– Он знал, что я приду?
– Да. Я думаю, он много чего знает.
– Что, например?
– Например, то, что должно произойти. В моей жизни.
– Он может предсказывать будущее?
– Вроде того. Но может рассказать и то, что было в прошлом. А еще мне кажется, он может совершать события.
– Какие события?
– Не знаю. События в моей жизни. Я не могу объяснить, но он какой-то могущественный…
– Как Бог или что-то в этом роде?
– Может быть. Как будто у него есть для меня план. Это ведь то, что люди говорят про Бога, правда?
– Вообще-то насчет Бога я пошутила.
– А-а…
– Ты действительно думаешь, что он управляет событиями?
Это прозвучало просто безумно.
– Я не знаю. У меня просто такое ощущение.
– Ты боишься его?
– Немножко.
– Если он спас тебе жизнь, то это, наверное, хороший голос. Друг. Может быть, он присматривает за тобой.
– Может быть.
– Друзья – это хорошо. Это здорово, когда есть друзья. – Рука Алеф снова скользнула по мху, и ее ладонь уперлась грудь Бенни. – Поспи немного, ладно?
Его сердце сильно колотилось под ее ладонью. Он положил свою руку поверх ее и сжал ее.
«Сделай это, – прошептал голос. – Ты же этого хочешь…»
Он приподнялся на локте. Она перевернулась на спину.
«Сделай это! Прямо сейчас!»
И Бенни это сделал.
Поцелуй получился недолгим и довольно неловким. Сначала Бенни промахнулся и поцеловал Алеф в самый уголок рта, скорее даже в щеку, и если бы он этим ограничился, поцелуй мог бы сойти за нечто безобидное и несексуальное, вроде поцелуя родной тете, например, но Бенни на этом не остановился. Осознав свою оплошность, он передвинулся так, чтобы их губы встретились должным образом. Ее губы были мягкими и податливыми, как малина, и солеными, как тортилья. Дрожжевой вкус, почему-то знакомый, как будто из сна. Бенни до этого никого не целовал, кроме своих родителей, и не представлял, что делать дальше, но чувствовал, что должно быть какое-то продолжение. Алеф никак не помогала ему, но в общем-то и не отталкивала, так что он прижался губами немного сильнее. Теперь он почувствовал твердость зубов под нежной кожей, а ее губы под его губами задвигались…
– Бенни…
Губы Алеф произносили его имя. Он почувствовал вкус своего имени в ее дыхании и вдохнул себя всей грудью. Да! Он Бенни! Может быть, впервые в жизни он полностью был самим собой. Он чувствовал, что ее руки прижимаются к его груди, прямо над сердцем, давят все сильнее, и он отодвинулся. Его тело было живым, как и ее тело. Перед глазами у него плавали звездочки. Его спина выгнулась дугой, и он начал подниматься, чтобы дотянуться…
– Бенни, нет…
Нет?
Он растерялся. Что-то было не так. Что она имела в виду, говоря «нет», когда все вокруг, даже звезды, говорили: «Да, да, да!» Почему она не понимает? Ведь он целовал ее, потому что любит ее, а любовь – это хорошо, да и голос велел ему это сделать! Слова так ненадежны. Ее «нет», наверное, ошиблось. Ее «нет» запуталось и означало совсем не то, что сказало. Оно имело в виду «да», и он это докажет. Бенни сильнее прижался губами к губам Алеф, и на какой-то долгий миг она расслабилась и даже, кажется, тихонько ответила на его поцелуй, но потом вздохнула и отвернулась.
– Нет, Бенни, нам нельзя…
Он рухнул на спину, лицом к небу. На сей раз ошибки быть не могло. Смысл ее слов был ясен. Ее «нет» означало «НЕТ». Это он ошибся и запутался, это он ничего не понял. Потому что он тупой. Потому что он болван. А еще потому что он сопляк. Бенни знал, что должен извиниться, но все слова куда-то разбежались. Он хотел исчезнуть, но не мог. Алеф протянула руку и коснулась его пылающей щеки.
– Прости, – произнесла она слова, которые должен был сказать он, а потом повернулась к нему спиной, откатившись при этом в сторону. Бенни слышал, как она украдкой длинно выдохнула в ночь.
Бенни
Так это была ты, да? Ты знала, что я хочу ее поцеловать, и ты велела мне это сделать! Все произошло так быстро, что я сперва не разобрался, но теперь все понял. Это был твой голос. Это ты сказала: «Сделай это!» И я это сделал.
Ты что же, просто надурила меня? Ты ведь знала, что это идиотский поступок. Ты же книга! Ты должна была с самого начала знать, чем все кончится, но ты все равно заставила меня это сделать, а зачем? Потому что так интересней, или романтичней, или драматичней, или еще какая-нибудь ваша фиговень? А может, тебе просто нравится подсматривать? Ну и дерьмо же ты! Ты просто использовала меня, заставляла вытворять всякую ерунду, чтобы история вышла поинтереснее!
Гребаные книги.
Лучше бы ты дала мне шагнуть в пропасть и умереть.
Книга
О, нет, Бенни, нет. Мы не заставляли тебя целовать ее. Не нашему голосу ты в тот момент повиновался. То был голос импульса, куда более первозданного и настоятельного, чем все то, на что способна книга.
