Мысли у меня заметались. Как мне было убедить Кунегунду позволить Маттеусу остаться? Я не могла снова его потерять. Не после всего, через что нам довелось пройти.
– Готель теперь в безопасности, Кунегунда. Мы с ним обручены. Маттеус для меня то же, что был для тебя твой юный дворянин. Я бы доверила ему свою жизнь.
Кунегунда закрыла глаза и тихо вздохнула, как будто ей надоело с нами спорить. Когда она заговорила, стало ясно, что это ее окончательное решение. В голосе у нее сквозило недовольство необходимостью снова объясняться.
– Мне жаль тебя, Хаэльвайс. Честное слово, жаль. Но это не мой закон. Это закон сего места. Что бы ты ни сказала, невозможно отменить стоящий перед тобой выбор. Ты можешь сберечь дитя, живя с ней здесь, или уйти с ним. Если он попытается остаться, я его выставлю.
Внутри у меня что-то оборвалось. Мои устремления, уже продуманная жизнь с Маттеусом, задание, исполненное во имя Матери, – все дрогнуло и подалось. Я любила его всем сердцем, но где нам было прятаться, если не здесь? Теперь, когда волчья шкура оказалась у нас, Готель стала самым безопасным местом для ребенка. Невозможно было убегать от убийц до бесконечности.
Я представила, каково было бы нам троим скрываться от людей короля. Мы бы уподобились Святому Семейству, ради спасения от Ирода пересекавшему реки и пустыни в поисках отдаленных убежищ. Горных сел в Моравии. Пещер в Египте. Чего и где угодно, и постоянно оглядываясь через плечо. Только потому, что я не могла вынести разлуки с Маттеусом.
Посмотрев на него, я увидела на его лице стыд. Он желал мне такого выбора не более, чем я сама.
Малышка гукнула, глянув наверх; ее черные глазки – широкие и невинные – смотрели пристально и выжидающе.
Это было бы несправедливо. Нельзя подвергать ее жизнь опасности.
Я всмотрелась Маттеусу в лицо. Меня терзала скорбь. Мне хотелось разорвать бабушку на куски.
– Прости, – сказала я негромко. – Это единственное надежное место.
Кунегунда усмехнулась.
– Наконец-то ты осознала…
– Я не могу подвергнуть дитя опасности ради нас.
Маттеус склонил голову. Ответить ему удалось не сразу.
– Я понимаю.
– Подождешь меня, пока Урсильда не заберет ребенка? Ты мог бы вернуться к жене… – Я поморщилась. – Поработать в лавке отца.
Он быстро закивал, пытаясь справиться с болью, явно отражавшейся у него на лице.
– Не знаю, сколько времени это продлится, скажу честно.
– Я готов ждать тебя вечно.
– Какой дивный уговорчик у вас выходит, – промолвила Кунегунда. По лицу у нее пробежала тень, но так быстро, что я не поняла ее сути. Она улыбнулась, словно тронутая проявлением нашей любви. Сперва мне показалось, что искренне. Затем голос у нее стал чудовищным и холодным. – Ты все продумала, не так ли, малышка. Только вот, боюсь, этого недостаточно.
Мне вспомнилось произошедшее после того, как Альбрехт покинул башню. Вспомнилась ложь, которую он выдал королю за правду, и указ о ее казни. Она не собиралась отпускать Маттеуса.
– Кунегунда, – начала я, – постой…
Та распрямила спину, отрывая взор от собственных ступней. Расправила плечи и открыла рот со скорбным выражением на лице.
– Хэр дорнс! – пропела она дрожащим от сожаления голосом. После этих слов воздух зазвенел. В нем пронеслось нечто, какая-то сила, и кожа у меня пошла мурашками от ужаса. Кунегунда порылась в сумке и откупорила найденный пузырек. Одним движением запястья отправила облако порошка в сторону Маттеуса. Тот зажмурился и сморщился.
– Мои глаза!
Девочка в перевязи заплакала.
– Кунегунда? – в отчаянии тонко выкрикнула я. – Что ты творишь? Прошу, умоляю тебя. Прекрати!
Когда она произнесла следующие слова, которые я слышала только единожды, но нашла в той книге заклинаний после ее смерти, мир рухнул.
– Корд агнатор вивидант-свас!
Вся сила, призванная заклинаниями, казалось, на мгновение зависла в воздухе вокруг Маттеуса. Я была уверена, что это убьет его, и страшилась увидеть, как он умирает. Затем чары влились в него, будто туманным взрывом ударившись ему в грудь. Маттеус отшатнулся, а когда снова поднял взор, лицо у него оказалось пустым. Не из-за слепоты, как прежде, а из-за беспамятства.
– Маттеус? – прошептала я.
Он повернулся на звук моего голоса.
– Кто вы? Где я? – спросил, отпуская мою руку. – Почему я ничего не вижу?
Девочка в перевязи заплакала громче. Я принялась ее покачивать, с ужасом глядя на него.
– Это я. Хаэльвайс.
– Хаэльвайс? – переспросил Маттеус, как будто повторяя название песни, которой не слыхал.
Кунегунда посмотрела на меня и грустно улыбнулась.
– Мне жаль.
– Почему он не знает, кто я?
– Ему нельзя было уходить, сохранив воспоминания о тебе. Он стал бы возвращаться снова и снова. Привел бы к нам мужчин. Это место бы ими кишело.
Я всхлипнула.
