Дверь у меня за спиной скрипнула и затворилась. Женщина с рыжей косой обернулась, заметила меня у входа. И тут же попятилась, округлив глаза от страха и крича на незнакомом языке.
Поначалу я растерялась и никак не могла понять причину ее поведения. А потом осознала. Даниэль, должно быть, нашел Рику на поляне, пока я спала. Эта женщина решила, что я призрак.
От того, что меня спутали с подругой, теперь было нестерпимо больно. Я вскинула руки. Заставила себя объясниться:
– Меня зовут Хаэльвайс, я дочь Хедды-повитухи. Рика жила со мной и матушкой Готель на соседней горе. Я была свидетелем ее убийства.
Женщина ошеломленно посмотрела на меня. Изучающе вгляделась в лицо. Признала:
– У тебя другие глаза. Ярче.
Дверь у меня за спиной отворилась. Вошла первая женщина в плотном платке, полностью скрывавшем волосы. Она уставилась на меня, побледнела и повернулась ко второй.
– Это не она, – сказала та. – Это подруга, которую Рика завела в доме матушки Готель.
Женщина в плотном платке медленно подошла ко мне с исполненным страхом лицом. Коснулась моей руки, моей щеки и волос. Я не шелохнулась.
– Почему вы так похожи? – спросила она. – Ты ее родня?
Я не сразу смогла ответить.
– Нет, но она была мне как сестра.
Рыжеволосая женщина налила мне эля из бочки. Предложила:
– Заходи. Всякий друг Рики – и наш друг. Поешь с нами.
Она позвонила в колокол, объявляя обед, и женщина в плотном платке отошла к одному из столов, все еще бледная. Другие жители поселения целыми семьями стали стекаться внутрь, набирая тушеного мяса из котла и рассаживаясь за столами со своими плошками. Многие мужчины были в шляпах. Оказываясь рядом, они все смотрели на меня, что-то друг другу бормотали и широко обходили меня стороной.
Когда все набрали себе рагу и уселись, рыжая женщина представила меня как подругу, которую Рика завела на соседней горе. После этого шепот прекратился, и бородатый мужчина, сидевший рядом с женщиной в платке, благословил всех на языке, совсем не похожем ни на мой, ни на церковный.
Было странно обедать в окружении множества людей. Я привыкла есть с Кунегундой или одна. В моем родном городе нигде не садились за стол такой толпой, иначе как в тавернах, а зайди я в одну из них, меня бы тут же выгнали.
Я набросилась на еду. Прошло больше суток с прошлого моего приема пищи. Но уже после половины порции на меня нахлынуло непрошеное воспоминание о мертвой Фредерике, лежащей в снегу. И я отодвинула плошку.
По счастью, большое помещение дарило уйму возможностей отвлечься. За соседним столом женщина в плотном платке – я уже знала, что ее звали Эстер, – то и дело посматривала на красивого юношу, который глядел на огонь в глубине зала горящими темными глазами. По его потрясенному виду я догадалась, что это Даниэль. А во взоре Эстер признала материнскую любовь к ребенку, и в груди у меня заныло.
Пока я наблюдала за ними, Эстер отставила еду, чтобы принести сыну чашку с каким-то напитком, но тот ее не взял. Когда женщина попыталась убрать ему волосы со лба, он резко отстранился, слишком разгневанный, чтобы принимать такую заботу. Кто бы ни подходил с ним поговорить, он молчал. Попытку предприняли несколько сельчан, но Даниэль продолжал просто сидеть, глядя на пламя. В конце концов люди направились к бородатому мужчине рядом с Эстер, который читал молитву перед трапезой.
– Пора, Шемуэль, – обратились они к нему. – Нельзя больше ждать.
Тот покачал головой, но мужчины продолжали настаивать.
– Твой сын онемел. Нужно решать без него. Негоже просто оставлять ее там, наверху, непохороненной.
Там наверху? Где, ради всего святого, ее положили?
Мать Даниэля воззрилась на того, кто это сказал, а затем тоже пошла и попыталась заговорить с сыном. Когда она вернулась, губы у нее были сурово поджаты.
– Он не станет отвечать, – сказала мужу Эстер. – Думаю, люди правы. Время решать.
Кто-то передал по кругу кувшин, и все принялись наполнять свои кружки. Я тоже долила себе напиток; голова кружилась от тысячи мыслей. Даниэль слишком потрясен, чтобы отвести меня на поляну? Нужно уходить прямо сейчас вместе с кинжалом и отправляться к Хильдегарде, не ища дополнительных улик? Несколько человек вышли наружу, развязывая пояса на штанах. В помещении стало тихо, если не считать стука кружек по столу. Эстер и Шемуэль за соседним столиком переглянулись. Затем мужчина откашлялся и поднялся, поправляя шляпу.
– Фредерика нас обманывала. Прикидывалась не той, кем была.
Несколько пожилых женщин за их столом закивали.
– Она подвергала нашу общину опасности, – продолжил Шемуэль. – Пряталась здесь от короля, сказавшись обычной сиротой. Она соблазнила моего сына, уже будучи обрученной с принцем. Когда Даниэль открыл нам ее настоящую личность, я испугался.
Мне тяжко было слышать такие слова о Фредерике. Хотелось встать, поправить мужчину. Никого Рика не соблазняла. Они были влюблены. За что ее обвиняют?
