Наконец женщина пошевелилась.
– Уж почти неделя.
– Не представляю, что ты хочешь от меня услыхать. Он даже Фебе не сказал, что уходит.
– Никогда бы он не стал вот так пропадать. Ему кто-то навредил. Я знаю.
– Если в ближайшее время не вернется, подадим прошение епископу.
– Да что епископу поделать, коли его забрала стража?
Стража? Я потрясенно уставилась перед собой. С чего бы страже забирать Маттеуса? Я подождала продолжения, но его родители умолкли, как будто разговор зашел в уже знакомый тупик. Мать Маттеуса выглядела раздавленной. Отец – раздраженным. Не успев подумать, я выругалась себе под нос. Слова, исторгнутые телом горлицы – ха-мама, привлекли внимание его матери.
– Генрих! – выдохнула она, сжимая руку мужа. И указала на птицу. – Глаза…
– Святой отец, защити нас! – взмолился тот, изменившись в лице. Вскочил с кровати и бросился к окну, размахивая одеялом. – Кыш! Поди прочь!
Я спешно вернулась к своему укрытию, опасаясь, что и без того слишком долго пробыла вне собственного тела. Лежа в дупле и провожая взглядом неуклюже улетающую горлицу, я думала только об исчезновении Маттеуса.
Всю следующую ночь по пути к аббатству я оглядывала деревья в поисках птиц, которые могли бы снова унести меня к дому, – мне нужно было знать, за что стражи могли забрать Маттеуса – но так и не увидела достаточно крупных и способных пережить мое заклинание. По дороге попадались сплошь синицы да козодои. Крохотные создания.
Я решила узнать, что случилось с Маттеусом, как только доберусь до короля.
Следующие несколько ночей я провела в размышлениях о том, что сказать настоятельнице. Я обдумывала каждую мелочь, отрабатывая речь на ходу. Наверное, то еще было зрелище: бормочущий себе под нос мальчишка в изорванной одежде на грязной лошади. Я чувствовала себя нелепо, разговаривая вслух без единого слушателя. Даже лисы, глядевшие из нор, меня как будто бы осуждали.
К двенадцатому утру путешествия я наконец разглядела вдалеке аббатство и город за рекой. От этого вида меня окатило дурным предчувствием, и я так разволновалась, что едва смогла съесть кролика, которого подстрелила и приготовила на огне. Мне было страшно ступать в город даже переодетой. Что, если меня там поджидают люди Ульриха? Что, если кто-нибудь из сельчан сказал ему, что я собиралась к Хильдегарде? Уповая на то, что мой наряд все-таки достаточно неприметен, я потратила одну из монет Кунегунды на переправу.
Странно было находиться на улице при дневном свете. На пути через реку меня замучила дурнота. Я уже свыклась с тем, что моими единственными спутниками были лисы, дикобразы, светлячки и летучие мыши, метавшиеся ночами над пиками гор, а теперь повсюду звенели крики, болтовня и смех. Все время переправы я глядела на то, как мельничное колесо у монастыря неторопливо вращается в воде.
У деревянных городских ворот нахваливали свой товар торговцы. Стражники долго и подозрительно разглядывали странного, женственного на вид крестьянского мальчишку на грязной кобыле, но потом все-таки впустили нас за ворота.
В городе сердце у меня наконец перестало так бешено грохотать. Прямо передо мной убегала вдаль мокрая узкая улица, стиснутая рядами домов. Под откос текли мутные ручейки. Весна здесь наступила раньше, чем в лесу. Пока я ехала к аббатству, рядом трусила кошка, тощая и покрытая струпьями. Вокруг носились дети, вопя и гоняясь друг за другом. Один мальчуган хромал. У другого все лицо покрывали прыщи. И все они были худыми, сплошь кожа да кости. На деревьях в пробуждавшихся садах набухали махонькие почки. Болезненного вида куры, полудохлые козы. Цены на рынке звучали диковинные: восемь пфеннигов за свежевыловленную щуку, пять пфеннигов за головку сыра. Даже торговец рыбой смотрел с безнадегой.
Я задавалась вопросом, кто же способен покупать еду за такие деньги, если никому здесь не позволено выходить за городские ворота, так же как у меня дома. Леса вокруг были изобильными. У меня ушел от силы час на то, чтобы подстрелить и зажарить кролика, которого я съела на завтрак.
Когда я миновала рынок, на другом берегу узкой речушки показались высокие шпили аббатства – светлые и сверкающие, будто башни заколдованного замка из какой-нибудь матушкиной сказки. Красный мост, изогнувшийся над водой, вблизи оказался очень красивым: его сложили из рыжих, серых и коричневых кирпичей. В воде отражались блестящие солнечные лучи. Переезжая через реку, я обратила внимание на травянистую тропу, изрытую колесами телег и следами копыт, – та вела к нескольким богатым на вид поместьям.
Затем вдалеке я заметила их – двух стражников, которые были с Ульрихом на горе. С аккуратно причесанными, намасленными волосами, в черно-зеленых нарядах цветов его дома. В животе что-то оборвалось, и весь страх, глубоко затаившийся внутри, нахлынул снова. Они тихо переговаривались, стоя в дозоре на полпути между мной и воротами аббатства с огромными мечами на бедрах; они ожидали меня. Как мне было пробраться мимо?
