Рудос, рудос, начиналось пение. А в конце шло осми унд дейко мэ. Слово же в середине менялось, обозначая человека или место, которое хотелось увидеть в зеркальной поверхности. Чары можно было накладывать на чашу, зеркало или миску с водой, лишь бы на отражающей поверхности присутствовали руны.
Первое, что я попросила показать, – это матушкин сад. Стекло пошло рябью, слившейся в беспорядочные зеленые дебри. Альраун совсем одичал: старые растения на могиле матери стали огромными; новые укоренились, вытянулись и широко раскинули листья, отбрасывая тени. Я долго взирала на них, думая о женщине, что позволила им появиться на свет, и исполняясь благодарности за жизнь, которую она мне подарила ценой собственной. Ее любовь ко мне разрослась, как эти кусты, задушив в ней все остальное, даже тягу к существованию. Матушкина любовь ко мне дала плоды, и я их поглотила, подумалось мне; я сдавленно всхлипнула.
Наблюдая за моим лицом, Беатрис терпеливо ждала, пока я не подняла глаза и образ в зеркале не пропал. Тогда она напомнила, что нам нужно торопиться. Важно было добраться до Урсильды как можно скорее.
– У тебя есть чем себя защитить? – спросила королева. – В таком деле тебя будут поджидать опасности.
Я кивнула.
– Нож в башмаке.
Беатрис усмехнулась.
– Достану тебе что-нибудь получше.
Она отозвала в сторону стражника у двери – пожилого мужчину с седыми волосами и тусклыми глазами – и что-то с ним обсудила. Через мгновение тот кивнул и с деловитым видом ушел.
– Отведите меня к Маттеусу, – попросила я.
Мы с королевой отправились в другую часть замка за огромной каменной дверью. Там не было ни одного окна, что пропускало бы свет снаружи. Помещение озарял единственный факел, висевший на стене. Под гулкое эхо наших шагов Беатрис его забрала и повела меня вверх по узкой лестнице, минуя тесные камеры с железными решетками. Просветы между прутьев оставались настолько узкими, что сквозь них почти ничего не было видно. Заглянув в одну из камер, я поняла, что в это место король отправлял тех, кого хотел забыть. Поежившись от накатившего холодка, я снова зашагала вверх следом за королевой. Крысы с верещанием разбегались по углам, едва завидев на ступенях отсветы пламени.
Камеры тянулись вдоль всей лестницы, такие крохотные, что едва ли могли называться комнатами. По размерам они напоминали скорее чулан в моей хижине, но были вдвое ниже, как будто их строили для пленников ростом с ребенка. Большинство пустовало, но в некоторых попадались люди. Примерно на полпути к вершине башни Беатрис остановилась возле очередной двери и подняла факел, чтобы нам было видно нутро камеры. Там на полу растянулся человек, замотанный в перепачканный плащ. Когда королева склонилась к нему, огонь осветил грязь и пыль на его пальцах, обхвативших чашку. Он протягивал руку к решетке, как будто просил попить, когда в последний раз просыпался.
– Маттеус? – позвала я.
Тот вздрогнул и поднял взгляд. Заморгал. Беатрис отперла его камеру.
Пока он выбирался наружу, меня охватило кошмарное чувство вины за то, что его отправили в заточение из-за меня. С ноющим сердцем я всмотрелась ему в лицо, ища человека, которого любила, под сажей и грязью. При виде меня Маттеус широко раскрыл глаза. Обхватил меня за плечи, прижал мою голову к своей груди и поцеловал в спутанные волосы на макушке, выдохнув мое имя:
– Хаэльвайс.
Он пахнул потом, кровью и пылью; и был еще один запах, от которого у меня на глазах выступили слезы, соленый аромат, принадлежавший ему одному. Я вцепилась в Маттеуса, почти всерьез страшась, что он исчезнет, стоит мне разжать пальцы. Плечи у него стали еще шире за те шесть месяцев, что мы были в разлуке. И в росте он тоже заметно прибавил, как это часто бывает с мужчинами восемнадцати-девятнадцати лет. Когда Маттеус приподнял мое лицо, чтобы заглянуть в него, во взоре у него блеснули слезы.
– Я думала, что больше никогда тебя не увижу, – прошептала я.
– Твои глаза. Они золотые, точно как тогда, когда я видел тебя в последний раз. А я грешил на луну.
Я кивнула.
– Это из-за снадобья, которое я принимаю от припадков. Оно влияет и на цвет глаз.
Маттеус приподнял брови.
Беатрис созерцала то, как он смотрел на меня, с довольным лицом. Потом она прочистила горло и тихо проговорила:
– Хаэльвайс. Времени очень мало. Вы сможете поговорить в карете.
Маттеус растерянно взглянул на нее:
– Меня освобождают?
Королева кивнула:
– Объясни ему. Я скоро приду.
Когда она повернулась и ушла вниз по лестнице, я взяла его за руки.
– Ульрих убил Фредерику. Король пытается отомстить за ее смерть. Он послал убийцу, которая притворяется повитухой княжны Урсильды. Сегодня вечером я отбываю туда, чтобы ей помешать.
Маттеус моргнул, как будто не мог связать мои слова со своим представлением обо мне.
– И ты добилась моего освобождения?
Я кивнула:
– Поедешь со мной?
Он посмотрел мне прямо в глаза.
– Я бы отправился за тобой куда угодно.
