Однако радость моя была недолгой, поскольку она склонилась к Маттеусу и что-то зашептала ему на ухо. И что бы это ни было, тот как будто почувствовал раскаяние. Он склонил голову и ответил ей с извиняющимся лицом, словно почтительный муж, которым, вдруг осознала я, он скоро и станет. В чем бы она ни нуждалась, отныне он будет рядом с ней. Такой уж он человек. Через сколько лет притворства и видимости любви его чувства станут настоящими? Через год? Или два? Эти мысли меня обожгли.
Когда музыка стихла, моя соседка зашепталась с подругой о том, какой глупой была настоящая принцесса, сбежавшая от такой партии. Поскольку расторжение первого брака короля сделало ее незаконнорожденной, на кого-то лучше Ульриха Фредерике не стоило и рассчитывать.
Вторая женщина согласно закивала.
– Слухи об Ульрихе – досужая крестьянская болтовня. Однажды я видела его у собора, подающим милостыню. Он добрый христианин.
Миннезингер поклонился, и несколько человек вскинули кружки.
– Еще раз!
Но артист покачал головой и запел балладу в честь мужей, недавно павших в далекой-предалекой кровавой битве. Под струнный перезвон Маттеус принялся обходить гостей и благодарить их за присутствие. У моего стола он церемонно улыбнулся, стискивая мне руки. А потом наклонился и прошептал прямо на ухо:
– Завтра приходи ко мне в лавку.
Я быстро кивнула, взглянув ему в глаза, и Маттеус удалился к следующему столу.
Прежде чем он успел закончить обход, грозовые тучи над садом разверзлись. О дно моего пустого кубка застучали крупные капли.
– Платье! – вдруг воскликнула рядом со мной седая женщина, вставая и взирая на синее пятно у себя на юбке. Она натянула на голову плащ и поспешила прочь от скамьи. Я посмотрела на собственный новый наряд, размышляя, не стоит ли и мне искать укрытие. Безупречный повод покинуть это место.
Капли уже разбивались о столы с громкими шлепками. Остальные гости начали подниматься. Маттеус придержал Фебу, чтобы та перебралась через скамью. Я отвела взгляд, прежде чем он успел заметить, что я наблюдаю, и поспешила наружу.
– Прошу прощения, – пробормотала, ни к кому непосредственно не обращаясь, и поплелась домой по лужам и грязи.
Глава 9
Расходиться по швам – не в человеческой природе. Это куклам и нижним юбкам свойственно рваться. И все же в ту ночь после свадьбы словно некая жестокая швея выдернула все нити, которыми я была пошита. Лежа в чулане, я даже не представляла, как собирать себя заново. Стоило мне закрыть глаза, как перед мысленным взором появлялись Маттеус и Феба в саду. И то, как он помогал ей выбираться из-за стола, чтобы укрыться от ливня. Я пыталась думать о его обетах, обращенных будто бы ко мне, и о выбранных ради меня песнях, но не могла перестать видеть Маттеуса рядом с ней.
В поисках утешения я достала из кошелька фигурку матери-птицы и всмотрелась в ее причудливые изгибы. Стала вспоминать день, в который матушка подарила мне амулет. Как же уютно было опускать голову ей на грудь, слушать ее сказки и вдыхать чудесный аромат аниса, что всегда ее окружал. В эту ночь я переживала отсутствие матери так же остро, как и в день ее смерти. Венчание Маттеуса было бы намного легче вынести, если бы я могла, как прежде, утешиться в ее объятиях.
Я не засыпала почти до самого рассвета. И без конца грезила мрачными историями. То про жестокого новобрачного, то про волка в лесной чащобе.
А проснулась лишь к полудню и заметно голоднее, чем во многие прошедшие недели, – из-за давешнего плотного ужина. Я пошла в огород посмотреть, не поспевают ли еще какие-то осенние овощи. На грядках ничего не оказалось, зато желтые ягоды на незнакомых растениях – воришках света, заполонивших заднюю часть сада, – выросли довольно большими. Мне стало интересно, насколько они съедобны.
Я сорвала один из золотистых плодов, перезрелый и блестящий от замерзшей росы. Меня окутал сладкий аромат. Похожий на яблочный. Золотое яблоко, подумала я с благоговением, вспоминая матушкину сказку.
Сердце у меня подпрыгнуло. Маленький фрукт сверкнул инеем. Из прошлого всплыли позабытые слова. Я тебе кое-что оставляю. Неужели это она их посадила?
О том, что делать дальше, у меня даже не возникло вопросов. Матушка не дала мне возможности усомниться. Золотое яблоко несло исцеление от припадков. Никогда прежде я не пробовала ничего похожего. Плод оказался сладким, мягким и даже более мясистым, чем груши на свадебном пиру. Я откусила второй кусочек и сразу же третий, потрясенная этой сладостью и нежностью мякоти, рассыпчатой от мороза. Потом заставила себя есть медленно, смакуя фрукт. Когда я добралась до гущи золотых семян, одно из них попало мне на зуб, и я остановилась. На вкус оно было гадким.
Я вгляделась в сердцевину плода, и меня изумило то, насколько ясно я стала вдруг видеть. Я теперь различала каждую крупинку инея, каждый завиток в толще мякоти яблока. Каждое увядающее растение в саду вокруг меня переливалось крошечными замерзшими росинками. Я впервые видела, как в листьях ветвятся прожилки.
