ничего. Несмотря на младенца на руках, я как будто совершенно отстранилась от работы, которую всегда любила.
Малышка снова начала плакать. Мне захотелось на нее накричать.
– Она голодна, – сказала я раздраженно и громко, чтобы Кунегунда услышала.
Моя бабушка молча поднесла чашку с водой к губам пациентки.
– Кунегунда! – возмутилась я, пытаясь привлечь ее внимание.
Она продолжала меня не замечать, сосредоточенно помогая женщине прийти в себя.
– Снова девчушка? – спросила та, когда наконец смогла приподняться и изможденно поглядела на свое дитя из кучи полотна, в которую ее посадила Кунегунда. Похлопала себя по груди.
Я поднесла новорожденную к ней, холодея от страха. Она умело пристроила малышку на груди и оттянула ворот платья. Девочка тут же умолкла, нащупывая сосок маленьким ртом. Женщина закрыла глаза и откинулась назад с облегчением на лице. Я взглянула на Кунегунду, но та лишь покачала головой и одними губами произнесла позже.
– Оставайтесь ночевать, – сказала она женщине, которая с благодарностью закивала. – Вам обеим нужен отдых.
Перед отходом ко сну той ночью Кунегунда проскользнула ко мне спальню, закрыла за собой дверь и села рядом со мной на кровать. Было слышно, как в соседней комнате женщина воркует над своей дочерью. Кунегунда понизила голос.
– Что тебя огорчило, малышка?
– Тебе не показалось, что в этих родах было нечто странное?
Кунегунда озадаченно посмотрела на меня.
– Только затянувшаяся беременность и болотная мята. А что такое?
– Ты чувствуешь души?
Кунегунда откашлялась.
– Что ты имеешь в виду?
– Обычно во время родов я ощущаю в воздухе вероятность, трепет души ребенка. На этот раз я не ощутила ничего. Моя способность чувствовать иной мир, движения душ… То, что делало меня хорошей повитухой. Все пропало.
Кунегунда неотрывно смотрела на меня.
– Ах, это. Такое порой случается. Как я тебе уже говорила, оно приходит и уходит. По мере взросления дар иногда исчезает. Но можно стать хорошей повитухой и без него.
– С чего ему исчезать именно теперь? Если годами все было неизменно.
– Да кто ж разберет его загадочную природу? – Она поднялась и стиснула мне ладонь. – Ты сегодня славно потрудилась, малышка. А я валюсь с ног. Давай потом договорим.
Было нечто странное в ее голосе и в этом стремлении лечь спать. Оно выдавало, что Кунегунда знает больше, чем хочет показать.
– Спокойной ночи, – беспомощно отозвалась я.
И осталась в бессилии слушать ее шаги на лестнице. Почему она что-то скрывает? Как мне заставить ее все рассказать? Я должна была понять, что со мной творится.
Глава 16
Той ночью мне приснилось, будто я большая когтистая черная птица, что-то высматривающая в лесу. Я приземлилась на дерево у поляны, на которой всадник в маске восседал верхом на лошади со знаменем князя Ульриха. Спешившись, тот обнажил серебряный кинжал и стал угрожать черноволосой женщине в лохмотьях, лежавшей в снегу. Когда он начал надвигаться на нее, я была уже в полной уверенности, что мужчина собирается ее убить. И спикировала на него, чтобы защитить жертву, выклевать ему глаза, разорвать его на части.
Резко проснувшись, я ощутила слабый голос, несущийся из другого мира, – неразборчивое шипение, слишком слабое, чтобы его действительно слышать. И поняла, что это матушка пыталась мне что-то сказать, что сон был предзнаменованием. Но расслышать ее слов я почему-то не могла. Я стала тереть фигурку и молиться, но ничего не изменилось. Меня так расстроила неспособность разобрать послание, что я больше не смогла заснуть. Плач новорожденной и шаги ее матери на лестнице делу тоже не помогали.
К тому времени как пришла пора спускаться к завтраку вопреки недосыпу и усталости, я решилась расспросить Кунегунду.
– Мне приснился кошмар, – поделилась я, садясь напротив бабушки.
В корзине на столе лежали гусиные яйца и хлеб. Пациентка ушла домой.
– Про что?
– Я была птицей и парила над деревьями, что-то высматривала в лесу. А потом увидела внизу женщину, которой угрожал всадник со знаменем князя Ульриха. Он собирался убить ее серебряным кинжалом. И я кинулась вниз, чтобы разорвать его на части когтями.
Кунегунда пристально смотрела на меня потрясенным взором.
– В конце сна я услышала голос, который говорил со мной раньше. Он пытался мне что-то сказать.
Лицо у нее помрачнело.
– Что же?
– Я не знаю. Это меня и огорчает. Я как будто должна что-то предпринять, но не представляю, что именно.
Какое-то время она в оцепенении наблюдала за мной через стол. На лице у нее отражался страх, хотя я понимала, что Кунегунда пытается его скрыть.
– Не обращай внимания на такие сны, – наконец сказала она сердито. – Я же тебе говорила, что этот голос принадлежит демону.
– А я говорила тебе, что не верю.
Она воззрилась на меня.
– Я добавляю понемногу альрауна в твой порошок, как ты и просила. А ты должна помнить, что о нем написано в травнике. Альраун привлекает демонов.