Беатрис вернулась и протянула ему принесенную сумку.
– Вещи, которые у тебя забрали.
Маттеус взял их, и мы следом за королевой пошли вниз. Торопливо шагая с ним рука об руку, я исполнилась злобным ликованием. Мне бы следовало тревожиться о его благополучии – он был в темнице, но моим единственным чувством был себялюбивый восторг от того, что я снова с ним.
Когда мы покинули башню, над замком висела влажная дымка, сверкавшая в свете растущей луны. Благословение, подумалось мне; доброе предзнаменование. В туманном дворе стояла ярко-синяя карета с кучером с черном плаще – та самая, в которой Беатрис приезжала в мой родной город. Поводья держал старик, что недавно разговаривал с ней у двери. Вблизи я разглядела золоченые украшения на карете и колесах и бледно-голубые розы, нарисованные на пологе.
В передок запрягли Небель и еще трех лошадей, покрытых черно-золотыми попонами. У меня дух захватило от вида рослой белой кобылы, переступавшей с ноги на ногу под темным чепраком с рунами, блестевшими в лунных лучах. Небель смотрелась величественно и необузданно, словно сказочное существо. Я бросилась было к ней, чтобы поцеловать в лоб, но замерла и повернулась к Беатрис с вопросом, разумно ли с моей стороны брать лошадь с собой.
– Мой муж приказал ее уничтожить. Бедное создание напоминает ему о дочери. Он не может выносить ее вида. – Королева отодвинула полог в задней части кареты, чтобы Маттеус забрался внутрь. Там виднелись две скамьи, по одной с каждой стороны. Все было обшито блестящей синей тканью – и сиденья, и крыша, и пол; шелком, предположила я, хоть и неуверенно. Нигде не было ни пятнышка. Меня охватило волнение. Я подумала о нищем, что каждый день побирался на паперти. О том, как усердно матушка трудилась над куклами, чтобы купить нам головку сыра.
– Кучер поедет вниз по реке, как можно дальше. Там вас никто не узнает, – сказала Беатрис, когда мы поднимались в карету. – Но потом ему придется повернуть назад, чтобы в замке не заметили исчезновение моего экипажа. А вы дальше отправляйтесь верхом. Все должно обойтись. Ты знаешь, как найти замок Урсильды?
Я кивнула.
– Зеркало с тобой?
– Да, – похлопала я по сумке. – Когда мы с вами снова увидимся?
– Призови мой образ в зеркале, как только все будет позади. Я почувствую, что ты смотришь, и наложу заклинание со своей стороны, чтобы с тобой поговорить. Да благословит и убережет вас Мать.
Мы с Маттеусом устроились друг напротив друга под навесом. Карета рывком тронулась с места, неуклюже переваливаясь по камням. Внутренний двор поплыл назад. Мы услышали, как впереди открылись ворота, и увидели, как их створы закрылись позади. Вскоре замок стал уменьшаться, и я с облегчением выдохнула. Карета покачивалась. Когда глаза у меня привыкли к лунному свету, проникавшему под полог кареты сзади, я посмотрела на лицо Маттеуса, потемневшее от грязи и сажи.
– Как долго ты пробыл в камере?
На меня снова нахлынул кошмарный стыд за то, что я воспользовалась именем его жены.
– Где-то с месяц? Не знаю наверняка.
– Мне очень жаль, что я назвала ваше имя. Я не думала… – Голос у меня сорвался. – Я просто дура.
– Хаэльвайс, – перебил он. От его взгляда у меня перехватило дыхание. Мы касались друг друга ногами. Его колени прижимались к моим. – Как только Феба сказала, что за тобой приходили стражники Ульриха, я отправился тебя искать. Я здесь по собственной воле.
Когда Маттеус опустил ладонь на мою руку, мне показалось, будто с нашего последнего разговора не прошло и дня. Я вспомнила наш поцелуй в саду и то, как он отчаянно не хотел, чтобы я уходила.
– Сколько сейчас малышу? – осмелилась я спросить.
– Не знаю. Когда я уезжал, ему была всего неделя. Месяц? Два?
Я уставилась на него, не в силах поверить, что минуло так мало времени. Потом откашлялась и смущенно задала новый вопрос:
– У вас с Фебой будет еще один?
Маттеус покачал головой. Он как будто хотел сказать больше, глядя на меня замученным взглядом, но произнес только:
– Весь брак был на словах.
Я вспомнила то, что увидела у них в доме: две отдельные спальни, одну с колыбелью, другую без.
Мы посмотрели друг на друга, и мне стало ясно, что Маттеус имел в виду, – он не хотел ее, потому что хотел меня. Эта невысказанная мысль бальзамом пролилась на мою полную тревог душу. И повлекла меня к нему, как осеннее яблоко к земле. Девочка, которой я была до побега из города, возможно, и сдалась бы из-за его женитьбы на другой. Она отвергла предложение стать любовницей чужого мужа, беспокоясь о людских суждениях. Я же достаточно повидала, чтобы допускать иные возможности.
И потому заглянула Маттеусу в глаза и склонилась вперед, подбирая слова, что подтолкнули бы и его отказаться от мира, каким он его знал.
– Я твоя, если пожелаешь.
Это приглашение обнажило в воздухе между нами некую силу, потянувшую нас друг к другу. По его приоткрывшимся губам и по жажде в глазах я поняла, что он тоже это почувствовал.