Мог ли этот фрукт исцелить мне еще и зрение? Я подняла взгляд, чтобы проверить, по-прежнему ли режет глаза яркое небо. Но мне даже не пришлось щуриться. Сердце у меня воспарило. Захотелось кому-нибудь рассказать.
Маттеус. Я должна встретиться с ним в лавке. Чуть не забыла. Я сорвала подаренный плащ с крючка. И поспешила по улицам к рынку, поражаясь неизведанным подробностям видимого мира. Рисунку каждого жухлого листка. Острым изломанным трещинам на брусчатке. Я шагала в таком восторге, что забыла обойти скорняжную мастерскую. Когда я приближалась к переулку за постройкой, из задней двери с самодовольным видом показался старший сын скорняка. Глаза у него были налиты кровью. В углу рта краснела ссадина.
– Хаэльвайс? – спросил он с ухмылкой. – Чего это ты вырядилась?
Позади раздались шаги. Обернувшись, я увидела, что из-за угла дома неторопливо выходит младший из братьев. И впервые рассмотрела его темные ресницы и холодную резкую голубизну глаз.
– Добротный плащ. Зайди-ка да покажи нам, каким образом его заполучила.
Я посмотрела на свою одежду, понимая, о чем он думает; о чем подумал бы любой при виде такого наряда. Щеки у меня запылали – я ведь действительно об этом размышляла, я шла к женатому мужчине, от которого получила плащ в подарок. Я вцепилась в кошель на бедре, отчаянно молясь о возможности убраться из этого переулка, сохранив свою добродетель. И в этот миг все снова началось. В пальцах появилось покалывание, я ощутила предательскую дрожь. Иной мир подступил ближе. Не сейчас, подумала я. Нет, нет, нет…
Но вместо притяжения, которого я с ужасом ожидала, вес сместился в обратную сторону. Воздух налился густой вероятностью, как это случалось во время родов. В ушах у меня загудело, и в голову ворвался неземной женский голос. Используй их похоть, прошипел он с почти дьявольским весельем.
Я в испуге застыла, подумав, что во мне наконец заговорил демон, в которого верил отец. И снова ясно осознала все происходящее в переулке. Кривую усмешку младшего из братьев. Шаги старшего за спиной. Мне стало интересно, поможет ли услышанный совет, демон его дал или нечто иное. Все равно нет выбора, подумала я. И заставила себя улыбнуться младшему сыну скорняка, пытаясь утаить беспокойство.
Тот обвел меня взглядом. Я оправила лиф. Прошептала:
– Знаешь, не отказалась бы от новой меховой оторочки.
И подошла к нему, натягивая на лицо похотливую ухмылку.
Тот удивленно заулыбался и потянулся, чтобы привлечь меня к себе. Как только он это сделал, я увернулась. Его рука обхватила пустоту, а я нырнула ему за спину и вывалилась из переулка, шаркнув коленом о стену. Капюшон упал с головы на плечи, позади зачертыхался сын скорняка. Последнее, что я успела заметить, перед тем как скрыться в толпе, – это его униженное лицо.
Оказавшись в относительной безопасности своей хижины, я стала размышлять о голосе, который услышала в переулке. Съеденное яблоко матушки призвало демона, или то была ее богиня? Как бы мне хотелось, чтобы это оказалась богиня; но я почти ничего о ней не знала и не представляла, что думать. Я вытащила птицу-мать из кошелька, поставила на стол и принялась изучать фигурку в поисках любого намека на ее суть. Груди, крылья и когти у нее были такими странными. Я закрыла глаза и, клянусь, почти наверняка ощутила, что воздух вокруг нее сгущается от вероятности, словно она притягивает нечто из иного мира. Она выглядела могущественной, что бы собой ни представляла, но ее нагота, ее свирепость меня пугали. Что за богиня стала бы советовать пользоваться мужской похотью в собственных интересах? Мне так хотелось ей довериться – в конце концов, матушка ее боготворила, – но я опасалась, что отец был прав и моя ересь вызвала демона. Демона с шипящим голосом, забавлявшегося видом устыженных мужчин.
Эта мысль одновременно и привлекала меня, и отвращала, что само по себе тревожило. Когда стало темнеть, я убрала фигурку обратно в кошелек, решив не говорить Маттеусу о золотых яблоках. Как мне рассказывать ему об исцелении, не упоминая голос, который я после этого услыхала? А рассказ о голосе его бы возмутил. Убеждения моего отца были ему намного ближе, нежели мне самой.
На следующее утро я позавтракала единственной имевшейся в доме едой: золотыми яблоками. Потрогала амулет матери-птицы в кошельке, снова пожалев, что не знаю, с каким богом или демоном он связан. Потом стала размышлять над предложением Маттеуса, надеясь, что он придет ко мне, раз накануне я не смогла добраться до его лавки. Но он не появился.
Довольно скоро мне захотелось чего-нибудь, кроме фруктов. Я решила выбраться в город и обменять свою последнюю куклу на припасы. А на обратном пути можно было зайти в портняжную. Я долго простояла рядом с сидящей Гютель, прежде чем снять ту с полки. Она с бесконечным презрением взглянула на меня единственным глазом.
– Не смотри так, – сказала я. – Выбор