Я вспомнила о заброшенной хижине, в которой ночевала несколько дней назад, и отчаянно захотела развернуть лошадь и поспешить туда. Но вместо этого, глубоко вздохнув, заставила себя затенить капюшоном яркость глаз и беспечно двинуться к монастырю, на ходу сочиняя историю, которую скоро предстояло рассказать.
Стражники обвели меня взглядами и преградили мне путь.
– Стоять. Назови свое имя и скажи, куда едешь.
Сердце у меня заколотилось. Натянув поводья Небель и откашлявшись, я постаралась придать голосу хрипотцы и низких нот.
– Меня звать Эккерт, господин, – сказала весело. – Эккерт, сын Хильдебранда-пекаря. Мне к мельнице.
Рослый стражник меня оглядел. Тот, что был пониже, хмыкнул.
– Мы ищем молодую дворянку с длинными черными волосами и золотыми глазами. Верхом на белой лошади. У нас есть основания полагать, что она едет в это аббатство. Не встречал такую?
Я заставила себя усмехнуться.
– Да ну, золотые глаза?
– Мы сами их видели.
Я фыркнула.
– Она чего, навроде волшебной? Как та несушка с золотыми яйцами?
– Проваливай, – пренебрежительно сказал рослый.
Я засмеялась, будто бы находя их поручение крайне забавным, и сжала бедрами грязные бока Небель. Лошадь зашагала дальше. Позади меня первый стражник пожаловался второму:
– Бестолковая это затея.
– Отнюдь. Девица из шпионок герцога. Она замешана в убийстве. Если мы ее найдем…
Я чуть не задохнулась, торопливо уезжая прочь и прислушиваясь к затихающим голосам. Ульрих заявил людям, что я шпионила?
– Лучше бы мы сопровождали тело. А это просто утомительно. Остальные хоть увидят короля.
У меня перехватило дыхание. Ответ второго стража оказался уже слишком тихим, чтобы я его разобрала. Нутро у меня гудело от напряжения, где-то позади глаз разливалась боль. Зубы ныли, так сильно я стиснула челюсти.
Свернув за угол, я выехала к высоким воротам. За ними виднелись конюшни и недостроенное сооружение, кишевшее каменщиками и плотниками и похожее на недавно заложенную церковь. Аббатство до сих пор строили. За половиной церкви тянулся причал. Ниже по течению за несколькими бурными порогами стояла мельница, о которой я соврала людям Ульриха. Мне пришлось миновать ворота и двинуться дальше, как будто направляясь туда.
Добравшись до нее, я поехала дальше. И только примерно в получасе пути от аббатства присмотрела относительно неприметную заводь за изгибом речного русла. Вдоль берега росли деревья, дарившие немного уединения. Дрожа от прохлады весеннего воздуха, я сначала завела лошадь в воду и отмыла ей шерсть, а потом окунулась сама, чтобы размотать полотно на груди и расплести косу. Дьявольски холодная река как будто текла прямиком из какой-то оледеневшей части ада. Стирая с кожи грязь, я снова ощутила ненависть к Ульриху – к его чрезмерной уверенности в своем превосходстве, его высокомерию и лжи.
Отчистив нас обеих настолько, насколько это было возможно, я привязала Небель к дереву, чтобы та смогла пощипать травы, а сама натянула рубашку. И стала думать о Маттеусе, греясь на солнце и молясь о том, чтобы он был жив и здоров и ему ничто не угрожало. Высохнув, я переоделась в свой красивый наряд, забрала волосы и повязалась платком. Надела кольцо, полученное от Эстер, которое собиралась преподнести при знакомстве с настоятельницей. Алмазы ярко заблестели в солнечных лучах.
Потом забралась на спину Небель и сжала ей бока. Мы двинулись к монастырю, и дурнота, терзавшая меня прежде, вернулась. Когда я приблизилась к рабочим, во рту у меня так пересохло, что пришлось отхлебнуть воды из рога. Сердце застучало под горлом. Я как можно скорее свернула от реки к воротам, чтобы стражники не успели заметить меня выезжающей из-за излучины русла.
И вот так неожиданно оказалась внутри. На меня снизу вверх растерянно воззрился привратник.
– Дама путешествует одна?
У дворян так не заведено, сообразила я с опозданием. Мне стоило догадаться, что у него возникнет этот вопрос. Я посмотрела мужчине прямо в глаза, сжала пальцы на поводьях Небель до побелевших костяшек и придала речи высокопарности:
– Моего спутника постигла беда.
– Какого рода, госпожа, если позволите спросить?
Я подобрала ответ.
– Разбойники. В четырех днях к северу отсюда.
Тот кивнул, округлив глаза.
– Вы проделали долгий путь.
– При мне осталось лишь это кольцо. – Я показала драгоценность. – Я прибыла поговорить с матушкой Хильдегардой.
Мужчина обозрел кольцо, еще шире распахнул глаза и склонил голову.
– Как мне обращаться к вашей светлости?
Я крепко и надолго задумалась, прежде чем ответить. Вся минувшая неделя прошла в мучительных попытках решить, стоит ли честно признаваться, кто я такая. Называть собственное имя было опасно, но опасно было и не называть.
– Хаэльвайс из Готель, – сказала я наконец, мысленно молясь о том, чтобы не было заметно, что я произношу эти слова впервые в жизни. Но они хотя бы были правдивыми. Я прожила в Готель более трех месяцев. Я играла в башне еще девочкой. Там выросла моя матушка, там до сих пор жила бабушка.