– Кунегунда. Стоило догадаться. – Хильдегарда пристально посмотрела на меня, как будто решая, стоит ли продолжать. Затем покачала головой, словно уцепившись за какую-то мысль. – Ты во многом на нее похожа. С каким цветом глаз тебя родили?
– С черным, – сказала я.
Она все не отводила взор.
– И до того, как ты стала есть альраун, тебя беспокоила чувствительность к свету?
– Да, – подтвердила я. – Откуда вы знаете?
– У меня так же, – просто объяснила она.
Я только моргнула в ответ, потрясенная.
Хильдегарда отошла к восковой табличке, чтобы что-то записать. Стала выводить слова, бормоча про себя на латыни.
– Oculi nigrim, pallid complexionis. Сколько тебе лет?
– Семнадцать.
Она сделала пометку.
– Могу я спросить, что вы такое делаете?
– Заношу в записи твой нрав. – Хильдегард отложила перо. – Я приготовлю тебе масло для менструаций. В таком возрасте они давно должны были начаться. Если все нечистое так и будет в тебе копиться, это навредит здоровью. Что до альрауна, у нас в огороде высажены его кусты. Я попрошу Соланж показать тебе, как их собирать и очищать. И скажу ей отвести тебя к источнику, из которого мы берем святую воду.
Источник? Рядом с руинами? Я вдохнула, пытаясь скрыть свое стремление увидеть святилище.
– Приготовим тебе настойку из корня, – продолжила настоятельница. – К сожалению, в эту пору альраун не плодоносит.
Я разочарованно кивнула. Разумеется, сейчас было не время для урожаев, но я рассчитывала на сушеные фрукты.
– От корней будет та же польза, что и от плодов?
Хильдегарда медленно кивнула.
– А освящение влияет на его действие?
Она снова кивнула.
– О, еще бы.
– Как?
– Вот увидишь. – Матушка улыбнулась. – Прости. Головная боль меня одолевает. Я помолюсь Сущему, чтобы твой сон этой ночью был спокойным. А утром пришлю Соланж с маслом.
Глава 25
Вернувшись в гостевой дом, я разделась до сорочки и приступила к вечернему распорядку дел: искупалась, расчесалась, забралась в постель и полезла в сумку за куском альрауна. Это действие стало настолько привычным, что я чуть не забыла о наставлении Хильдегарды прекратить их есть. А вспомнив, села на кровати, сжала фрукт в ладони и попыталась решить, прислушиваться ли к совету. Завтра я выйду за пределы аббатства. А за стенами со мной, вероятно, сможет заговорить матушка. Я все же легла обратно, отложив альраун, но мысли все кружили, так что я поняла, что не смогу заснуть, не откусив кусочек.
Следующим утром, одеваясь, я вздрогнула от стука в дверь. За порогом домика оказалась Соланж с закупоренной ампулой, наполненной блестящим розовым маслом.
– Держите, – сказала послушница, протягивая снадобье. – И матушка Хильдегарда попросила меня забрать и уничтожить остатки альрауна.
В груди у меня всколыхнулось яростное собственничество, но я быстро овладела собой, заставила себя кивнуть и степенно направилась к сумке. Перебирая содержимое в поисках плодов, я решила, что не желаю расставаться с обоими. И с послушной улыбкой отдала Соланж только один, оставив второй спрятанным на самом дне.
Та сказала, что после дневной службы покажет мне, как правильно собирать растения и очищать их в источнике.
Как только послушница ушла, я легла на кровать, задрала сорочку и втерла масло в кожу. Воздух наполнился пряным ароматом измельченных розовых лепестков, белого щавеля и еще чего-то незнакомого. Когда снадобье впиталось, я разгладила одежду и уставилась в потолок с глупой надеждой в сердце. Уповать на мазь Кунегунды я давно перестала, хотя и продолжала пользоваться ею несколько месяцев подряд. Полагаться на другое средство было самообманом, которому, как мне казалось, я не была склонна потворствовать. Всю свою жизнь я посещала мнимых святош и целителей, чудеса которых так никогда и не сбывались.
Но сердце – вещь предательская. Оно хочет того, чего хочет. Окутанная запахом роз и щавеля, я позволила себе помечтать о Маттеусе. Они с Фебой поссорились; он в спешке оставил их дом, чтобы добиться расторжения брака. Получив отказ от епископа, пошел к королю. И тот проявил сочувствие, поскольку сам вынужден был добиваться права расторгнуть брак со своей первой женой, матерью Рики. Маттеус вернулся домой свободным человеком, мы встретились в его лавке после того, как я покинула двор. Я упросила его пойти со мной в мою хижину, чтобы мы смогли поговорить наедине. И уже вскоре он держал меня за руки в моем чулане, целовал и все такое. К этому времени розовое масло подействовало, и когда я сказала ему, что достигла зрелости, он позвал меня замуж. Получилось такое дивное наваждение, что жалко было отпускать.
Собираясь в монастырь на службу, я встревожилась, что Хильдегарда как-то узнает о кусочке фрукта, который я съела накануне. Но потом поняла, насколько это глупо. В Готель золотистые радужки у меня полностью потускнели только спустя несколько дней.
Встретившись в саду с послушницей Соланж, я сделала вид, будто не знаю, где растет альраун. И позволила отвести себя к грядкам. Вокруг витал слабый запах петрушки и горьковатые ароматы какой-то неведомой молодой зелени. Солнечный свет струился сквозь облака, блестя на камнях дорожки.
