[80] для новой программы о страдающих от захламления американских семьях. Кими показывала ей фотографии «до», присланные американскими продюсерами. Айкон видела много фотографий захламленных домов в Японии, но японские дома и квартиры были маленькими. Американские же дома были большими и вместительными, как сама страна, да и мечты у ее жителей были масштабными. Это было очень красиво, но у этих надежд была и темная сторона, проявлявшаяся в заброшенных соковыжималках и тренажерах, ненужной одежде и сломанных игрушках, которыми были забиты гаражи, шкафы и промежутки под кроватями. А с ними там же лежали надежды, угрызения совести и разочарования. Все это было слишком тяжелым грузом.
Конечно, решение было предельно простым: люди должны всего лишь перестать покупать так много вещей. Но когда Айкон сказала это во время недавнего разговора с американскими продюсерами, те отнеслись к этой идее без особого восторга, а потом прислали ей памятку, в которой просили ее не говорить на подобные темы в кадре. Когда Кими попросила уточнить, что продюсеры подразумевают под «подобными темами», они прислали список: потребительство, капитализм, материализм, товарный фетишизм, покупки онлайн и кредитная задолженность. Они объяснили, что критиковать такие темы – это не по-американски. Американские зрители хотят инициативных решений. Отказ от покупки – это не инициативно.
Самолет набрал крейсерскую высоту, и пилот выключил знак «пристегнуть ремни безопасности». Кими открыла глаза и полезла в свою сумку. Айкон знала, что она все еще надеется получить весточку от матери мальчика, который слышит голоса. В последнем электронном письме женщина написала о ссоре, которая произошла у нее с мужем в ночь его смерти. Письмо внезапно обрывалось на середине, и больше известий от нее не поступало.
– Есть какие-нибудь новости?
Оторвавшись от телефона, Кими отрицательно покачала головой. Поколебавшись немного, она на одном дыхании выпалила:
– Как вы думаете, может быть, дух мужа не может успокоиться из-за этой ссоры? Возможно, он стал юреем[81] и преследует семью. Пытается вернуться, чтобы извиниться, а жена из-за этого не может забыть о своем горе и жить дальше.
– А в Америке есть юреи?
– У них есть призраки. В любом случае, муж был японцем.
– Да, верно. О чем ты думаешь?
– Я думаю: может, стоит ответить на ее е-мейл? Может быть, наступил момент, когда мы можем ей помочь?
Бенни не знал о том, что мать увольняют. Он не знал ни о визите СЗД, ни о грозных письмах Негодного Вонга, ни о тех страхах, которые донимали Аннабель, когда она, оставшись одна во всем доме, лежала по ночам без сна и волновалась. Ох, как она волновалась!
Он находился под наблюдением в психиатрическом отделении. Анализ крови подтвердил, что наркотики он не употреблял. Теперь за ним следили на предмет порезов и членовредительства, наблюдая, как он рассматривает свое предплечье, как он нежно проводит пальцами вверх и вниз по созвездиям проколов и прижимается губами к крошечным шрамам. Теперь его рука выглядела как у Алеф, но персонал этого не знал, а Бенни не мог объяснить. Он вообще перестал что-либо объяснять, даже просто говорить. Избирательный мутизм – так доктор М. описала это в своих записях, но Бенни, конечно, и этого не знал. Он все же ухитрился незаметно стащить скрепку с поста медсестер – так, на всякий случай.
С телом тоже происходили какие-то странные вещи. Бенни и раньше испытывал побочные действия новых лекарств, но теперь все было иначе. Его тело почувствовало себя бесконтрольно свободным, как будто все его части внезапно заявили о своей независимости и дальше стали радостно жить отдельно. Из-за неопытности и отсутствия общего руководства они стали неуклюжими и начали ронять вещи. Казалось, буквально за одну ночь у него из паха и подмышек начали прорастать мягкие волоски. Его пенис и яички стали больше, и им это понравилось. Ступни тоже принялись расти, только им такая перемена не понравилась, и, проснувшись однажды утром, вскоре после повторной госпитализации, Бенни обнаружил, что они отказываются двигаться. Он встал с кровати, постоял и, обнаружив, что не может сделать ни шага, сел обратно. Он был терпелив – терпеливый больной – и мог подождать, пока ноги передумают, но медсестра была не столь снисходительна. Она хотела, чтобы он оделся, прошел в столовую и поел вместе с остальными, а поскольку он молчал, то не мог ничего объяснить. Он сидел на кровати, слушая ее ругань и уговоры. Он принял ее помощь и охотно встал, но когда она попыталась повести его за локоть, ноги у Бенни запутались, и он упал. В тот день он позавтракал в постели и пообедал тоже, но к вечеру придумал, как перехитрить свои ступни. Это было очень умно. Бенни обнаружил, что если ронять перед большим пальцем ноги скомканный кусочек бумаги, то это задает ступне цель, стимул двигаться вперед. Один шаг. Потом он бросал следующий. Он носил бумажные шарики в кармане, чтобы пользоваться ими в качестве приманки. Цели очень важны. Так говорил ему тренер, и на каждом клочке бумаги Бенни написал слова, какую-нибудь мотивирующую фразу, чтобы подбодрить себя.
