– Золотые.
Кунегунда кивнула, снова надевая перчатки.
Затем она взяла ножик и разрезала яблоко, оставленное на столе. Выковырнула одно из семян из блестящей мякоти, разделила пополам и его. Достав из кармана фартука небольшой стеклянный кружок, поглядела через него на половинки. Ее глаз за стеклом стал большим. Я увидела сосуды, пронизывавшие белок, и то, как подрагивал зрачок, пока она рассматривала семечко.
– Этот фрукт перезрел. Провисев так долго на стебле, он мог приобрести свойства корня. – Она убрала стекляшку и яблоко, потом снова взглянула на книгу, снимая перчатки. Взгляд у нее стал мрачным. – Я упомянула о демонах, которых растение может привлечь… Ты уверена, что хочешь и дальше слышать этот голос?
Она всмотрелась в меня изучающим взором. К горлу подступил гнев, и я не без труда совладала с выражением лица. Кунегунда никак не могла знать, что говоривший голос принадлежал моей матушке. Ей никто не рассказывал.
– Уверена, – ответила я, не в силах сдержать дрожь в голосе.
Она долго смотрела прямо на меня, будто оценивая.
– Твоя мать кое-что отдала тебе перед смертью, не так ли? – Старушка развела большой и указательный пальцы ровно настолько, чтобы между ними поместилась женщина-птица. – Фигурку примерно вот такой высоты.
Я уставилась на нее. Откуда она узнала? Мысли у меня заметались. Если я скажу правду, она заберет амулет так же, как и фрукты?
– Что? – отозвалась я, изображая растерянность. – Нет.
Кунегунда прищурилась, будто не поверив.
– Тебе больше нельзя есть альраун, – продолжила спустя мгновение уже деловито. – В каждом растении содержится свое количество яда. Если ты возьмешь плод не с того куста… – Она покачала головой. – Я могу дать тебе порошок из сушеного крыжовника и несколько сильнодействующих трав, которые не станут привлекать демонов, но избавят тебя от припадков. Можно даже исцелить чувствительность к свету…
– Я не хочу переставать слышать голос, – перебила я.
Хозяйка нахмурилась.
– Ты не веришь, что он принадлежит демону.
– Да.
У нее поникло лицо.
– Если хочешь, я добавлю в порошок щепотку альрауна. Небольшую дозу, не опасную для жизни.
Я задумалась. Очевидно, пришло время ей довериться. Мне больше некуда было пойти. Глаза у Кунегунды горели, словно моя безопасность ее действительно беспокоила.
– Хорошо.
Старушка с облегчением поднялась.
– Сейчас все приготовлю.
– А могли бы вы примешать туда еще и то, что вызовет у меня менструацию? Мне почти семнадцать, а крови все нет.
Она задумалась.
– В порошок я такого добавить не могу, но могу состряпать масло, наверняка способное помочь.
Вечером Кунегунда потребовала снова закрыть все двери. В следующие месяцы моего обитания в башне мы стали так запираться в неделю до и неделю после полнолуния. Она говорила, что под полной луной Ульрих носит волчью шкуру чаще, потому что тогда та вбирает особенно много силы. А сегодня ночью, как и накануне, это было особенно важно, поскольку мы знали, что охотничий отряд где-то рядом. Кунегунда заперла сад, затворила нижнюю дверь и опустила засов. Оконные проемы внизу защищали решетки, но ставни верхнего этажа она тоже тщательно закрыла.
Ее страх был заразителен. Когда пришла пора ложиться спать, я побоялась открывать окно в спальне. И задумалась о том, что за происшествие во время «спасения» Урсильды сделало старушку такой мнительной. Пытаясь уснуть, я невольно прислушивалась, не зашумят ли где-то охотники, но слышала только ветер. Потом снова с удивлением спросила себя, откуда Кунегунда узнала о фигурке. Должно быть, ей подсказало то же нечто, что позволяло мне слышать голос матери. Кунегунда наверняка знала, как все это работает.
Я достала амулет из кошелька, в очередной раз рассмотрела. Воздух вокруг него казался тяжелее, как и прошлой ночью, и туман будто бы снова сгущался. Закрыв глаза, я стала тереть камень, пока не почувствовала, что матушка снова едва заметно свивается где-то рядом и окутывает меня, как и накануне. Мне даже почудился легкий запах аниса. Я исполнилась тем же умиротворением и облегчением. Вскоре фигурка у меня под пальцами потеплела, словно не способная удерживать всю силу, что лилась из иного мира. Я лежала, не шелохнувшись, и грелась в ощущении матушкиного присутствия.
Когда оно стало слабеть, я с благоговением воззрилась на амулет. В какую же богиню верила матушка? Что за сила позволяла ее духу вот так являться ко мне? Птица-мать безмолвно глядела в ответ, не желая объяснять. Ее поза передавала материнскую заботу и сострадание, но в то же время она выглядела бесспорно свирепой. Этот клюв, эти когти и крылья, ребенок на руках, обнаженные груди и бедра. Ей было чуждо все, что меня учили считать праведным, она источала одновременно чудовищность и чувственность. И воплощала такие стороны материнства, которые я никогда не считала священными, – жадность, ярость, животное стремление защищать и вожделение. Я всегда боролась с такими порывами в себе самой, потому что отец учил меня, что они греховны. Птица-мать, безусловно, не была Богородицей, но это не делало ее и демоном. Я снова потерла фигурку, надеясь, что матушка воплотится и даст ответы на все мои вопросы, но в ту ночь со мной остался только сам туман.
