а нет.
Я пригладила ей волосы из пряжи, расправила ленты, сняла две коричневые стеклянные бусины с нити, висевшей у окна. Срезала черную, что оставалась на прежнем месте, и села пришивать к лицу куклы новые глаза.
Пришлось провозиться с час и несколько раз уколоться, прежде чем меня все устроило.
Вскоре я уже шагала по городу с Гютель в сумке, завернутая в свое изодранное одеяло и одновременно очарованная и напуганная новыми подробностями мира вокруг меня. Я видела еще лучше, чем накануне. Рыночная площадь стала ярче, красивее и затейливее, так что я пробиралась по ней осторожно и молилась о том, чтобы меня не узнали, пока я продаю Гютель и покупаю сыр и колбасу.
На краю рынка собралась небольшая толпа, обступившая сыновей скорняка: сапожник и кузнец, сыновья кожевника, двоюродные братья мельника. До меня донеслись слова старшего из парней.
– В нее вселился суккуб, – говорил он. – Хаэльвайс упрашивала нас лечь с ней.
В груди у меня вспыхнули ошеломление и гнев.
– Лжец! – воскликнула я, не успев опомниться. – Ничего такого не было!..
Все повернулись ко мне.
– Это она! – крикнул сын кожевника, складывая знак, оберегающий от демонов. Мужчины широко расступились, оставляя меня в пустоте. Жест подхватили остальные, и он потек от руки к руке.
– Она проклянет нас! – завопил старший из сыновей скорняка.
Толпу окутал мрак; страх, подпитанный теми смертями, что вызвала лихорадка. И кожевника, и моей матушки. Я в ужасе стала высматривать лазейку, надеясь убежать.
Худощавая женщина с отчаянным взглядом, вдова кожевника, потребовала:
– Не выпускать!
Горожане надвинулись на меня. Один из них, яростно сведя брови, сделал шаг вперед и поднял булыжник.
– Лихорадка из-за нее! – рявкнул он, занося руку.
Люди закивали, обшаривая землю в поисках камней. Стало ясно, чем все закончится, если еще немного промедлить. Я бросилась вперед, оттолкнув с дороги вдову кожевника, и помчалась прочь с площади, насколько быстро мне позволяли ноги. Сзади неслись выкрики и все мыслимые проклятия и ругательства. Грохот тысячи шагов становился громче. Стучали двери, из которых выскакивали все новые люди, присоединяясь к погоне.
Я прилетела домой, задвинула засов и придвинула к входу стол, чтобы никто не смог пробиться внутрь. Заперла ставни, тяжело дыша и прислушиваясь к гулу неотвратимо подступающей толпы. А потом, пока я волокла матушкин топчан к задней двери, в переднюю заколотили, и сыновья скорняка стали громко требовать, чтобы я вышла и за все заплатила.
– Ты принесла заразу! – выкрикнул кто-то.
– Еретичка! – Детский голосок, тонкий и высокий.
– Ведьма!
Я заползла под стол и повернулась спиной к двери, дрожа и борясь с неразумным порывом заткнуть уши и притвориться, что за ней никого нет. Через мгновение снаружи донесся оживленный говор, о чем-то заспорили. Я не могла разобрать всего, однако для кошмарного предчувствия хватило и тех нескольких слов, что удалось расслышать – таких слов, как жечь и масло, – по которым я поняла, что меня хотят выкурить из хижины. Но в конце концов спор разрешил незнакомый мужской голос.
– Не стоит оно того, – отрезал он. – Вдруг перекинется на причалы.
Согласное ворчание было подарило мне облегчение, но потом я услышала следующие слова:
– Выставим дозор. Ты и ты, оставайтесь со мной. Схватим ее на другой раз, как выйдет.
Несколько часов я просидела под этим столом спиной к двери, пытаясь придумать, что мне делать. Убегать из города? Идти к Маттеусу за защитой? И то, и другое казалось невыполнимым. Мне бы в любом случае пришлось пробираться мимо часовых, что оставались снаружи. Мужчины на улице временами переговаривались. Едва слышно, слишком тихо, чтобы можно было понять, о чем идет речь.
Потом я наконец выбралась из-под стола, чтобы поискать что-нибудь съедобное и унять приступы голода. На донышке анисового горшка нашлось несколько семян, которыми я и поужинала, рассасывая их по одному и отвлекаясь от дум сладковатым вкусом. Когда наступил вечер, я зажгла лучину, села за стол и стала смотреть, как та горит. Спать не хотелось. Я то и дело выглядывала сквозь ставни на темную улицу, гадая, на месте ли дозорные. Чем позднее становился час, тем упрямее мои мысли возвращались к голосу, говорившему со мной в переулке. В разуме кружили опасения, что это был демон – либо ламия, либо лилит, – которого воззвания ко всем внимающим божествам впустили в мое сердце. Я не засыпала до глубокой ночи.
Когда сквозь щели в ставнях пробрались лучи утреннего солнца, я проснулась, полная уверенности: мне придется покинуть город. Я попыталась набраться смелости открыть ставни и посмотреть, есть ли кто на улице. Потом мне пришло в голову, что, может быть, безопаснее выглянуть в одну из щелей в садовой ограде. Я подошла к задней двери и надолго застыла. Мне было страшно, что кто-нибудь из мужчин мог забраться в сад. Наконец решившись, я вышла в яркий осенний день под бледное солнце, тихо сиявшее над стеной. В крошечную дыру между булыжниками видно было двух часовых, наблюдавших за домом.
