По мере приближения встречи с королем меня все больше мучали думы о грядущем разговоре с Хильдегардой. Было ясно, что она спросит, решила ли я вступить в число ее дочерей, однако ответа у меня не было. Разум велел соглашаться на посвящение, чтобы заручиться ее покровительством, но сердце прекрасно знало, что меня не удовлетворит жизнь в аббатстве. А между тем головокружение и тошнота все усиливались. Свет Отца стал настолько ярким, что я больше ничего не могла видеть. И начала сомневаться в своей способности преодолеть путь и подобающе побеседовать с королем.
Вечером перед приемом я лежала в постели и отчаянно пыталась понять, что делать. Поскольку мы покидали аббатство, мне хотелось снова съесть кусок альрауна из матушкиного сада, но я не решалась нарушить слово после того, что Хильдегарда пережила из-за Кунегунды. Я покосилась на настойку, стараясь прикинуть, насколько малую порцию мне удастся растворить в утреннем напитке и насколько все это бессмысленно из-за того, что присутствие Отца меня только беспокоит. Потом подумала о сыне мельника, о его приятной тяжести… и о том, как вздрогнула Хильдегарда, рассказывая о своем видении.
Плод воззвал ко мне со дна сумки.
Наутро, когда солнце проглянуло сквозь щели в ставнях, я поняла, что чувствую себя лучше, чем в последние несколько недель. Вместо головокружительного света Отца вокруг витали близость иного мира и напряженный воздух. Единственной бедой оставалось мучительное беспокойство по поводу того, что я собиралась ответить Хильдегарде. Оставив настойку нетронутой на столе, я задумалась о наряде для встречи с королем. Лучшей моей одеждой были, конечно же, платье и плащ Маттеуса. Я расчесала волосы, отсчитав сотню взмахов, как это делали принцессы в сказках матери. Убрала кинжал в сумку и, произнеся краткую молитву, опустила сушеный фрукт и фигурку в свой кошель.
Потом посмотрела на свое отражение в матушкином зеркале. Только что расчесанные волосы уже растрепались, ниспадая с головы беспорядочными волнами. Глаза светились гораздо ярче, чем накануне, золотые и безумные. В темно-красном плаще я выглядела царственно и странно, как и подобает провидице, которой я как будто бы стала.
Несколько мгновений спустя Вальбурга принесла мне позавтракать и просияла от того, что я позвала ее войти.
– Вы поправляетесь, госпожа! – сказала она радостно. – Прямо в срок. Ваш прием у короля ведь сегодня?
Я кивнула, приступая к еде. Меня одолевал голод. Все это время дурнота мешала мне как следует наедаться. Но к середине завтрака я вдруг заволновалась о том, что мою ложь раскроют.
– Благородная дама Хаэльвайс, – обеспокоилась послушница, когда я бросила есть. – Что такое? Я думала, вам лучше.
Я посмотрела ей в глаза, пытаясь решить, насколько честно отвечать. Лицо у нее было открытым, без малейшего следа осуждения. Я понизила голос:
– Я решила сказать матушке Хильдегарде, что приму постриг.
– Так о чем вы тогда тревожитесь?
– Меня уже терзают сомнения.
Вальбурга потянулась к моим рукам. Едва слышно прошептала:
– Вы поступаете мудро, сообщая о своих намерениях перед встречей с королем, что бы там ни было.
Я обняла ее в ответ.
– Спасибо за эти слова.
Она кивнула, но поддержка не умалила моего беспокойства.
– Увидимся по вашем возвращении.
Мы еще раз обнялись напоследок. Когда послушница выходила из гостевого дома, у нее выступили слезы. Глядя ей вслед, я тоже почувствовала на глазах влагу. Некое шестое чувство внушало мне опасение, что мы больше не свидимся.
Взяв вещи, я пошла к воротам. Сестра Афанасия сидела за своим столиком, читая разукрашенную рукопись. Когда я появилась в дверном проеме, она кивнула, встала и проводила меня до выхода к лестнице.
– Матушка Хильдегарда уже внизу.
Отодвинутый в сторону засов испустил мрачный скрежет. Ключи звякнули, провернувшись в замке. Афанасия отворила створы и горячо прошептала:
– Бог в помощь!
Я обняла ее, охваченная новой волной беспокойства.
Та, должно быть, прочитала все у меня на лице.
– Настоятельница не позволила бы вам поехать, если бы не верила в свою способность вас уберечь.
Я грустно улыбнулась, притворившись утешенной, и шагнула за ворота. Напряжение в воздухе рассеялось, иной мир отступил.
Спускаясь по ступеням на нижний уровень, я чувствовала, как снова накатывает волнение. Внизу на меня словно набросился запах навоза, исходивший из конюшни. Когда я толкнула дверное полотно, изнутри вылетел слепень, и в ноздри ударил еще более крепкий навозный дух. Я поднесла рукав к лицу, чтобы от него укрыться. Конюх стоял перед загоном и тихо разговаривал с пестрым конем.
– Благородная дама Хаэльвайс? – сказал он, поднимая глаза. Я кивнула. – Ваша лошадь готова.
Стоило ей меня завидеть, глаза у Небель заблестели. Она задрала голову и тонко заржала, утыкаясь носом в мою ладонь и фыркая теплым воздухом. Потом погарцевала, переминаясь с ноги на ногу, как будто больше не могла стоять смирно.