– Альраун там, – указала Соланж на посадки, которые я уже видела прежде.
Проходя мимо трав, умеряющих плотские желания, я вспомнила слова Афанасии и с усмешкой подумала, что, реши я оставаться в аббатстве, мне бы пришлось пробраться сюда ночью и съесть все до последнего ростка.
– Нам дозволено собрать две штуки, – сказала Соланж, опускаясь на колени перед грядкой.
В саду не было слышно ни звука, кроме щебетания птиц. Больше никто поблизости не гулял. Присев на землю рядом с Соланж, я учуяла, что земля источает резкий запах, как будто недавно перемешанная с навозом.
Сестра кивнула на два самых крупных куста альрауна.
– У этих, скорее всего, самые развитые корни. Чтобы их очистить, нам придется покинуть аббатство. На другой стороне холма есть родник. Оставим корни в воде на сутки, чтобы все нечистоты из них вымыло. А потом попросим священника их благословить, и матушка Хильдегарда приготовит вам настойку.
Я подозрительно покосилась на растения, напоминая себе о последнем сушеном фрукте, припасенном на случай, если корни не подействуют.
Когда я перевела взгляд на Соланж, та улыбнулась мне и достала из сумки пару перчаток.
– Зачем это? – спросила я, вспоминая о том, сколько раз прикасалась к плодам голыми руками.
– Альраун ядовит, – объяснила сестра, разглаживая кожаные пальцы перчаток. Значит, Кунегунда не лгала. – Особенно семена.
Сердце у меня екнуло.
– Семена?
Та кивнула.
Вылазка в лес, которую матушка совершила накануне того, как слегла. Могла она тогда искать дикорастущий альраун, чтобы набрать плодов на семена? Я вспомнила ее счастливые перчатки для работы в огороде – сплошь усеянные дырами. Если матушка прикасалась к семенам, пока высаживала их в землю, яд мог вызвать ту хворь.
– И каковы признаки отравления альрауном?
Соланж помрачнела.
– Желтая кожа. Лихорадка. Отеки. Как-то раз к нам пришла женщина, которая случайно съела семян. Хильдегарда перепробовала все, чтобы вывести яд. Сок из растолченных в ступке пижмы, буквицы и руты, смешанный с молочаем и запитый глотком медовухи, обычно от всего помогает, даже от мышьяка. Но через три месяца несчастная умерла. А когда мы похоронили ее на кладбище, из ее могилы пророс свежий альраун. Вот откуда мы их взяли.
Во рту у меня пересохло. Земля под ногами закружилась. Сверху обрушился жар солнца. Матушка съела семена? Я вспомнила сказку о золотом яблоке, ее пожелание покоиться в нашем саду. Кусты альрауна, выросшие там следующей весной. Она их не сажала. Она…
Правда оказалась невыносимо тяжелой.
Сестра Соланж заметила слезы у меня на глазах, но поняла их причину по-своему.
– Это печальная история. Что есть, то есть. Упокой Господь ее душу. Эту женщину звали Агнес. – Над головой у нее жужжала муха. – А вот байки о корнях, чтобы вы знали, неправда. Они не визжат, когда их вытягиваешь из земли.
Я вытерла лицо рукавом рубашки, пытаясь взять себя в руки.
– Уж сколько дюжин я собрала. Ни звука не издают.
Она достала из сумки железную лопатку, добротное на вид орудие, выкованное одним куском. Пока Соланж раскапывала почву вокруг корней первого растения, я вспоминала ту, которой пользовалась матушка. Деревянную поделку, ручка у которой была примотана к мастерку бечевкой. В голове зазвучала песня матери, которую она пела, работая в огороде. Спи до утра, моя милая. Хазос дает мед и яйца…
Каково было любить кого-то настолько, чтобы пожертвовать собой?
Должно быть, я долго смотрела куда-то в пустоту. Потом моргнула и пришла в себя, и моим глазам снова предстал сад аббатства. Старания сестры Соланж обнажили корневища: серое бесформенное нечто. Послушница ухватилась за растение рукой в перчатке и вытянула его из грядки целиком. Прозвучали разве что треск стеблей и шлепки падающей земли. Корень был не настолько похож на человечка, как на рисунке в книге Кунегунды, и напоминал скорее серую морковь, чем живое существо.
Второе растение тоже позволило себя выкопать без лишнего шума. Я с прищуром смотрела, как женщина отряхивает более характерный образчик с узловатой головой, туловищем, тонкими ручками и ногами-морковками.
Бросив корень в сумку, Соланж взглянула на меня.
– Ваша лошадь ведь у нас на конюшне? Родник довольно далеко, нам бы лучше отправиться верхом.
Я пошла следом за ней к воротам, глотая тревогу и стараясь призвать былое предвкушение поездки к святилищу. По мере того как мы спускались по лестнице, иной мир отступал. Я отстала от Соланж, натягивая капюшон на лицо, чтобы утаить не только свою личность, но и слезы.
Небель обнаружилась во втором, благословенно сумрачном стойле за поглощением сена из полного до краев мешка. При виде нее сердце у меня переполнилось нежностью. Лошадь приветливо заржала, а ее огромные глаза взглянули на меня как будто с сочувствием к тому раздраю, в который превратилась моя жизнь.