К вечеру дурнота несколько утихла, так что можно было надеяться, что следующий день окажется другим. Проваливаясь в сон, я стискивала в руке фигурку. Мне все еще не верилось в то, что сделала матушка; воспоминания о ней терзали душу. Голос Отца эхом отдавался в голове, но осмыслить его приказ у меня не выходило. Я помолилась Матери в поисках ответов: что мне следовало сделать в аббатстве, как было собирать ее воедино? Она говорила об осколках статуи или о чем-то ином? Я попросила послать ответ в сновидении, раз наяву связаться со мной было невозможно, но ничего подобного мне не приснилось. Ее молчание – ее отсутствие здесь – меня просто опустошало. Все больше и больше я жаждала покинуть аббатство.
Наутро я налила в чашку меньше настойки, чем накануне, но после принятия снадобья головокружение и тошнота вернулись, и сильнее прежнего. Сияние Отца больше не ограничивалось часовней. Оно было повсюду, неотвратимое и дурманящее. Оно затапливало гостевой дом даже с закрытыми ставнями. И несло чувство любви настолько праведной, настолько безусловной и принимающей, что она казалась непостижимой. Я лежала на кровати, а мир вокруг вращался без остановки, так что меня охватило таким головокружением, что не было сил пошевелиться.
На вторую ночь в дверь домика кто-то постучал. С заходом солнца мне стало легче, как и предыдущим вечером. Я уже улеглась в постель с матушкиной фигуркой в руке и собиралась засыпать в блаженном облегчении от того, что жилище прекратило кружиться. Пришлось торопливо одеваться и прятать птицу-мать в сумку, чтобы ее не заметили. Проводя щеткой по волосам, я посмотрела на свое смутное отражение в разбитом зеркале. Зрачки у меня стали большими. Золото потускнело. Черные завитки волос на макушке распушились.
– Госпожа? – Дверь открылась. Это была Соланж. Я опустила зеркало. – Матушка Хильдегарда изволит с вами повидаться.
Я убрала зеркало, повязала голову платком. И выйдя за дверь, последовала за сестрой через тенистый сад.
Хильдегарда у себя в башне сидела в одном из двух кресел перед открытым окном. С лестничной площадки мне было видно растущую луну. В комнате стоял полумрак. Все остальные ставни уже затворили. Факелы на стенах не горели, только железный фонарь освещал пол вокруг кресла настоятельницы. Та посмотрела на меня; на лице у нее залегли беспорядочные тени.
– Ты пила настойку?
Я глубоко вдохнула.
– Да, матушка.
– Ты его чувствуешь?
Я кивнула, пытаясь скрыть беспокойство.
– Он ко мне обратился.
Хильдегарда просияла и расплылась в ослепительной улыбке, лицо у нее исполнилось радостью и счастьем. Она похлопала по соседнему креслу, и я села.
– Что он сказал?
– Попросил о помощи.
Матушка потянулась к моей руке и сжала ее, склонившись к свету фонаря. Глаза у нее чуть заметно сверкнули золотом. Выражение лица стало мягким и открытым. Она ободряюще улыбнулась.
– Я говорила о твоем прибытии в молитве.
– Правда?
Хильдегарда кивнула.
– Живой Свет ответил. Велел принять тебя. Мне будет проще защищать тебя перед лицом короля, если мы представим тебя как послушницу.
Я разинула рот. Афанасия, советовавшая мне дать обет, – это одно. Хильдегарда, действительно способная воплотить все в жизнь, – совсем другое. Я уставилась на нее, потеряв дар речи. Из меня бы вышла совершенно негодная праведница. Свет Отца казался мне неуютным. А тьма была много ближе. Меня переполняли обида, тяга к человеческим прикосновениям и жажда мести. Мне хотелось иметь детей, вступить в круг и жить той жизнью, которой лишилась моя матушка. Получив предложение иного пути, я лишь утвердилась в преданности тому, на который ступила.
Эти чувства, должно быть, отразились у меня на лице. Выражение у Хильдегарды сменилось разочарованным.
– Ты не желаешь святой жизни?
Фонарь моргнул. Да, я не желала. И понимала это ясно как день, но не могла позволить себе оттолкнуть ее. Я не стала отвечать на вопрос, пытаясь найти щадящий способ объяснить свои сомнения.
– Вы когда-нибудь ели неосвященный альраун?
Хильдегарда умолкла. Широко распахнула глаза.
Ее ошеломление подтолкнуло меня к дерзости. Я задала новый вопрос:
– Зачем вам камни из святилища в аббатстве?
Хильдегарда не отозвалась. Только глубоко вдохнула. За окном ярко сиял серп месяца. Мимо него плыли тонкие облака. Через мгновение она выдохнула, встретилась со мной взглядом и ответила настолько тихо, что я едва расслышала ее голос:
– То, что я собираюсь сказать далее, я не говорю в открытую. Я говорю об этом только самым доверенным своим дочерям. А тебе сейчас скажу потому, что сама хочу заслужить твое доверие. Понимаешь?
Я кивнула, надеясь, что наконец будет раскрыта часть тайн, что меня изводили.
– Я никому не скажу.
– Хорошо, – вздохнула Хильдегарда.
