Сердце по пути к башне частило вдвое обыкновенного. Мое рвение отомстить за смерть Рики поднимало голову, наполняя душу ясностью и целеустремленностью. За дверью оказался каменный зал, ничем не украшенный, если не считать прислоненного к стене щита с фамильным гербом короля.
Должно быть, я нахмурилась. Соланж рассмеялась.
– Никакой любви к королю, как я погляжу, госпожа. Это его сводный брат, граф, даровал нам пару лет назад, когда занял пост опекуна. Щит полагалось повесить у нижних врат, но матушка Хильдегарда не хочет выставлять подарок на всеобщее обозрение. Она говорит, что единственный дом, которому мы должны проявлять верность, – это дом Божий. – Соланж повела меня к винтовой лестнице. – Настоятельница наверху.
И мы стали подниматься по ступеням, оглашая отзвуками шагов сначала второй, а потом и третий этаж. Помещения в главной башне были круглыми; кабинет Хильдегарды меблировали скудно, зато в стенах были вырезаны роскошные арочные окна. С двух сторон от нас горела пара резных факелов, мерцавших и бросавших глубокие тени на лицо настоятельницы. Та сидела в середине комнаты в одном из двух кресел, украшенных богато, будто троны. Когда я вошла в комнату, она подняла глаза, но разобрать в полумраке выражение лица я не смогла.
Матушка Хильдегарда показалась мне меньше и тоньше, чем во время Божественной службы, как будто священные обязанности ее каким-то чудом укрупняли. Она кивком отпустила Соланж, а затем жестом пригласила меня сесть во второе кресло. С этого места ее лицо было видно немного получше, хотя оно все еще тонуло в тенях.
– Простите за тусклый свет, – сказала она с извиняющейся улыбкой. – Меня одолевает головная боль.
Я кивнула, подумав о боли, которую мне самой когда-то причинял свет, и решила сразу перейти к делу.
– Мне нужно посоветоваться с вами, матушка Хильдегарда. Я стала свидетелем убийства принцессы. Я ждала возможности поговорить уже с неделю.
Из-за теней мне не удалось разглядеть, как она отозвалась на мои слова, хотя я и попыталась. Пламя факела подсвечивало ореол серебристых волос вокруг ее ушей.
– Никто не называл мне причин вашего прибытия до этого вечера. – В голосе у нее засквозили предупреждающие нотки. Я внезапно осознала, насколько прямолинейно выразилась. И закрыв глаза и глубоко вздохнув, приказала себе держаться более уважительно.
– Убийцей был человек принца Ульриха, матушка. Он всадил ей в бедро стрелу Церингена, но я полагаю, что это лишь уловка, призванная переложить вину на его врага.
Хильдегарда какое-то время молчала. Я пожалела, что не могу прочесть выражение у нее на лице.
– Зачем жениху принцессы устраивать ее убийство?
– Не знаю, – нетерпеливо сказала я. – Это имеет значение? – Тут мне снова пришлось брать себя в руки. Гнев так и пытался надо мной возобладать. – Прошу прощения. Я знаю, что это был он. Убийца бранил ее за измену Ульриху и использовал кинжал, украшенный его гербом.
Я протянула ей обернутый тканью клинок. Хильдегарда шумно вдохнула, завидев проступившие пятна крови. Стиснув челюсти, взяла у меня сверток. И пробормотала молитву, прежде чем вынуть окровавленное оружие и вглядеться в изображение волка на рукояти.
– Потом я встретила в лесах Ульриха, и кое-кто сболтнул ему, что я видела убийство. Я солгала, что из-за метели ничего не разобрала. А он все равно попытался все у меня выпытать.
Матушка Хильдегарда осмотрела кинжал при свете факела.
– Но вы сбежали?
Я глубоко вдохнула, собираясь обо всем ей рассказать, но слов не вышло. У меня перехватило дыхание, в горле что-то сжалось, и вот так просто мое самообладание разбилось на тысячу осколков. Я успела только осознать, что рассыпаюсь на части, будто глиняный горшок, упавший на каменный пол.
– Он хотел отнять мою добродетель, – зарыдала я. – Хотел меня убить. Я не могу перестать об этом думать. Мне снятся кошмары.
Хильдегарда завернула кинжал и отложила его в сторону, потянувшись к моей руке.
– Хотите, мы вместе помолимся?
Я не смогла ответить, так часто всхлипывала.
– Ave Maria, – начала настоятельница. Кожа у нее была тонкой, как бумага. Вокруг нас плясали отсветы пламени. – Gratia plena…
Пока она читала молитву, я глубоко дышала, пытаясь успокоиться и сосредоточиться на ее словах. Она не случайно выбрала «Аве Марию»? Мне все равно не хватало света, чтобы разобрать выражение у нее на лице, но молилась Хильдегарда благоговейно и с чувством.
За окнами башни звезды сияли так ярко и густо, что мне подумалось, не смотрю ли я сейчас на души в небесах, приглядывающие за землей. И нет ли среди них души моей матери. И души Рики, что наблюдает за мной и ждет, когда я отомщу за ее смерть.
– Матушка, – проговорила я. – Мне нужно рассказать обо всем королю. Я хочу убедиться, что Ульрих будет наказан. Но тот уже отправился к Фредерику со лживой историей, в которой замешана я. Мне нужен ваш совет. Я не представляю, как убедить короля поверить моему слову, а не слову князя.
