Сразу после захода солнца, взобравшись на вершину горы, мы увидели в долине внизу крепость – серые стены, растущие из скал, – и круглую луну, нависшую над ними. И слегка замедлили шаг, в молчании глядя на замок. Ночь стояла пугающе тихая. Только хрустела под лошадиными копытами земля.
Хотя все пальцы у меня снова онемели, я была полна решимости не прерывать путь. Мы подобрались слишком близко. На спуске в долину Небель принялась натягивать поводья и дико гарцевать, уловив какие-то перемены ветров иного мира. Возможно, у нее тоже онемели ноги. Я поморщилась, понимая, как далеко разносится шум от ее прыжков.
Пока мы приближались к замку, Ульрих так и не показался. Не было ни воя, ни движения среди стволов. В лесу стояло жуткое безмолвие. Мы двинулись в гору к деревьям, окутанным туманом.
Вплотную к замку я почувствовала иголки уже и в бедрах, и в плечах. Большая часть тела онемела. Оно само словно становилось тенью.
Я обернулась на шум лошади Маттеуса и прошептала:
– Надо протянуть до последнего, прежде чем снимать плащи. Я боюсь, что в такой близости Ульрих нас обнаружит.
– Как считаешь нужным, – прошептал Маттеус в ответ.
Уже видневшиеся впереди ворота оказались освещены сотней факелов. Мост был спущен, как будто в замке ждали, что кто-нибудь прибудет или удалится в спешке; по обе стороны от входа ярко горели костры. Не князя ли встречают этой ночью? Не пробирается ли он временами незамеченным в замок?
Я свернула в лес, спешилась и сняла капюшон с Небель. Свободно привязала ее к дереву подальше от тропы, чтобы никто ее не заметил. Маттеус сделал то же со своей лошадью. Затем я схватила его за руку и потянула обратно.
Подходя к освещенным воротам замка, мы лишь едва слышно дышали. У самого входа я сжала руку Маттеуса, молясь, чтобы Ульриха не оказалось рядом.
Несколько мужчин в кожаных куртках стояли в дозоре, передавая по кругу бурдюк вина. Из-за тумана и темноты трудно было разглядеть, сколько еще воинов сидят в сторожке, хотя мы слышали, как они смеются и вопят, бросая кости.
К тому времени онемение распространилось на мою грудь и пах. Когда мы двинулись к воротам, я стиснула зубы, переступая как можно тише и надеясь, что мы достаточно глубоко погрузились в мир теней, так что тарнкаппены поглотят и звуки наших шагов. Нам нужно было пройти всего лишь в шести футах от дозорных.
Пока мы их миновали, только один из мужчин поднял взгляд с вопросительным выражением на лице. Он озадаченно осмотрел место, где мы стояли. Я затаила дыхание, потирая фигурку в кармане и молясь, чтобы Мать нас уберегла. Ничего не обнаружив, стражник покачал головой и отхлебнул вина.
Мы прокрались через двор в западное крыло замка, куда нам велел идти кучер. На дальнем краю его находился огромный, освещенный факелами коридор с каменным полом. Самый западный. Когда мы в него вступили, вокруг никого не оказалось, так что я повела Маттеуса прямо по середине. Мы шли незамеченными в мерцающем сумраке, пока не услышали скрип отворяющейся двери. Из-за нее в коридор пролился свет, и я увидела трех стражников. Меня охватил дикий страх, что оттуда выйдет Ульрих.
В проеме показались две фигуры, неопознаваемые в ярком сиянии позади. Стиснув руку Маттеуса, я оттащила его к стене, чтобы люди не столкнулись с нами, и мы затаили дыхание, прижавшись спинами к камню. Ближний к нам мужчина с хорошо подстриженной седеющей бородой проговорил:
– Она слаба, как и ее мать. Альбрехт придет в ярость, если она умрет в нашу смену.
– Новая повитуха наверняка о ней как следует позаботится.
– Если нет, это будут последние роды, которые она когда-либо примет.
Другой мужчина ухмыльнулся.
– Уж Альбрехт это обеспечит.
В один миг стражники оказались настолько близко, что можно было протянуть руку и до них дотронуться, а в следующий уже прошли мимо. Я подождала, пока они покинут коридор, прежде чем двинуться дальше. Когда мы снова тронулись с места, мне едва удалось шагать, так онемели ноги.
– Сними плащ, – прошептала я Маттеусу, стягивая капюшон. – Сейчас, пока никто не видит.
Ощущение «булавок и иголок» сразу начало утихать. Когда мы приблизились, дозорные вытянулись по стойке смирно.
– Бальтазар? – произнесла я имя, указанное кучером.
Один из них шагнул вперед.
Я показала ему печать на свитке.
– Я Хаэльвайс, дочь Хедды, а это мой сопровождающий. Меня знают как повитуху высокого мастерства. Я пришла помочь с родами.
Он посмотрел на печать, широко раскрыв глаза. Затем кивнул и стал перебирать ключи на кольце у пояса. Следуя примеру Бальтазара, остальные стражники отошли в сторону.
На поиски нужного ключа ушло с минуту.
За дверью оказался длинный зал, освещенный мерцающими фонарями. Сумрачный переход с белым, будто кость, полом. Мне сразу вспомнилось, какие грязные у меня башками и как они могут тут наследить. Отряхивая плащ и приглаживая волосы, я раздумывала о том, насколько у меня растрепались кудри и как я, должно быть, похожа на провидицу или чародейку в этом руническом капюшоне.