«Просто поставь одну ступню перед другой», – гласил один комочек.
«Делай шаг за шагом», – говорил другой.
«Один маленький шаг для человека, гигантский скачок для человечества», – сообщал третий. Действительно, Бенни был похож на Армстронга, сделавшего первый шаг по Луне. Он был похож на Гензеля, роняющего хлебные крошки в лесу. Когда один из бумажных помощников расшалился и начал приговаривать: «Шаг вперед, два шага назад» – чтобы сбить его с толку, Бенни смог перехитрить его, повернувшись задом наперед. Это потребовало некоторых вычислений, но ему удалось добраться туда, куда он шел. Однако через некоторое время даже эта техника перестала работать. Ноги Бенни вообще отказались стоять, и ему пришлось пользоваться инвалидной коляской. В ней он и сидел, когда Аннабель приходила в гости – в инвалидной коляске в углу общей комнаты, глядя в окно на оживленную улицу.
Она приходила и сидела с ним каждый день: появлялась раньше времени, дожидалась начала часов посещений и оставалась до самого их конца. Бенни чувствовал, что сотрудники отделения наблюдают и за ней, и хотел сказать, чтобы она была осторожна, но голос его не слушался, и поэтому заполнять паузы приходилось матери. Аннабель говорила, что, судя по всему, пришло время что-то изменить в жизни. После недавних выборов, сказала она, ей надоело следить за новостями, очевидно, пора найти какую-нибудь другую работу. Может быть, теперь, когда Бенни вырос и стал более независимым, ей стоит вернуться в колледж и получить диплом? Мать-библиотекарша – разве это не здорово? К тому же она устала от городской жизни, устала от джентрификации[82], от новых людей, переезжающих в этот район со своими деньгами, модными машинами и классовыми устремлениями. Пришло время начать все сначала. Может быть, им обоим стоит уехать из города. Куда-нибудь, где есть небольшая общественная библиотека и дружелюбные отзывчивые соседи, зеленые насаждения и чистый воздух, птицы, деревья и бабочки. Можно переехать в дом с садом и научиться выращивать горох и фасоль. Можно копать картошку и делать желе и пироги. Они даже могли бы разводить кур, таких прикольных, которые несут красивые сине-зеленые яйца. В сельской местности есть где развернуться. Аннабель сможет устроить себе художественную мастерскую, о которой давно мечтает, так что ей не нужно будет держать свои принадлежности для рукоделия в ванной. И у Бенни тоже будет комната побольше, с мансардным окном и видом на горы и ночное небо, а не на мусорный бак в переулке, кишащем наркоманами и придурочными проститутками. Аннабель сошьет ему занавески. Сплетет тряпичный коврик. Она купит ему телескоп, и Бенни сможет смотреть на звезды, и когда-нибудь, возможно, станет астрономом или даже астронавтом!
Сын сидел рядом с ней в общей комнате психиатрической лечебницы и слушал.
Часы посещений заканчивались, и Аннабель, подавив желание крепко обнять сына, ограничивалась быстрым похлопыванием по плечу и шла к дежурной медсестре, чтобы та ее выпустила. Когда тяжелые двери закрывались и запирались за ней, она на несколько секунд прислонялась к стене в коридоре, чтобы прийти в себя. А иногда ей приходилось присесть на скамейку, чтобы проплакаться. Об этом Бенни тоже не знал.
Шли дни. Нужно было оформлять документы для получения страховки и подать заявление на пособие по безработице. Нужно было подавать апелляцию на уведомление о выселении и отвечать на электронные письма из школы. Дома Аннабель сидела на диване, завернувшись в одеяло, и смотрела на пустое место, где раньше стоял «центр управления полетами». Источник постоянного шума исчез, остались пространство и тишина. Женщина из СЗД должна была прийти через неделю, и давно пора было начать уборку. Можно начать с малого, например, выбросить старые принадлежности для рукоделия из ванной, но мысль о том, чтобы отказаться от всех своих нереализованных проектов, наполняла ее душу чувством утраты, практически таким же огромным, как смерть. Аннабель накрыла голову одеялом и смотрела на пустое пространство, пока не забылась беспокойным сном.
Ее разбудила веселая мелодия «У моря». Откуда это звонят? Из больницы? Из школы? Из Службы защиты детей? Начальник? Нет, точно не начальник. Начальства у нее больше нет. Телефон завалился за диванную подушку. Аннабель извлекла его и посмотрела на экран. Публичная библиотека? Опять с Бенни какая-то беда? Или, может, они обнаружили, что он в прошлые разы успел натворить что-нибудь еще более ужасное?
Оказалось, это всего лишь маленькая библиотекарша. Аннабель узнала ее напевный голос сказочницы.
– Вот решила позвонить, – сказала Кори. – Узнать, как у вас дела. Как там Бенни?