
– Ты хочешь просто оставить их здесь?
Алеф вновь посмотрела на море, и поначалу казалось, что она не услышала вопрос, но потом она заговорила:
– Это небесное погребение. Так поступают в Тибете, когда кто-то умирает, но для животного это еще больше подходит. Потому что зачем закапывать их в землю? Мы на вершине мира. Пусть лучше просто лежат здесь, на открытом пространстве. Пока от них ничего не останется.
– Но они же хорек.
– И что?
– Они ведь живут под землей?
Она нахмурилась.
– Дельное замечание. Но ВАЗ больше любили быть на поверхности. Они были довольно общительны. Но можно покрыть их мхом. – Она подобрала несколько длинных, тягучих кусочков лишайника «Волос ведьмы», накрыла ими хорька и разгладила лишайник, как одеяло. – Жаль, что Славоя с нами нет. Он написал стихотворение для ВАЗ. Хотел прочитать его здесь. Как ты думаешь, он расстроится?
Бенни не видел лица Алеф, но он услышал в ее голосе боль, и это его удивило. Он привык слышать боль в голосах вещей и почти сразу понимал, что они чувствуют. Но человеческие существа менее понятны. Потом до него дошел смысл вопроса. Откуда ему знать, что почувствует Славой? Она сама знает Славоя гораздо лучше.
– Нет, – сказал он, хотя понятия не имел, правда это или нет.
Алеф снова посмотрела на океан.
– Он показал мне тот рассказ, который ты написал. Тот, что про ножку стола.
– А, этот. – Бенни совсем забыл о ножке стола. – Это глупая история.
– Это грустная история.
– Очень жаль, – пробормотал он, потому что не хотел, чтобы она грустила.
– Нет. Я имею в виду, грустная в хорошем смысле.
– А, это хорошо, – произнес Бенни, потому что хотел, чтобы ей было хорошо, но потом понял, что не понимает. – Погоди, а разве бывает грустно в хорошем смысле?
– Конечно. Искусство может навеять грусть. Музыка. Или книга.
– Книга?
– Конечно. Неужели у тебя никогда не выступали слезы при чтении книги?
Бенни вспомнил «Средневековые щиты и вооружение» и «Византийский садовый дизайн».
– Нет.
– Ну, ничего себе. Ну, что ж, ладно. Может быть, тебе стоит почитать другие книги.
Бенни промолчал. Книги он читал как раз для того, чтобы не грустить. Он подумал о книге, которую читала его мама: «Чистая магия». Он видел, что она лежала раскрытой на маминой кровати. Вид у книжки был грустный или немного обескураженный.
– Моя мама читает книги, – сказал он. – По-моему, она всегда грустная, но не в хорошем смысле.
– Это, должно быть, тяжело.
– Да она держится, – пожал плечами Бенни.
– Тяжело для тебя, я имею в виду.
Бенни никогда не задумывался, тяжело ему переживать печаль Аннабель.
– Она пытается быть счастливой. А я уже привык к этому.
– Би-мен такой же, – заметила Алеф. – Пытается быть счастливым. Потому и пьет.
Бенни некоторое время размышлял об этом, потом спросил:
– Ты знаешь, что Би-мен слышит голоса?
– Да.
– И что я тоже слышу голоса?
– Да.
– Ну вот, не думаешь ли ты, что я… – Он замялся. – Ну, понимаешь…
– Что? – В голосе Алеф прозвучали резкие нотки.
– Ничего.
– Говори, не стесняйся, – сказала она. – Не думаю ли я, что из-за того, что ты слышишь голоса, ты закончишь как Би-мен, обычный старый чувак в инвалидном кресле, безногий и бездомный, которому не мешало бы принять душ и подлечить зубы и который вместо этого бухает, собирает банки и бутылки и выпрашивает мелочь?
Голос ее стал резким, как отточенное лезвие. «Опасность!»
– Ты ведь это имел в виду, так? – спросила Алеф.
Она холодно прищурилась, глядя на него, на Бенни. Он с жалким видом кивнул.
Алеф ещё некоторое время изучающе смотрела на него. Он затаил дыхание, вся его жизнь висела на волоске в ожидании ее вердикта.
– Нет, Бенни, – сказала она наконец. – Совершенно определенно – нет.
У него отлегло от сердца, но оказалось, что это не все.
– Потому что на самом деле и Славой этим не исчерпывается. Ты думаешь, что он сумасшедший старый бомж, но это не так. Он поэт. Он философ. Он учитель. И это не он сошел с ума, а гребаный мир, в котором мы живем, Бенни Оу. Это капитализм – безумие. Это неолиберализм, материализм и наша сраная потребительская культура – диагноз. Это поганая меритократия, которая внушает вам, что грустить неправильно, и если вас сломали, то вы сами в этом виноваты, но – ура, капитализм может вам помочь! Просто примите вот эти чудодейственные таблетки, походите по магазинам и купите себе что-нибудь новенькое! Это врачи, психиатры, корпоративная медицина и Биг-Фарма[59] загребают миллиарды долларов на том, что записывают нас в сумасшедшие, а потом впаривают нам свои так называемые лекарства. Вот действительно блядское безумие!
Она тяжело дышала. Солнце успело скрыться за плотной грядой облаков, скопившихся на горизонте, и небо потемнело.
– Извини, – сказала Алеф.
Бенни ничего не понял, но чувствовал, что она, видимо, права. Или, точнее, он чувствовал, что раз она так сильно в это верит, то и он тоже готов поверить. Он очень хотел верить в то, во что верила она. Она смотрела на простиравшееся за горами море.
– Славой – это революционер, Бенни. А еще он самый добрый человек на свете. Когда мне было четырнадцать лет, он подобрал меня на улице и заботился обо мне. Каждый раз, когда я убегала из приемной семьи, в которую меня помещали, или снова срывалась, он оказывался рядом и выручал меня. Он многому научил меня, про искусство и книги. Защищал меня от всяких подонков – во всяком случае, пытался.
Она повернулась к Бенни. Дотянувшись до него над телом мертвого хорька, она взяла Бенни за руку и зажала его ладонь между своими коленями.
– Ну и что с того, что ты слышишь голоса? Их многие слышат. Это не значит, что ты такой же, как Славой, но кто знает? Может быть, ты тоже станешь поэтом, философом или революционером. – Она сжала его руку, потом отпустила. – Ты такой, какой есть, Бенни Оу. Но не позволяй никому внушать тебе, что это проблема.