Хотя ты не так уж и неправ. Потому что хоть мы и не заставляли тебя это делать, мы бы не стали тебя останавливать, даже если бы могли. Да, книги любят, когда есть немножко романтики и немножко драмы, это правда. Назовите нас похотливыми (кстати, многие так и говорят), но нам нужно было, чтобы ты ощутил вкус ее губ – для того, чтобы и мы могли его почувствовать. Нам нужны были те слова, которыми был описан твой поцелуй. Вы, люди, движимы страстями своего тела, а для нас, книг, столь же неодолима жажда слов. Так что ты ошибаешься, полагая, что мы заставили тебя поцеловать Алеф – книги не столь всемогущи, и к тому же мы не сутенеры и не сводники, но мы повинны в том, что хотели этого, и если ты считаешь, что тебя использовали, ну, прости, нам очень жаль. Нам было жаль уже в тот момент, когда все это происходило.
Ты нам не веришь. Мы понимаем. А теперь ты пытаешься заслониться от нас, как отгораживаешься от воспоминаний обо всем, что хочешь забыть.
Что ж, ты не оставляешь нам выбора. Мы ведь не просто один из твоих обычных голосов, Бенни. Мы – твоя Книга, и это наша работа. Нам придется тебя заменить.
Потом ты почти не спал. Ты лежал, слушая, как стучит кровь в ушах, лицо твое пылало, невзирая на холод ночного воздуха. Биение пульса было внутренним звуком, исходившим из глубины твоего тела, но были и внешние звуки; ты слышал дыхание Алеф и храп Славоя, а где-то на горе кричала ночная птица. А потом появились какие-то новые звуки, которых ты еще никогда не слышал. Они текли беспорядочно откуда-то издалека, наверное, ото всех потерянных и кувыркающихся в пространстве обломков вещества.
Где-то там, вдалеке, ждала Темная Комета.
Чем больше ты думал о том, что наделал, тем сильнее переживал. В этот раз ты действительно облажался по-крупному. Потому что она и правда не хотела целовать тебя. Конечно, а с чего бы ей хотеть? Зачем кому-то хотеть целовать тебя? «Ведь она сучка, а ты просто малолетний засранец, идиот, дебил, сопливый неудачник, которому лучше сдохнуть, так что сделай это прямо сейчас, ладно? Спрыгни уже с этого гребаного обрыва, и пусть она пожалеет! Че ты лежишь-то?»
Но ты продолжал лежать. Ты вспомнил свою Копинг-карточку. Ты лежал, дышал и считал, считал и дышал, пока наконец незадолго до рассвета не уснул.
Когда ты проснулся, светило солнце, и оба твоих спутника были уже на ногах. Алеф варила кофе на маленькой плитке, которую она смастерила из нескольких старых консервных банок. Она предложила тебе кофейку. Спокойно и жизнерадостно. Как будто ничего не случилось. Ты отрицательно покачал головой. Из-за того, что ты не пьешь кофе, ты почувствовал себя унизительно маленьким, хотя плитка из консервных банок была классной, и в иное время ты бы попросил показать, как она устроена, но ты вместо этого пошел помочиться. Когда ты вернулся, Алеф и Славой сидели на краю той самой скалы, с которой ты ночью чуть не разбился насмерть, попивали кофе и тихо разговаривали, глядя на далекое море. Увидев тебя, она протянула тебе чашку. Там был горячий шоколад. Малышковый напиток. Ты попробовал: шоколад был очень вкусным – но в этот момент ты ее ненавидел.
Спуск с горы оказался намного сложнее, чем подъем, и вам с Алеф пришлось вместе потрудиться, чтобы инвалидная коляска Би-мена не съезжала с тропинки. Когда вы оказывались рядом, вы нередко соприкасались ладонями или локтями, плечами или бедрами, и когда такое случалось, ты отшатывался. Один раз, на крутом и усыпанном гравием участке инвалидное кресло занесло на гравии, который осыпался у вас из-под ног, и ты отпустил ручки, чтобы не соприкасаться с Алеф предплечьями. Тогда она, с трудом удерживая коляску на тормозах, повернула к тебе раскрасневшееся от усилий лицо.
– Ты ведешь себя дико, и я хочу, чтобы ты это прекратил.
Ты снова взялся за ручки, но после этого она всю дорогу с тобой не разговаривала, и ты с ней тоже не разговаривал. Би-мен чувствовал, что что-то неладно. Сидя в своем шатком инвалидном кресле и сжимая в руках кейс, он снова стал рассказывать о Вальтере Беньямине, его трагической смерти и конспирологических теориях, которыми оброс этот факт. Некоторые люди не верят, что философ покончил с собой, и утверждают, что он умер от сердечного приступа. Другие уверяют, что он был убит сталинскими агентами. В испанском свидетельстве о смерти в качестве причины было указано кровоизлияние в мозг. Портфель с таинственной рукописью исчез и, несмотря на все усилия друзей Беньямина, так и не был найден.
– Теперь его рукопись никто не прочтет, – скорбно говорил Би-мен. – Это была его последняя книга. Он просил своих друзей спасти ее, чтобы она не попала в руки гестапо. Он говорил, что эта книга важнее его жизни.
Это заявление тебя взбесило.
– Не думаю, что книги важнее человеческой жизни, – сказал ты, изо всех сил толкая кресло, колесо которого зацепилось за корень.
– А, – протянул Би-мен. – Это потому, что ты еще не написал ни одной книги. Вот когда напишешь книгу, тогда поймешь.