Привратник кивнул, взял поводья Небель и привязал лошадь к ближайшему столбу.
– Благородная дама Хаэльвайс, – сказал, протягивая руку.
Я растерянно улыбнулась – жест застал меня врасплох. Потом, чуть помедлив и все-таки взявшись за его ладонь, спешилась и прошла следом за мужчиной внутрь, к тускло мерцавшим вокруг очага камням. Мой провожатый кивнул на книгу на столе.
– Вы знаете письмо, госпожа?
Я кивнула, благодарная Кунегунде за науку. В книге было старательно выведено: 4 марта 1158 года от Рождества Господа Нашего.
– Вы изволите внести ваше имя?
Хаэльвайс из Готель, написала я своим неровным почерком.
– Вашего скакуна нужно отвести в конюшни. И тогда отправимся наверх.
Я послушала перестук копыт Небель, уходившей следом за привратником. Потом, в ожидании его возвращения, стала перелистывать страницы книги, чувствуя трусливый трепет в горле. На страницах громоздились имена одно благороднее другого. Я проглотила страх, пытаясь убедить себя, что мне не грозит опасность, что мне велела идти сюда матушка. И тут увидела первую страницу. Ее украшала королевская печать.
Божьи зубы, мелькнуло у меня в голове. Я прибыла сюда на лошади его мертвой дочери.
Глава 23
Пока привратник вел меня по камням, выложенным на грязной земле, я пыталась унять дрожь в руках. Мое притворство ощутимо нависало надо мной, грозя рухнуть в любой миг, будто крыша горящего здания. Небель, возможно, и не подвергала меня опасности – белые кобылы не были такой уж редкостью, но я показала привратнику кольцо Фредерики. Которое могло оказаться некоей знаменитой безделушкой, известной всякому мало-мальски знатному человеку. Поднимаясь за провожатым по узкой каменной лестнице, я изо всех сил старалась проглотить страх. Перил не было. Наши башмаки издавали тревожащий гулкий перестук, пока ворота, конюшни и недостроенная церковь под ногами все уменьшались, но упасть я боялась намного меньше, чем оказаться разоблаченной.
На последней площадке тяжелая деревянная дверь преграждала всем чужакам путь за стену верхнего яруса аббатства. Железный молоток был выделан в виде пугающего крылатого лица, черного и гладкого. Оно щерилось – богоподобное и гневное, как будто стараясь отпугнуть нежеланных посетителей.
Привратник потянулся к нему и постучал, железо громко и гулко загрохотало о дерево. Пока мы ждали, чтобы нам отворили, мой спутник все прочищал горло. Солнце изливало жар на мою одежду. У меня закружилась голова, что я поначалу списала на высоту стены, на которой мы стояли, и на высоту общественного положения, которую я вознамерилась покорить.
Над дверным молотком открылась узкая дверца. Из-за прутьев выглянуло лицо. Видны были только темные глаза, скользнувшие к привратнику.
– Мы никого не ждем, – сказала женщина с выговором, какого я никогда прежде не слыхала. – Кто пришел?
– Благородная дама Хаэльвайс из Готель, – представил меня мужчина. – Она изволит желать приема у матушки Хильдегарды.
– Она привезла рекомендательное письмо?
Привратник посмотрел на меня. Я покачала головой и повторила свою историю, додумав подробность о том, что все бумаги у меня отняли во время ограбления.
Женщина буднично отозвалась:
– Да благословит и сохранит вас Господь от дальнейших бед, но это священное место. Мы не можем впускать кого угодно. Вы пришли в паломничество?
Я снова покачала головой.
– Мне необходимо убежище.
– От кого?
Я закусила губу, вспомнив королевскую печать в журнале.
– Я стала свидетелем ужасного деяния. И могу рассказать о нем только матушке Хильдегарде.
– Благородная дама принесла подношение, – подтолкнул меня локтем мой спутник. – Покажите.
Я подняла кольцо, страшась, что женщина его узнает. При виде драгоценности та округлила глаза так же, как недавно привратник. Лицо исчезло, и дверца закрылась. Я замерла с колотящимся сердцем, ожидая ее решения. За деревянными створами как будто послышался звон ключей. Через мгновение щелкнул замок. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы у меня могли забрать кольцо. Сквозь щель было видно, как женщина его разглядывает, вертя в загорелых пальцах. Потом она распахнула дверь. Сказала:
– Возможно, пройдут дни, прежде чем матушка Хильдегарда сможет вас принять, благородная дама Хаэльвайс. – На ней был тонкий венец с прозрачной вуалью, ниспадавшей красивой белой дымкой на черные волосы. Одежды на солнце светились белизной, подчеркивая бронзовую кожу. – У нас приказ ее не беспокоить. Но мы будем рады поселить вас в гостевом доме на время ожидания.
Когда сестра впустила меня на верхний ярус монастыря, волосы у меня встали дыбом. Вокруг ощутимо сквозило напряжение. Я закрыла глаза, протянув руку вперед. Воздух был настолько разрежен, что я почувствовала, как с нашим миром сплетается иной – точно так же, как и в Готель, хотя туман здесь отсутствовал.
Это было тонкое место. У меня даже не возникло сомнений. Но что оно значило для Хильдегарды и ее христианского аббатства, я не ведала.