Медленно отступив от каменной стены, я убрела к скамейке в саду. И под умиротворяющий плеск волн о причалы снова стала размышлять, как убежать из города. Придется перелезть через садовую стену? Украсть лодку? Отец даже не научил меня грести. Вот бы улететь на спине какого-нибудь чудовища, подобно ведьме, которой меня считают. Но даже окажись это возможным, податься мне было бы некуда.
На закате, когда воздух наполнился запахом костров и праздничным звоном колоколов, я услышала, как кучка детей шагает по улице, смеясь и напевая песню Мартина, и вспомнила, что наступил Мартов день. Нахлынувшие воспоминания о том, как мы пели эту песню с отцом, были слишком болезненными, чтобы предаваться им надолго. Я поговорила с матушкой, лежавшей под землей; поговорила с ее потусторонней богиней, вертя в руках маленькую фигурку. И долго безотчетно потирала черный камень, отчаянно вымаливая подсказку о том, как мне скрыться.
Кажется, было около полуночи – ярко светила луна, всего на пару дней менее, чем полная, – когда амулет под моим большим пальцем нагрелся, а кожа у меня покрылась мурашками. Я приготовилась к обмороку, но вместо этого вновь ощутила тяжелую вероятность, как это было, когда голос заговорил со мной позади скорняжной мастерской. Воздух затрепетал, словно что-то приближалось. Я не представляла, что именно. Душа? Голос? Затем повсюду вокруг меня распустились призрачные завитки.
Я задрожала, глядя, как они поднимаются будто бы дымом над незримым огнем. Клубы делались все гуще, мерцая и кружа, и плавно сливались в фигуру женщины, стоявшей на коленях в грязи.
В фигуру моей матери. Она подвязывала одно из растений с золотыми яблоками в своих счастливых перчатках и ярко-голубом плаще, который я совсем недавно видела в доме на крючке. Я ринулась к ней с криком:
– Матушка!
Она подняла взгляд от грядки, просияла и с радостным лицом раскинула руки. Я порывисто прильнула к ее груди. Ощущение призрачных объятий разлилось в душе бальзамом. Она забормотала мое имя, снова и снова, лицом зарываясь мне в волосы. Когда я вдохнула ее запах, глаза у меня наполнились слезами. Земля и анис. Через мгновение она отстранилась и нахмурилась. Губы у нее зашевелились, и я не без труда разобрала слова. Тихие и приглушенные низким гулом, будто от жужжания пчел.
– Ты поела золотых яблок, – произнесла она.
Я сморгнула слезы и кивнула, потрясенная внезапной мыслью.
– Это ты со мной говорила? – Голос у меня сел от удивления. – Я думала, что демон.
Матушка не обратила внимание на вопрос. Заговорила громче и ниже:
– Тебе нужно оставить город.
Она предостерегающе взглянула на меня – наполовину сердитая, наполовину испуганная – с таким же выражением, с каким всегда упоминала киндефрессера.
Я попыталась все объяснить, глотая всхлипы.
– Горожане хотят забить меня камнями. Они стерегут снаружи.
Лицо у матери смягчилось.
– Не плачь. У тебя впереди целая жизнь. – Она вытерла мне слезы. Ласково улыбнулась. – У тебя будут детишки, ты будешь рассказывать истории, станешь повитухой. Ты найдешь свое предназначение.
– Правда?
Она кивнула. Воздух вокруг нее замерцал. Сад стало затягивать туманом. Тот закружился вокруг нее, сияющий и пронизанный лунным светом.
– За городской стеной целый мир.
– Как мне пробраться мимо часовых?
– Там никого сейчас нет. Они отвлеклись из-за гуляний на Мартов день.
– Но куда мне податься?
– Отыщи ворожею в лесу возле замка Ульриха и Урсильды. Она возьмет тебя в ученицы.
Я заглянула ей в глаза. Матушка смотрела на меня с бесконечной любовью.
– Хаэльвайс, – сказала она, лучась улыбкой. – Я любила тебя больше, чем саму жизнь.
Глаза у нее заблестели, а голос сорвался. Затем улыбавшиеся губы беспокойно дрогнули. Воздух стремительно сгустился, и я почувствовала отлив и растущее притяжение другого мира. Матушка зашарила руками в воздухе, хмурясь и тревожась. Встряхнула головой, раз, другой, и потянулась ко мне.
Но прежде чем она успела меня обнять, все напряжение в воздухе лопнуло. Туман устремился обратно в иной мир и унес ее с собой.
Глава 10
Я упала на колени на том же месте, где сидела матушка. Сердце пело от облегчения. Говоривший со мной голос принадлежал ей. Она вернулась, чтобы навестить меня в виде призрака. Мир ее историй полнился подобными явлениями, но я никак не ожидала, что переживу такое в настоящем мире.
Протянув руку и дотронувшись до золотой яблоньки, я задумалась о том, что матушка подразумевала под моим предназначением. Листья растения зашелестели, расправляясь у меня под пальцами. Я подобрала амулет матери-птицы и коснулась крошечного младенца, которого та прижимала к груди. Вспомнила, каким естественным казалось держать на руках сына мельника, какой приятной была его тяжесть и какой сильной – тяга о нем заботиться. Меня неожиданно охватило тоской по детям, которые у меня должны были однажды появиться.