Она горько рассмеялась. Сделала еще один глоток вина, и я повторила за ней, давно позабыв обо всех своих сомнениях. Меня целиком захватил ее рассказ, я с нетерпением ожидала развития событий между влюбленными, ловя каждое слово.
– Я сказала ему, что мы видимся в последний раз, – продолжила Кунегунда, – и с какой же печалью он на меня взглянул. Немного погодя я села на выступающий из воды камень и жестом пригласила его присоединиться. Когда мы оказались рядом, все мои мысли устремились к тому месту, где соприкасались наши бедра. Его близость действовала на меня, будто чары. Меня неистово тянуло к нему. Когда мы посмотрели друг другу в глаза, я поняла то, что мое тело уже знало. Я должна была его поцеловать. Поначалу он застыл от удивления, но через миг отозвался на мой поцелуй. Я не представляю, что произошло дальше, могу только сказать, что мы целовались целую вечность. А потом…
Кунегунда замолчала и уставилась в огонь. Пламя плясало у нее в зрачках. Повисло молчание. Я наполнила ее кружку, думая о том, каким расслабленным у нее стало лицо – будто она слишком долго хранила эту наконец-то поведанную тайну. Кунегунда выпила, прежде чем снова заговорить, и было очевидно, что ей хотелось растянуть это мгновение.
– Все было прекрасно, Хаэльвайс. То был самый священный час в моей жизни. Я ничуть не сожалею. Наше поле до сих пор стоит у меня перед мысленным взором. Повсюду росли фиалки, над ними жужжали бражники с рыжими крылышками. Я толкнула его прямо в это цветочное ложе. Я помню их запах под нами, помню оттенок неба над головой. Оно в тот день было голубым и совершенно ясным. Когда все закончилось, мы лежали вместе в этих цветах бог весть сколько времени, пытаясь отдышаться. А потом распрощались. Оставшись одна, я выпутала бутоны и травинки из волос. Почистила платье в ручье. Я никому в поместье ничего не рассказала, те мгновения были только моими. На следующий день мы уехали в монастырь. И по прибытии, когда все уже начали готовиться к принятию обетов, месячные у меня так и не начались.
Кунегунда покачала головой и снова умолкла. Потом продолжила с дрожью в голосе.
– Я была так счастлива, когда поняла, что понесла ребенка. Это была безупречная причина не надевать монашеский платок. Первым делом я сказала Хильдегарде. Я полагала – наивно, разумеется, – что та за меня порадуется. Но ее преданность законам Церкви намного превосходила нашу дружбу. Она стала меня стыдить. Спрашивала, зачем я осквернила свое тело. Хлебнув унижения, на следующее утро перед рассветом я вывела свою лошадь из конюшни и поскакала на юг. Мне казалось, что достаточно признаться во всем родителям, чтобы они отправились к его семье и предложили ему приданое, которое готовили для монастыря. Но когда я пришла и все им поведала, мать с отцом пристыдили меня так же, как и Хильдегарда, и сказали, что дворянин не станет на мне жениться, ибо я себя осквернила.
Кунегунда встретилась со мной взглядом.
– Я их за это возненавидела. И ненавижу до сих пор. Меня осудили за то единственное, что я точно сделала правильно. Я сбежала от них, безо всякой цели устремившись на юг. Спала под открытым небом или в сараях, когда миновала деревни и поселки. Иногда поварихи в тавернах сжаливались надо мной и позволяли помыть посуду в обмен на ночлег. В одном из таких мест кто-то и рассказал мне о матушке Готель, которая помогала женщинам в моем положении. В надежде, что та примет меня к себе, я отправилась на поиски ее башни.
Кунегунда снова посмотрела на меня.
– И уже здесь родила.
Я моргнула, с удивлением поняв, что история подошла к концу. Нас окружала ночь, в комнате стало темно. В очаге подрагивал огонь. Я поморгала еще, потрясенная ее рассказом. Однако, пока я крутила услышанное в уме, все мои сомнения и подозрения вспыхнули вновь. Я подумала о своих снах и о том, как Кунегунда настаивала, будто их насылает демон. Если ей могли сниться вещие сны, то могли и мне. Не в силах подавить горечь, я нахмурилась:
– Как ты узнала, что твой сон был святым? А не посланным демоном?
По ее лицу заметался страх. Глаза на миг стали огромными и перепуганными, как у зверя, попавшего в капкан. Затем она совладала с чувствами, и лицо у нее застыло, будто лед в птичьей купальне.
– Я же не ела альрауна, малышка. Помнишь, что я тебе показывала в книге? Альраун – яд для души. Он вызывает ложные видения.
Я только кивнула, чувствуя вновь закипающий гнев. Теперь сомнений не было.
Она меня обманывала.
Глава 17
Ночью мне снова приснился тот сон. По пробуждении я сперва не могла вытряхнуть видение из головы. Когда мир грез наконец рассеялся, меня пуще прежнего разозлила невозможность услышать голос матушки. Я была уверена, что та пыталась мне что-то сказать, а Кунегунда этого не хотела и мешала. Сев в постели с одеялом в ногах, я взглянула на полоску солнечного света между ставнями. От ярких лучей захотелось прищуриться.