– И все же, – вмешался один из сельчан за другим столом, – она жила с нами долгие месяцы. Она кормила и обихаживала лошадей. Ее платья пятнали следы пищи, приготовленной для нас.
– Да, – кивнула рыжеволосая женщина. – Она трудилась вместо Даниэля на конюшне, когда тот уезжал на рынок. И хорошо обращалась с мулами. Глаза у них блестели всякий раз, как Рика заходила в сарай. Теперь они высоко держат головы. Девочка всех до одного убедила, что они настоящие лошади.
По толпе прокатился смех.
– Но она не была еврейкой, – сказала Эстер.
– Не была и христианкой, – заговорила другая женщина.
– Пусть отец решает, как ее хоронить! – выкрикнул Шемуэль.
В комнате повисло молчание. Стало слышно, как шелестит ткань под столами. Все жители обратили взоры к Эстер и ее мужу. Те больше ничего не сказали. Немного погодя снова проснулся шум пьющих и жующих людей.
Шемуэль глубоко задумался.
– Если король узнает, что его дочь жила здесь, – проговорил он наконец, – нас всех казнят.
По толпе прокатился ропот.
– Она была ранена стрелой Церингена.
– Думаешь, Церинген завидовал обручению Ульриха?
Я безуспешно попыталась проглотить всхлип, и звук вырвался у меня изо рта. Все обернулись ко мне. Я вытерла глаза и встала.
– Я там была, – сказала, повышая голос. У стен трещали и плевались искрами факелы. – Фредерика жила с нами в Готель. Вчера я видела, как на нее напал мужчина в маске. Он выстрелил стрелой Церингена, но его лошадь несла знамена Ульриха, и убийца проклял ее от имени Ульриха. А потом выспрашивал, как зовут ее возлюбленного. Рика не призналась, и он ее убил.
Эстер широко раскрыла глаза, затем опустила трепещущие веки и зашевелила губами в молитве. Люди принялись кивать и перешептываться.
– Так вот почему у нее не было пальца.
– Убийца забрал его как доказательство для Ульриха.
– Фредерика была мне будто сестра, – продолжила я звенящим голосом. – Я хочу сделать все, чтобы Ульрих понес наказание. У меня есть кинжал, которым его человек убил принцессу. Если кто-то знает что-то еще о произошедшем, прошу откликнуться. Я иду к матушке Хильдегарде Бингенской за советом, как лучше донести все до короля.
Люди заговорили разом. Тут дверь распахнулась, и в комнату влетел маленький мальчик.
– Князь Ульрих едет!
Эстер распахнула глаза.
– Отвяжи Небель! – настойчиво потребовала она у Даниэля. – Спрячь!
Тот кивнул и поспешил прочь. До притихшей комнаты, которую он стремительно оставил, как будто донеслось отдаленное ржание лошади.
Большой дом стал пустеть, словно объятый пламенем, так все спешили скрыться по хижинам. Когда я выходила из комнаты вместе с остальными, гнев во мне мешался со страхом. Он мучил меня, тревожно трепеща в груди. По всему поселению один за другим гасли фонари и захлопывались двери. Сердце у меня громко стучало. Я взглянула наверх, гадая, в каком обличье этой ночью явится князь, и отчаянно пытаясь вспомнить фазу луны.
С небес изливал лучи растущий полумесяц, призрачный и белесый.
Эстер встала у ближайшей хижины – своей, как я поняла, – и проводила взором удалявшуюся фигуру сына. Когда стук колес и топот копыт стали громче, она закрыла глаза и вознесла беззвучную молитву, взявшись за руку мужа.
Вскоре в городок наконец въехала стонущая повозка, запряженная громадным вороным конем Ульриха, и я увидала, что она выкрашена в черный цвет, как и жуткие оглобли, тянувшиеся вперед к темному созданию. Издалека казалось, будто она вся соткана из тени. Единственными проблесками цвета были блеклые золотые и зеленые узоры, украшавшие стыки. Князь Ульрих сидел рядом с возницей и жадно пил из рога. Сегодня волчьей шкуры на нем не было. Он оделся так нарядно, что посрамил бы и герцога, – в роскошную накидку темно-зеленого и черного оттенков, цветов его дома. Лицо его обрамляли блестящие черные волосы. Князь поднял взгляд, и его глаза сверкнули этой безжалостной синевой.
Позади него ехали пожилая женщина и его сестра, Урсильда. Лицо княжны белело из-под черного платка и черного капюшона плаща. Она была глубоко беременна; руки на животе, темные круги под зелеными глазами, изможденное веснушчатое лицо.
Меня пронзил приглушенный восторг. Урсильда прятала у себя фигурку; она входила в круг. Потом я ощутила укол вины.
– Фредерика! – вскричала княжна, заметив меня, и глаза у нее засияли. Пожилая женщина помогла ей выбраться из кареты. – Ты жива! А нам сказали, что умерла!
Ульрих обернулся и проследил за ее взглядом. При виде меня глаза у него наполнились ужасом. Он оцепенел, потрясенный и потерявший дар речи.
Способность его напугать заставила меня улыбнуться. Пусть думает, что я призрак.
Ульрих испустил тихий звук, нечто среднее между стоном и вздохом. Я покосилась на него, находя извращенное удовлетворение в его страхе.
Замыкающими за каретой ехали на могучих конях четверо стражников в красивых зеленых накидках. Волосы у них лоснились от масла, а наряды были так богаты, что всадники больше походили на придворных, чем на воинов.