Она несколько раз открывала рот, намереваясь начать, но снова закрывала, словно постепенно отказываясь от высокопарной речи. Потом наконец негромко промолвила:
– Я всегда чувствовала на грани ощутимого женское присутствие: святую озеленяющую силу, благодаря которой все росло и исцелялось. Но эта сила никогда со мной не заговаривала, пока год тому назад я не забыла очистить свой альраун. Тогда в святилище ко мне обратился женский голос. Он-то и приказал заложить камни в эти стены.
У меня отвисла челюсть.
– И вы не сочли, что это демон?
Хильдегарда было засмеялась, но смолкла, как будто не определившись, забавляет ли ее такой вопрос.
– Именно так я и сочла. До того дня со мной говорил только Живой Свет. Я стала отчаянно молиться Сущему, чтобы он ее изгнал. Но вместо того чтобы подарить мне избавление, Господь сразил меня тяжкой хворью. Он наказал меня за сомнения. И в худшую пору мучений, когда я металась в постели, послал мне видение женщины, восседавшей на троне в диком лесу. Призрачной и крылатой, и с клубками змей под ногами. Ее окутывал рой золотых пчел. Поначалу выражение лица у нее было почти блаженным. Я решила, что вижу Святую Марию. – Взгляд Хильдегарды обратился куда-то внутрь, и ее чуть заметно передернуло. – Затем оно стало свирепым. Я поняла, что, кем бы она ни была, именно ей принадлежал тот голос, и теперь она гневалась на мое непослушание.
Тени? Крылья? Пчелы? Мысли закружили. Руки внезапно похолодели. Я вспомнила, как Кунегунда говорила о муравьях, съевших ее подношение; вспомнила, как жужжал голос, звучавший у меня в голове. И открыла рот, но запнулась, боясь высказать мысль вслух.
– Моему внутреннему взору представало немало странного, но это видение, безусловно, было из страннейших. – Хильдегарда покачала головой с глазами, полными недоумения. Затем повернулась ко мне и нерешительно добавила: – Моя хворь продолжалась, покуда я не написала архиепископу с просьбой позволить замуровать камни в стены. Тогда все прошло так же стремительно, как и началось. Женский голос говорил с тобой здесь?
Мне показалось, что в ее вопросе сквозила горячность.
– В святилище.
Настоятельница коротко кивнула. Такого ответа она и ждала.
– Что ты услышала?
Я набрала воздуха в грудь.
– Она сказала мне собрать ее воедино.
Лицо Хильдегарды стало задумчивым, почти встревоженным. Молчание так затянулось, что я успела отчаянно испугаться, не углядела ли она нечто еретическое в моем ответе и не собирается ли отказать мне в сопровождении ко двору. Наконец настоятельница выпрямилась, приняв некое решение.
– Мое предложение в силе, – сказала, заметив мой взгляд. Меня охватило облегчение от того, что признание ее не оттолкнуло. – Я глубоко опечалилась, когда твоя бабушка в те давние времена решила… – Она сделала паузу, подыскивая нужные слова, и голос у нее стал сдержанным. – …пойти другим путем. Мы были почти как сестры. Ты явно провидица. Я еще многого не знаю об истории этого места. Возможно, ты сможешь помочь мне понять.
Я тупо уставилась на нее. Моя уверенность в том, что нужно отклонить ее предложение, заметно пошатнулась. Теперь оно обрело иной смысл. С ней говорила Мать. Если Хильдегарда включит камни в стены, возможно, Матери удастся заговорить со мной прямо здесь. И мне так или иначе нужно будет покровительство для встречи с королем. Голова у меня пошла кругом.
– Можно мне поразмыслить?
Хильдегарда улыбнулась. Морщинки у нее вокруг глаз проступили заметнее.
– Конечно. Это чрезвычайно серьезный выбор.
Я уже собралась уйти, когда поняла, что у меня остался еще один вопрос. Даже несмотря на ее поддержку, я боялась выступать на суде.
– Меня все еще беспокоит прием у короля – вернее, императора. Вы могли бы научить меня правильно разговаривать, чтобы я не сказала ничего неподобающего?
По лицу Хильдегарды снова медленно расплылась улыбка.
– Разумеется. Это я могу сделать с легкостью, присоединишься ты к нам или нет.
Мы просидели в башне до позднего вечера, обсуждая то, как мне следует держаться и какого обращения будет ждать император. Я поведала о своем сходстве с принцессой, и мы продумали, как повернуть это в мою пользу. Матушка заставила меня повторять рассказ снова и снова, поправляя на ходу и задавая вопросы, которые мог задать король.
– Говори правду, – настаивала она снова и снова. – У Фредерика блестящее чутье. Он поймет, если ты станешь о чем-то умалчивать.
Я постаралась не слишком в это вдумываться.
Глава 27
За несколько дней до отбытия на королевский суд я обнаружила у себя на белье ржавого цвета пятно. Уставившись на него, я познакомилась с новым сортом головокружения. Живот свело от недоверия. Розовое масло подействовало. Когда я рассказала об этом Вальбурге, та взвизгнула и захлопала в ладоши, а потом предложила принести кровавого мха, чтобы я положила его в исподнее. В ожидании ее возвращения я уселась на край кровати, глядя на испачканную ткань и пытаясь разобраться в своих чувствах. Сколько же молитв было вознесено в ожидании этого дня. Я должна была захлебываться восторгом, а радость оказалась удивительно далекой.