– Ирмгард! – позвал Бальтазар.
Из самой дальней двери вышла женщина. Та самая, которую я видела с Урсильдой в поселении. Веснушчатое лицо у нее было все таким же поникшим, и хотя волосы она забрала в тугой пучок, одежда на ней выглядела измятой. Она как будто не спала уже несколько дней. Стоило ей приблизиться, как я протянула свиток, гадая, узнает она меня или примет за Фредерику, но Ирмгард только взяла послание у меня из рук, сразу отвлекшись на печать.
Мы подождали, пока она пробежится по нему взглядом.
– Я рада, что вы пришли, – сказала женщина, закончив чтение. Взволнованно посмотрев мне в глаза и, очевидно, меня не признав, добавила: – Урсильде нехорошо.
– Сколько она в этих покоях?
– Уже два дня. Схватки начались, но до сих пор очень редкие.
– Воды отошли?
– Этим утром. Едва она встала с кровати.
Ирмгард вытащила связку ключей и отперла дверь. Повернулась к Маттеусу:
– Вам, разумеется, нельзя входить в покои княжны.
Маттеус расправил плечи, словно собираясь спорить. Потом передумал.
– Разумеется, – согласился он с поклоном, но стоило Ирмгард отвернуться, выражение лица у него стало суровым. Его не устраивало, что я пойду одна. Он пристально посмотрел на меня, потеребив капюшон плаща.
Я кивнула, чтобы показать ему, что поняла, и последовала за Ирмгард. Шагая позади нее, я чувствовала себя идущей на правое дело. Чувствовала решимость.
Дверь выходила во двор с садом, такой же, как у домика Кюренбергеров, только в десять раз больше. В нежном лунном сиянии светились левкои и лилии. Треснувшие статуи вроде тех, что стояли вокруг башни Готель, – чудища с рыльцами и рогами ухмылялись и танцевали здесь и там. В углу виднелась купальня для птиц, тоже похожая на ту, что была у Кунегунды, – древняя и покрытая такими же позолоченными рунами. В середине двора высилась старая липа с густой ярко-зеленой листвой. Ей было, должно быть, с тысячу лет. Доброе предзнаменование, подумала я, – для нас с моей тенью.
Круглая луна озаряла булыжники на земле.
Ирмгард повела меня вверх по лестнице – бесконечной череде шестиступенчатых пролетов. На последней площадке мы остановились у очередной запертой двери. Пока женщина ее открывала, Маттеус приблизился и опустил руку мне на плечо. Я понадеялась, что с ним все будет в порядке и туман не поглотит его; что краткого промежутка времени без плащей хватит, чтобы удержать его в этом мире.
На стене прямо у входа висело зеркало. Я сделала вид, будто остановилась взглянуть на свое отражение, чтобы Маттеус успел проскользнуть мимо. Золотые глаза у меня горели в свете фонаря. Лицо покрывала пыль, волосы растрепались и распушились. Неудивительно, что меня здесь никто не узнал. Мое задание меня изменило. Я стала не похожа на саму себя.
Ирмгард распахнула дверь в зал с множеством смежных комнат. Пол покрывали добротные ковры, заглушавшие шаги Маттеуса. Свечи мерцали в жутковатых фонарях. На стенах висели гобелены. Они были искусно расшиты изображениями крылатых женщин и лесными сценками с совами и нимфами, пчелами, змеями и зверьми, окантованными золотой нитью.
В ноздри мне ударил запах: кислый, пряный и мятный. За некоторыми дверьми, мимо которых нас провели, стояла темнота. А сквозь замочную скважину одной из них в конце коридора лился свет. Когда мы подошли ближе, запах мяты стал сильнее, и я поняла, что там родильные покои Урсильды. Пока Ирмгард отпирала дверь, я затаила дыхание, готовясь узреть комнату, которую видела в зеркале.
Внутри на окнах тоже висели гобелены. Княжна Урсильда лежала на кровати в темно-зеленом одеянии, свернувшись калачиком; огромный красный живот у нее блестел от мятного масла. Рыжие волосы были заплетены в толстую косу, уложенную вокруг головы. Княжна похудела и побледнела сильнее прежнего. Лицо у нее стало почти изможденным.
Светловолосая повитуха из водного шпигеля стояла позади нее и растирала ей спину. Когда мы вошли, девица вздрогнула.
У меня к горлу подкатила ненависть. Комната оказалась на удивление пустой, если не считать кровати и огня, горевшего в очаге. Где была вся родня Урсильды? Ее мать? Ее тети? Воздух в комнате звенел от напряжения, а потусторонний ветер сбивал с толку. Он яростно метался, резко меняя направление, то в иной мир, то обратно в наш. Сначала я не смогла понять суть этого ощущения. А потом догадалась, о чем оно говорит.
О наличии сильного колдовства. О том, что Маттеус в тарнкаппене ходит по кромке мира теней. О вероятности как рождения, так и смерти.
Ирмгард объявила наше прибытие, присев в поклоне.
– Урсильда. Беатрис узнала о ваших бедах. Она прислала к вам другую повитуху.
Женщина поднесла письмо к кровати, чтобы княжна увидела печать.
Урсильда только снова застонала, едва на него взглянув.
Растирая ей спину, светловолосая повитуха оглянулась на нас полными беспокойства глазами.