Сестра, представившаяся мне как Афанасия, начала называть каждое здание, мимо которого мы проходили: жилой дом, башню настоятельницы, клуатр. По ее словам, наверху все постройки закончили только в минувшем году. Люди на мельнице чрезвычайно добрые; Хильдегарда так спешит все обустроить.
Я то слушала, то отвлекалась, с трудом улавливая ее слова. Мысли все возвращались к людям Ульриха на дороге внизу и к королевской печати в журнале. Что бы подумал король, если бы обнаружил меня здесь с лошадью его мертвой дочери?
Афанасия продолжала болтать, обводя рукой каменное здание и не замечая моих терзаний.
– Там инфирмарий [11]. А там сад.
Она указала на мощеную дорожку, по обеим сторонам которой раскинулись обширные густые насаждения, зеленеющие почками и поросшие рядами крапивы и одуванчиков.
Я никогда не видела сада, настолько бескрайнего.
– За ним огород с целебными травами.
Между деревьями и верхней стеной устроился гостевой домик с одним маленьким окном за решетчатыми ставнями и с соломенной крышей. Сестра открыла дверь и предложила мне повесить плащ на стену. В углу стоял небольшой стол, за которым можно было есть, читать или шить. Середину комнаты занимала богато заправленная кровать, на которой мне предстояло спать, из стены тянулась труба с рычагом, подводившая воду из реки, а рядом устроили очаг с котлом, чтобы можно было принимать горячие ванны. Я попыталась небрежно кивнуть, как будто готовая узреть такие чудеса, но, по правде говоря, была просто сражена этим рычагом, подающим воду прямо в дом.
Выражение лица, должно быть, выдало мои чувства. Афанасия рассмеялась:
– Все забываю, какое диво здесь проточная вода. На Востоке такое повсеместно.
– Так вы оттуда? – спросила я, тут же пожалев об этом из опасения, что вопрос выдаст мою отрешенность от мира.
Афанасия отвернулась к стене с печалью в глазах.
– Я родилась в Константинополе. Моя матушка, упокой Господь ее душу, там умерла. Я одна вырвалась [12].
Я кивнула, исполняясь сочувствием.
– Упокой Господь ее душу, – повторила, встретившись с женщиной взглядом. – Как давно это было? Моя собственная мать умерла менее полутора лет назад.
Голос у меня задрожал. Афанасия перекрестилась.
– Об иных вещах лучше и не заговаривать. Скоро вам принесут ужин. Вечерня через два часа. Вы пожелаете присутствовать?
Я медленно кивнула, задаваясь вопросом, станут от меня ждать этого или нет.
– Очень хорошо, – сказала сестра, направляясь к двери с развевающейся за спиной вуалью. – Как зазвонит колокол, выходите на улицу. За вами придут и проводят вас к часовне монахинь. А пока же – рядом с бадьей есть мыло и полотенца. Если изволите, перед службой хватит времени искупаться.
Когда дверь за ней со щелчком закрылась, я взглянула на вещи на табуретке возле котла. Потом вытащила из сумки матушкино зеркало и поднесла его к лицу. На меня воззрилось мое смутное отражение, рассеченное трещинами. Торчавшие из-под платка кудри растрепались, лицо покрывала тонкая пленка речной грязи. Глаза казались призрачными и неземными, все того же странного золотого оттенка.
Я со звоном опустила зеркальце на табурет и взяла мыло. Вроде того куска, которым я пользовалась в Готель, но намного более душистое, оно источало аромат айвы с нотками каких-то незнакомых пряностей. Полотенце для рук было соткано из чистого льна и украшено по краям изящной вышивкой. Когда я покачала рычаг, насос подал воду прямиком в трубу, как будто по волшебству. Приятно оказалось поработать, надавливая на ручку и поднимая ее обратно.
Я наполнила котел, поднесла его к очагу и разожгла огонь. И пока вода грелась, стала думать о Маттеусе и молиться о его безопасности. У меня не шли из головы слова его матери о страже. Куда он пропал? Отчего у них дома царил такой беспорядок? Маттеус был ни в чем неповинным портным. Зачем бы он мог понадобиться страже?
Тут мне пришла в голову возможность, о которой я раньше не задумывалась. Что, если Маттеус и Феба поссорились, и он ее бросил? Тогда его отец был бы расстроен, потому что они утратили недавно обретенное положение. Но с какой стати это могло как-то касаться стражи? Мне захотелось повыдергать себе волосы, так мало в этом виделось смысла. Оставалось надеяться на скорейшую встречу с королем, которая позволила бы мне убедиться, что с Маттеусом все в порядке.
Когда вода достаточно согрелась, я опрокинула котел в ванну. И каким же облегчением было в нее погрузиться! Тепло успокоило ноющие мышцы. Мыло наполнило воздух ароматом айвы. На один блаженный момент я позабыла все свои страхи. Остались только я и вода.
Вот только, принявшись тереть кожу и глядя на то, как грязь сходит мутными клубами, я подумала об Ульрихе и о том, что никаким мылом никогда не смыть его прикосновений. А потом вспомнила о стражниках, которые в любой миг могли понять, что я уже здесь.