Глаза у настоятельницы сверкнули. Она потерла виски. Было очевидно, что мое тяжелое положение вызывает у нее сочувствие. Она умолкла и молчала дольше, чем мне казалось необходимым для осмысления моей просьбы, – как будто что-то тщательно продумывая. Мне оставалось лишь гадать, что именно. Наконец матушка Хильдегарда кивнула, приняв решение.
– Император – вам следует называть его императором – будет проводить суд при дворе неподалеку через три недели. Я отправлюсь к нему на прием спустя неделю после Пасхи. И могу взять вас с собой.
Я сделала глубокий вдох. Снаружи над рекой мерцали звезды.
– Благодарю.
Она приосанилась и открыла было рот.
Я поняла, что меня сейчас отпустят. И возможно, мы больше не поговорим с ней в ближайшие недели. А я жаждала разузнать все об альрауне и святилище. Но нельзя же было просто выпалить признание и вопрос. Я спешно все обдумала.
– Есть еще один предмет, с которым мне необходима ваша помощь.
Настоятельница склонилась вперед, приподняв брови. Выражение лица у нее оказалось пронизано таким пониманием, что я заволновалась, не разгадала ли она мое низкое происхождение и ересь.
– И что это?
– Я слышала, что вы сильны в лекарском деле. Я принимаю два средства, и оба почти вышли. Масло для менструаций. Они у меня так и не начинаются. И фрукт, который отгоняет обморочные припадки, которые были у меня с рождения.
– Припадки. – Она пересела поудобнее. – Какого рода?
Я принялась рассказывать ей, на что они похожи – как истончается вокруг воздух, как приближается иной мир, а моя душа покидает плоть. Матушка внимательно слушала, и на лице у нее мелькало нечто, неразличимое в полумраке. Я описала все попытки родителей меня излечить, всех травников и святых целителей, которых мы посещали, и все молитвы, благословения и изгнания.
– Лишь после того, как в том году я стала есть один фрукт, припадки… – Я запнулась. Чуть не сказав изменились, но в последний миг прикусив язык. Скажи я изменились, и она могла бы спросить, как именно. А говорить о фигурке и о голосе я не смела, ведь Хильдегарда тоже могла решить, будто я одержима демоном. – …они прошли. Фрукт их исцелил.
Настоятельница всмотрелась в мое лицо.
– Что за фрукт?
– Моя бабушка называет его альрауном.
Глаза у Хильдегарды расширились, и она склонилась вперед, заглядывая мне в лицо. От ее следующих слов меня охватило беспокойство.
– Вы едите альраун.
– Как лекарство. От него обмороки совсем проходят.
– А вы его перед этим освящаете?
Я помотала головой, озадаченная.
– Не знала, что это необходимо.
Хильдегарда надолго замолчала, и я увидела, как на лицо у нее набежала какая-то тень. Теперь я была уверена, что мне это не показалось.
Я собрала всю смелость в кулак. Сказала:
– Матушка. Простите за дерзость, но вы ведь и сами принимаете альраун? Я порой замечаю, как у вас во время службы блестят глаза.
Она подсела, заметно встревоженная.
– Хаэльвайс из Готель. Кто тебя этому научил?
– Принцесса. – Я посмотрела на нее прямо, приказав себе быть смелой. Мне нужно было знать. – Вы не ответили на мой вопрос, матушка. Вы их едите?
Та снова помолчала. Затем рассмеялась и покачала головой, явно пораженная моей настырностью.
– Да, временами. Коль уж вам так важно знать. Это помогает от головной боли. Но я всегда их сперва освящаю.
– Матушка…
Она подняла руку.
– Кардинал говорит, что альраун порожден из той же земли, что и Адам. Он говорит, что растение несет в себе дух дьявола. Нужно будет уничтожить плоды, что ты собрала. Если епископ узнает, что ты их ела, тебя отлучат от церкви или того похуже.
Я замотала головой с неожиданным гневом. Никому больше нельзя отнимать у меня альраун. Негоже повторять прошлую ошибку.
– Нет, – заявила ей. – Ни за что.
Хильдегарда потрясенно уставилась мне в лицо. Она смотрела на меня так долго, что я успела догадаться, насколько в диковинку ей был чей-то отказ. Затем настоятельница прикрыла глаза, словно прислушиваясь к далекой музыке. А через мгновение грустно улыбнулась.
– Какая сильная у тебя воля. Ты напоминаешь мне мою старую подругу Ричардис.
Голос у нее дрогнул, и Хильдегарда склонила голову под гнетом нахлынувших чувств. Когда она подняла взгляд, по выражению на ее лице я поняла, что Ричардис мертва.
– Сожалею о вашей утрате.
Матушка кивнула.
– Прошли годы. Я думала, что смогу говорить о ней без… – Она запнулась. – Даже спустя столько лет я к ней слишком привязана.
Скорбь у нее на лице проступила столь явно, что трудно стало смотреть. Хильдегарда сжала руку в кулак. Костяшки пальцев у нее побелели. Я услышала, как хрустнуло несколько суставов.
Через мгновение настоятельница вернула себе самообладание.
– Ваша бабушка. Кто она?
Я глубоко вздохнула.
– Вообще-то вы знакомы. Ее настоящее имя – Кунегунда.