– Забудь, – сказала я, решив прервать эту беседу. Я была слишком измотана для споров.
После обеда мы отправились на ежедневную вылазку в лес. Снег, которого намело уже целый фут, укутывал основания валунов, что мы миновали по пути наружу. Я не чувствовала чары на камнях уже несколько месяцев, и это меня возмущало. Вне границ круга в мире царило безмолвие; деревья застыли, припорошенные морозной тишиной. Немного погодя за скрипом наших башмаков по снегу мне как будто что-то послышалось – отдаленный треск ветки, звонкий от холода. Взглянув на Кунегунду, я замерла на месте. Зазвучавшие после этого голоса тоже прилетели издалека, разносясь над снежной поверхностью. Кунегунда выставила руку, преграждая мне путь назад, хотя я и не думала сбегать.
– Не шевелись, – прошипела, доставая что-то из мешочка и закидывая в рот.
Быстро прожевав и проглотив кусок, она едва слышно пропела себе под нос:
– Лиик хаптбхендун фон хзост. Туид хесту.
Ее тело рухнуло на снег, а глаза закатились.
Посмотрев на нее сверху вниз, я подумала, что наверняка и сама так выглядела во время обмороков. Потом опустилась на колени, встряхнула ее, но Кунегунда не отозвалась.
Немного погодя сквозь ветки и листву к нам примчался Эрсте, сверкая янтарным взором. Когда ворон приземлился на снег, глаза у него стали черными, а у нее – распахнулись.
– Королевская гвардия, – сказала Кунегунда, приходя в себя. Потянулась к ближайшему дереву, чтобы не упасть. – Должно быть, принцесса Фредерика поблизости. Помоги мне вернуться в башню.
Длинные косы и платье у нее были все в снегу. Я поддержала ее под руку, настолько потрясенная, что едва смогла подобрать слова:
– Что сейчас такое произошло?
– Идем же, – попросила Кунегунда с беспокойством на лице.
– Что ты сделала? – повторила я. – Что это было?
– Помоги мне вернуться домой. Сейчас же. Нельзя, чтобы меня заметили. Помнишь, как я рассказывала о повелении меня убить?
Я двинулась в сторону башни.
– Объясни мне, что ты сделала.
Шагая рядом со мной, она заговорила медленно и с одышкой, будто это требовало огромных усилий.
– Все, что свершилось, обратимо. Даже помещение души в плоть. Те слова освободили мою душу. Освободившись, она вселилась в Эрсте, и мы полетели сквозь лес, чтобы найти источник шума.
Я поморгала, не в силах ухватить смысл сказанного.
– Ты видела их сама?
Кунегунда с тревогой посмотрела на деревья.
– С веток ближайшей ели, его глазами, – кивнула на птицу у себя на плече.
В сосновых иголках засвистел ветер. Мои мысли заметались. По всему выходило, что меня действительно покинуло умение чувствовать души. Чему тут удивляться, подумала я хмуро. Остальное тоже пропало. Способность слышать матушкин голос. Или спать по ночам.
Я сердито зашагала по снегу следом за Кунегундой.
Мы спешили обратно к кругу, а у меня в голове крутились слова матери о киндефрессере. Она могла принимать любой облик. Все эти янтарноглазые вороны, прилетавшие ко мне, когда я была маленькой… Божьи зубы. Как там сказала Кунегунда, когда я только пришла? Эрсте делает, что хочет. Птица привела меня к ее башне. Кунегунда в нем привела меня к своей башне.
– Часто ты так перемещаешься?
– Нет, – сказала она, прерывисто выдыхая. – Далеко так не уйти. Тебя могут убить точно так же, как и в собственном теле. Обитать в птице опасно.
Когда мы добрались до башни, Кунегунда вымыла руки и попросила проводить ее наверх до постели, предупредив меня, что она может какое-то время не просыпаться. Той ночью, лежа в кровати, я пыталась осмыслить новые знания. Мой отец бы сбежал от вида того, что я наблюдала в лесу, или, по меньшей мере, потребовал бы от Кунегунды пройти изгнание. Я подумала о ее давних словах о том, что альраун сделает меня восприимчивой к демонам. Так ли уж она боялась демонов или только делала вид, чтобы заставить меня их бояться?
Мой дар начал угасать почти сразу, как я стала жить здесь, когда после моего рассказа о голосе Кунегунда начала давать мне порошок из крыжовника. С чего я вообще поверила, будто в нем был альраун? А если вместо этого она примешивала туда что-нибудь, подавлявшее мои способности?
Я вытащила из кошелька амулет матери-птицы и поводила руками по ее изгибам, но ничего не произошло. Уже несколько месяцев ничего не происходило. Лежа в темноте, я сжала пальцы, обхватив ладонью холодный камень, и стала молиться о совете и подмоге.
На следующее утро на завтрак меня никто не позвал. Я проснулась от того, что Эрсте стучался в ставни. Такое случалось и раньше, когда Кунегунда закрывала свое окно наверху. Я попыталась не обращать на него внимания, спрятав голову под подушку. Пробормотала:
– Божьи зубы. Поди прочь.
На какое-то время стук утих. Должно быть, я заснула, но вскоре снова проснулась от громкого карканья. Звучало так, б