– Рада тебя видеть, девочка, – прошептала я.
Лошадь подтолкнула меня мордой, снова заржала, когда я отвязала ее и вывела в проход. Пока я пристраивала сумку и забиралась в седло, она с нетерпением топталась на месте.
– Караван ждет, – сказал конюх.
Его слова привели меня в чувство. Я направила Небель наружу. И глубоко вдохнула благодатно свежий воздух. Постукивая по камням, мы вышли за ворота аббатства.
Снаружи верхом на лошадях ждали четверо стражников в кожаных куртках. Я улыбнулась, обнадеженная мыслями о том, что они защитят меня в случае столкновения с людьми Ульриха. Под дубом стояла роскошная карета с черными деревянными колесами и золоченой отделкой. Сверху был накинут яркий белый полог с вышитым золотым крестом, безупречно чистый, не считая тени от кроны.
Стражники аббатства обернулись, когда мы ступили за ворота и копыта Небель ударились о ступеньки. Один из них указал на карету.
– Матушка Хильдегарда ждет.
Я соскользнула с седла и передала поводья стражнику. Небель возмущенно заржала, встряхнув головой из стороны в сторону, и меня пронзило уколом вины. Я обхватила ее морду ладонью и попросила прощения.
Полотно каретной двери зашуршало, отодвигаясь в сторону под моей рукой. Внутри сидели Хильдегарда и брат Вольмар. Дневной свет просачивался сквозь полог, освещая нутро кареты. Я взволнованно опустилась на одну из скамеек. Настоятельница была в черных одеждах с белым платком и черной же вуалью. Ни украшений, ни венца. Она мне улыбнулась.
– Брат Вольмар, это Хаэльвайс. – Протянула руку, смахнула травинку с полы моего плаща. – Хаэльвайс, брат Вольмар едет, чтобы вести записи на моем приеме у императора.
– Благословения вам, – поздоровался тот.
– И вам, брат, – ответила я безотчетно.
– Дело у меня к императору щекотливое, – сказала Хильдегарда, когда я получше устроилась на своем месте. – А он недоволен письмом, полученным от папы. И не воспримет моих слов благосклонно. Мы надеемся, что известия от тебя его приободрят. Он уже которую неделю пытается установить личность убийцы дочери.
Я откашлялась, гадая, не послышалось ли мне.
– Простите, матушка, но вы только что сказали, что император недоволен папой?
Та нахмурилась.
– Так ведь и сказала, откровенно говоря.
– Это кажется довольно смелым.
Хильдегарда рассмеялась, тихонько и странно.
– Император – гордый человек. Ты приняла решение?
Вот оно. Я знала, что этот миг наступит, и все продумала, но теперь все равно ощутила себя обездвиженной нерешительностью. Молчание затянулось. Я закрыла глаза, собрала всю смелость в кулак. И ответила, почувствовав смятение от своей лжи еще до того, как договорила:
– Я приму постриг.
Хильдегарда, казалось, ничего не заметила или объяснила мое беспокойство серьезностью решения. Любовь у нее в глазах и радость в улыбке казались почти безграничными.
– Ты даже не ведаешь, насколько меня это радует, дочь моя.
Дочь. От этого слова у меня выступили слезы и перехватило дыхание. Скрепя сердце я улыбнулась в ответ и попыталась сделать вид, будто не чувствую вины.
Глава 28
Башни замка отбрасывали длинные тени. Я вышла из кареты. Матушка Хильдегарда выбралась следом за мной, а брат Вольмар последовал за ней, ворча на свои ноющие кости. Всю дорогу настоятельница говорила о жизни в аббатстве и о шагах к посвящению. Я не могла не гадать, как бы она поступила, если бы узнала, что я согласилась на все только ради покровительства. И следила за каждым своим жестом, словом и согласным вздохом, тревожась, что любой из них может раскрыть мои намерения сбежать от нее, едва отпадет потребность в защите. К тому времени как мы прибыли, узел у меня в животе был настолько тугим, что я покинула карету с огромным облегчением. Лучи послеполуденного солнце обрушились на мою кожу; я стала с удовольствием разминать ноги. Жара стояла необыкновенно сильная, мир вокруг окутывала знойная летняя дымка.
Когда я взялась за поводья Небель, та тихо заржала. Я задвинула отвращение к себе подальше и постаралась сосредоточиться на замке впереди. На страже у ворот стояла хорошо вооруженная королевская гвардия. Сначала дозорные смотрели на нас спокойно, но когда мы подошли ближе, поднялся шепот. Один из стражников побледнел, попятился и перекрестился.
– Привидение! – воскликнул, указывая на меня. – Пресвятая Богородица, привидение! – Он полез в сумку и вытащил святой крест. – Pater Noster, qui es in caelis, sancificetur normen tuum…
Я глубоко вздохнула.
Королевские гвардейцы позади нас принялись приглушенно спорить о моей лошади.
Капитан и двое его людей покинули посты и обступили меня.
– Принцесса! – сказал один из них, потянув за ткань моего плаща.
– Быть не может, – отрезал другой. – Уж больше месяца, как мы ее похоронили!
Рядом беспокойно заржала Небель.
На мгновение я испугалась, что от страха она может взбрыкнуть. Мысли у меня заметались. В груди затрепетала тревога. Но мне удалось взять себя в руки и вспомнить подготовленные слова.