Божьи зубы, подумала я и потянулась к разбитому ручному зеркальцу. В середине у него оставался осколок достаточно большой, чтобы мне было видно отражение глаз. При осмотре мои подозрения подтвердились. Золотой цвет, который альраун придавал моим радужкам, сменился темно-красным. От порошка из крыжовника, догадалась я. Но теперь чернота зрачков, похоже, начала этот красный цвет поглощать. Если я продолжу и дальше не принимать порошок, вскоре глаза у меня полностью почернеют. Как скрывать такое от Кунегунды? Придется тщательно избегать ее взгляда и надеяться, что она не обратит внимания.
Я вспомнила о словах матушки в саду: я найду свое предназначение. Что бы это ни значило, оно как-то было связано с ее богиней, с моими снами, с ее верой. Я решила отыскать спрятанный альраун, чтобы снова услышать матушкин голос. К тому же после него перемены в цвете глаз у меня станут менее заметными.
В комнате внизу было достаточно сумрачно, так что я смогла провести день, ходя за Кунегундой по пятам и помогая ей в опытах со снадобьем из древнего фолианта, которое она прежде не готовила. Я изо всех сил старалась не встречаться с ней взглядом. В очаге полыхал огонь, ее вороны устроились на верхних полках, то и дело пугая меня резким карканьем. Я изображала интерес к травничеству и внимательно следила за тем, как Кунегунда открывала ящики в аптекарском шкафу или что-то брала из глиняных кувшинов у двери. Куда бы она ни спрятала альраун, в тот день я его нигде так и не увидела.
К вечеру меня измотало все это притворство и расстроила невозможность узнать, где хранились яблоки. За ужином я снова не стала добавлять порошок себе в напиток. Когда вороны начали подлетать к ставням и проситься наружу, как обычно, учуяв кого-то в лесу, я выпустила их и вызвалась пойти следом, чтобы посмотреть, что там такое.
– Не выходи из круга, – напомнила Кунегунда.
Солнце уже опускалось за горизонт. Мягко розовели последние отблески дневного света. Вороны полетели прочь от башни, снова и снова испуская свои кошмарные гортанные выкрики. Я пошла в лес следом за ними. Ветер обжигал лицо. Подходя к деревьям, я прикоснулась к женщине-птице у себя в кошельке и помолилась о том, чтобы всякое дурное предзнаменование, какое могли предвещать их вопли, меня не коснулось.
Около ручейка я ненадолго остановилась и прислушалась к ощущениям; легкая тяжесть и вероятность в воздухе вернулись. Меня охватило облегчение. Я оказалась права. Мой дар не исчезал, его отнимал порошок из крыжовника.
Приближаясь к краю каменного круга, я зашагала медленнее в попытках решить, нарушать ли запрет Кунегунды. И тут на меня что-то нашло. Сначала я даже не признала источник дрожи. Мне показалось, что это от холода. Потом я почувствовала напряжение воздуха и знакомую тягу, с которой моя душа отрывалась от тела.
Очнулась я на спине в снегу, с тупой болью в голове. Обморок? Теперь, когда я перестала принимать порошок, все вернулось на круги своя. Иной мир я снова ощущала, но голос без альрауна не слышала. Нужно было выяснить, где Кунегунда его спрятала, чтобы матушка снова могла со мной поговорить. Может, она и сейчас пыталась мне что-то сказать? Может, она велела мне выбраться наружу и посмотреть, что там творится, так же как прежде отправляла меня к соседней горе?
Я бросилась к границе круга, топча башмаками наледь; меня подстегивало негодование. Выбраться из-под бдительного ока Кунегунды было облегчением, хотя в этой части леса оказалось неестественно темно. Когда я проходила между валунами, все тело пронизало покалыванием. Из горла у меня вырвался дикий смешок. Чудесно было снова чувствовать себя собой и испытывать эти ощущения. Я поспешила за птицами в чащу по скрипучему снегу. И снова у меня по затылку пробежали мурашки, но, оглянувшись через плечо, я увидела только тени.
– Кто здесь? – произнес женский голос у меня за спиной.
Я подскочила и в изумлении обернулась, хотя и подозревала чужое присутствие. В нескольких шагах от меня стояла девушка примерно моего возраста или чуть моложе; она вела белую лошадь с большой корзиной на шее. Растрепанные темные кудри, такие же непокорные косам, как и у меня; полинялая сорочка, юбка и платок под грязной меховой накидкой. И лицо, до жути похожее на мое. Бледная кожа запачкалась пылью, но голову она держала высоко, будто родом была из знати. В сумраке ее глаза блестели красивым ореховым оттенком с ярко-золотыми крапинками. Я встречала только одного человека с такими глазами: много лет назад, дома; она ехала рядом с матерью на белой лошади. Принцесса Фредерика. Вот только принцесса была на несколько лет младше меня, а эта девушка выглядела на мой возраст. Но потом мне вспомнилось, какой взрослой, какой храброй принцесса казалась уже тогда, и я поняла. Это была она.
– Ваше высочество.
Принцесса беспокойно оглянулась через плечо и тихо отозвалась:
– Ты меня верно с кем-то путаешь. Как тебя зовут?
– Хаэльвайс, дочь Хедды-повитухи.
Она недоверчиво всмотрелась в меня.