Должно быть, я так и заснула с амулетом в руке.
Глава 13
Утром второго дня пребывания в Готель я проснулась и обнаружила, что мои вещи разобраны. На сундуке в ногах кровати лежали сумка и кошелек, и все вещи из них тоже оказались разложены аккуратными рядками. Лук и стрелы. Разбитое зеркало. Вид фигурки, блестевшей черным камнем на утреннем солнце, наполнил меня ужасом. Кунегунда нашла ее и переставила. И узнала, что я солгала. Я просидела в постели как будто несколько часов, уставившись на вещи и страшась, что хозяйка прогонит меня, стоит спуститься вниз.
Когда я наконец поднялась и пошла одеваться, на сундуке обнаружились еще и пузырек с маслом и мешочек с порошком, выставленные рядышком со всем остальным. Средства, обещанные Кунегундой. Неужели она приходила лишь отдать их, а сумку перебрала только после того, как увидела у меня в кровати амулет? Не надо было ей лгать.
Порошок оказался горьким. Темно-бурый цвет масла напоминал засохшую кровь, а пахло оно почти по-звериному. Я втерла его себе в пах, как старушка наказывала прошлой ночью, затем натянула платье и, собравшись с духом, пошла на первый этаж, взяв фигурку с собой.
Кунегунда читала книгу. Она подняла голову и встретилась со мной вызывающим взглядом, как будто предлагая осмелиться еще раз ее обмануть.
– Спасибо за снадобья. – Я подняла руку с фигуркой. – Вы все-таки ее нашли. Я побоялась признаваться. Матушка велела никогда никому ее не показывать.
– Ммм, – протянула Кунегунда с прохладцей, перелистывая страницу.
– Вы знаете, что это такое? И как оно работает?
Выражение лица у нее стало возмущенным.
– Ума не приложу, почему ты ожидаешь откровенности от меня, когда сама не была честна со мной.
– Простите меня, Кунегунда. Прошу прощения за ложь. Я не хотела, чтобы вы ее забрали.
– Поздновато.
– Почему вас так злит, что я держу ее при себе?
– Не в этом дело. А в том, что ты мне солгала. – Она оскорбленно посмотрела на фигурку. – Убери эту штуковину с глаз моих.
В голосе у нее сквозило такое презрение, что я сразу же развернулась и ушла обратно наверх, унося амулет. Остаток утра хозяйка со мной почти не разговаривала, а когда говорила, ее слова были полны ледяной сдержанности. Я понимала, что она злится и старается меня наказать. Мне хотелось как-то оправдаться за свой обман, но я не знала как.
После обеда, когда Кунегунда удалилась вздремнуть, мне пришло в голову выскользнуть из башни и подстрелить что-нибудь на ужин, чтобы вернуть ее расположение. Взяв лук, я быстро направилась к запруде внутри каменного круга. И затаилась в кустах возле поляны, поджидая, когда какое-нибудь незадачливое создание придет утолить жажду.
Вскоре в воду слетело семейство лебедей: самец, самка и три птенца. Я не поверила своему везению; мне не доводилось есть лебедя с тех пор, как епископ возвел стену. Отцу раньше нравилось, когда матушка готовила швансекляйн; суп выходил вкуснейшим, он его обожал. Я помнила рецепт.
Лебеди со своими длинными белыми шеями смотрелись так грациозно, что я на мгновение завороженно залюбовалась. Потом они все разом снялись с места, и я с проклятьем покинула свою засаду и поспешила за ними. На краю каменного круга я заколебалась, но желание все исправить и извиниться перед Кунегундой взяло верх над страхом ее ослушаться.
Переступая порог, я почувствовала покалывание в конечностях и метание чар между камнями, но ощущение было более приглушенным, чем накануне. Лебединое семейство чуть поодаль ковыляло вдоль берега. Я выпустила стрелу, и самец обмяк, а остальные птицы испуганно разлетелись, разбрасывая облака белого пуха. Я поспешила вдоль берега за своей добычей.
Немного погодя, выщипывая птичьи перья, я услышала, как Кунегунда перепуганным голосом зовет меня из-за строя камней.
– Хаэльвайс?!
Я бросилась обратно в круг, забыв о своих намерениях удивить ее, из-за опасения, что у хозяйки что-то стряслось. Та стояла у запруды, и страх у нее на лице быстро сменился гневом, стоило ей завидеть у меня в руках полуощипанную птицу.
Старушка засверкала глазами.
– Куда ты ушла?
– Недалеко вниз по ручью.
– Вне круга?!
– Я приготовлю швансекляйн на ужин.
Кунегунда крепко сжала губы. Я подумала, что на меня станут кричать. Но она была слишком зла, чтобы даже повысить голос. Только бросила на меня предостерегающий взгляд, напоминавший выражение лица матушки, с которым та наказывала мне поскорее покинуть город.
– Заходи и одевайся, – прошипела Кунегунда. – Сейчас же. Ты, похоже, не понимаешь серьезности положения.
Когда я вернулась вниз, она усадила меня за стол. Я приготовилась к трудному разговору.