– Кунегунда. Что ты наделала?
– Все, что свершилось, обратимо.
Я не сразу поняла, что она имела в виду. В отчаянии повернулась к Маттеусу.
– Меня зовут Хаэльвайс, – сказала ему срывающимся голосом. – Я твой друг детства, твоя…
– Не слушай ее, дорогой, – перебила Кунегунда. – Она тебя только запутает. Скоро все это закончится. Не волнуйся. Я выведу тебя отсюда и отправлю домой к жене.
Маттеус распахнул глаза, ища в тумане источник голоса, и медленно кивнул, словно вспоминая.
– Феба, – сказал он с облегчением от того, что хоть в чем-то оказался уверен. Потом повернулся к Кунегунде. – Да. Пожалуйста. Отведите меня к ней.
Я забыла, как дышать. Мир поблек. У меня от неверия пропал дар речи. Слишком тяжело было понимать, что его любовь ко мне полностью уничтожена.
Я не смогла смотреть на то, как Кунегунда уводит его от башни. Грудь сдавило, плечи затряслись. Мне хотелось броситься им вслед, хотелось помешать Маттеусу пойти к Фебе, хотелось найти способ разрушить чары и убежать с ним и малышкой в пустыню. Но я сделала свой выбор.
Девочка у меня на руках снова заныла. Немного погодя ее рыдания зазвучали настойчивее, так что стало ясно, что ее пора покормить. Я нашла сумку с родильными принадлежностями Кунегунды и рог с матерчатой соской. Потом сходила в сарай и подоила спящую козу. Когда рог наполнился, вернулась к креслу, в котором часто сидела Кунегунда. Как только я поднесла к ней рог, новорожденная успокоилась. Пока она ела, я баюкала и укачивала ее в перевязи, лелея боль в своем сердце.
По щекам текли слезы.
Не знаю, сколько времени я сидела там и плакала. Девочка вскоре уснула, а я так и не сдвинулась с места. Из горла у меня вырывались кошмарные всхлипы. Когда я очнулась, оказалось, что тени в комнате вытянулись, а дитя снова рыдает. Неужели я спала? Сколько времени прошло? Она снова проголодалась? Или промочила пеленки?
Я завернула ее в чистое полотно. Снова сходила в сарай подоить козу. Потом опять уселась в кресло, и малышка принялась шумно пить молоко, издавая тихое сопение. Я покачала ее взад-вперед.
Она подняла на меня голодные и полные благодарности глазки.
Какое-то время я была глуха даже к удовольствию от кормления. Но когда рог опустел и девочка, объевшись молоком, откинула головку на сгиб моей руки, мать во мне пробудилась. Эта тяжесть, эта мягкость, гладкость ее кожи. Она была жива. Я ее спасла, как мне и следовало сделать. Она была благом, была подарком. Была моим единственным правильным поступком.
Я нашла утешение в этой уверенности, укачивая ее, заснувшую на моих руках. Внутри меня разлилось ощущение матушкиного присутствия, и я затянула колыбельную, которую она пела мне и моим братьям. Спи до утра, моя милая. Хазос дает мед и яйца…
Этими словами я как будто смогла призвать ее и сама поняла то, к чему должна прийти всякая мать. Дитя, взирающее на меня, – человек; живой, дышащий человек, нести ответственность за которого – великое благословение.
Имя. Мне нужно было как-то ее называть.
Я вспомнила растение, что княжна без конца просила у повитухи. Малышка жаждала его еще в утробе. Она была непростой девчушкой. И столько всего успела пережить.
Я прижала ее к себе и прошептала ей на ухо: Рапунцель.
Глава 35
Вы, несомненно, слышали историю, которую принцесса Урсильда рассказала своему отцу. Она распространилось, как лесной пожар, и зажила собственной жизнью. Ведьма выкрала новорожденную из замка, заперла девочку в башне и удерживала там из жадности. Ведьма позволила виноградной лозе в саду одичать, всползти вверх по камням и замуровать окно, у которого девочка пела, выглядывая наружу. Правда же в том, что девочка была там с позволения матери. После того как тело Ульриха нашли, скорбящий Альбрехт выжил из ума. Считая короля виноватым во всем – и в смерти сына, и в похищении ребенка, он отдалился от двора и запер свою семью во внутренних покоях родового замка. И не показывался до тех пор, покуда король Фредерик тридцать лет спустя не умер.
Когда Кунегунда сопроводила Маттеуса домой и вернулась в башню, она обработала мне раны, полученные в бою с Ульрихом. А на следующий день сожгла в саду волчью шкуру. Ей хотелось сделать из этого ритуал. От огня воняло. Кунегунда предложила мне пряного вина, но напиток не лез мне в горло. Я оставила чашку нетронутой, глядя на костер с Рапунцель на руках. Больше всего на свете мне хотелось покинуть Готель, но, пока у меня заживали раны, беременная женщина принесла вести о том, что король издал указ о моей казни. За пределами башни стало небезопасно.
У меня не оставалось выбора, кроме как ходить в ученицах у бабушки, оставаясь по ее требованию отлученной от круга. Я повсюду искала шкатулку, набитую альрауном, которую она прежде хранила под камнем в полу подвала, но так и не нашла ее. В тот первый месяц мы ссорились каждый день. Я пыталась убедить ее позволить мне есть плоды; когда она отказывалась, я бранилась, но ничего не могла сделать. Мне нужно было оберегать Рапунцель.