Иногда, когда я кормила малышку из бутылочки, воздух принимался мерцать, так что я понимала, что за нами наблюдает Урсильда. В такие мгновения меня чуть не затапливало печалью, источаемой по ту сторону зеркала. Без альрауна мои попытки наложить чары в ответ и поговорить с ней оставались бесплодными.
Каждый день я думала о Маттеусе. Иногда, когда Кунегунда заставала меня рыдающей и несчастной, она предлагала стереть память и мне. Говорила:
– Позволь мне помочь тебе забыть его.
Я, конечно же, отказывалась – мне были дороги мои воспоминания, но ни разу не попыталась покинуть башню, чтобы его увидеть. Любая попытка вырвать Маттеуса из беспамятства причинила бы мне слишком много боли.
Прошли месяцы, и я научились принимать жизнь без него. Даже когда мне стало делаться дурно по утрам. Даже когда начал расти живот. Видите ли, в историях не говорится о том, что Рапунцель выросла с сестрой. Черноглазой девочкой с темными локонами. Я назвала ее в честь отца: Маттея.
Она прожила, не зная его, пять лет.
Затем, очередным октябрем, Кунегунда умерла от лихорадки. Похоронив ее, я немедля развеяла по лесу порошок, отнимающий дар, что она заставляла меня принимать. И сходила в матушкин сад за плодами альрауна, так что уже скоро ко мне вернулось ощущение присутствия Матери, окутавшее и наполнившее меня любовью и смыслом.
Сняв запертую книгу заклинаний с верхней полки на кухне, где ее хранила Кунегунда, я открыла замок и принялась изучать бабушкины чары. Последнее заклинание в книге надолго приковало к себе мой взор. Оно должно было наделять дочь великой силой. А будучи наложенным на девушку с даром, всецело посвящало ее Матери. Взамен та даровала ей любовь, крепкое здоровье и долгое, полноценное бытие. Чары требовали всего двух составляющих: дюжины растений альрауна, съеденных целиком, и человеческой жизни.
В те первые недели неторопливого обучения, по ночам, пока мои девочки спали, я с помощью книги Кунегунды и водяного шпигеля смогла связаться с Беатрис и другими дочерьми Матери. Я вступила в круг и дала обет. О том, что из этого вышло, мне не многое дано поведать. Клятва на крови обязывает не говорить об этом и не писать. Однако я могу сказать, что мы трудились над тем, чтобы снова собрать Мать воедино. Беатрис познакомила меня с женщиной, которая знала мою матушку, когда та состояла в круге. До того как выйти замуж за отца, Хедда показывала себя многообещающей ученицей поразительной силы, которую нелегко было забыть всякому, кто ее повстречал. Та женщина научила меня секрету фигурки. Вызывать призраков можно было только в первое полнолуние после осеннего равноденствия и в несколько ближайших ночей.
Дождавшись нужного дня, я призвала привидение матушки. Я до сих пор помню радость от того, что она вновь меня обняла. В ту ночь мы проговорили несколько часов кряду. Заклинание, прочитанное в Готель и при полной луне, было сильнее обыкновенного, так что ей удалось задержаться в нашем мире подольше. Она объяснила мне, почему Мать отправила меня в путь, приведший обратно в Готель. Я должна была охранять башню и привечать других женщин, приходивших в святилище Матери.
Еще она сказала, что Маттеус смог вспомнить обо мне теперь, когда Кунегунды не стало. На следующую ночь, уложив девочек спать, я переместила свою душу в Цвайте и полетела к их дому, сказав себе, что собираюсь только посмотреть. Но добравшись туда, не смогла с собой совладать.
Я направила ворона на подоконник и каркнула, чтобы привлечь его внимание. Маттеус оторвался от шитья – на пять лет старше, обросший бородой, с усталыми глазами. С огрубевшими руками. Когда я подлетела и приземлилась рядом с его иглами, он вопросительно, одними губами произнес мое имя. Я закаркала на него, беспокоясь и пританцовывая туда-сюда по швейной мастерской. Маттеус схватил вещи, поспешил на улицу и последовал за мной в лес, воодушевленно говоря прямо на ходу. Он рассказал, что память вернулась к нему, как воспоминание о сне. В последние несколько недель все восстанавливалось вспышками: наша детская дружба, его заточение в замке, ночи, что мы провели вместе в путешествии, выбор, сделанный мной во имя безопасности ребенка. Ему хотелось найти меня и обо всем расспросить, но он не смог отыскать башню.
– Неужели все это и правда было? – переспрашивал он недоверчиво. – И тарнкаппены, и зеркало, и волк, и заклинание забвения?
Кхарр, только и могла я отвечать, пока мы не добрались до башни и моя душа не вернулась в собственное тело.
– Было, – сказала я, выбегая к краю каменного круга ему навстречу. – Все было.
Губы у него дрогнули, и он попытался зайти за валуны, чтобы меня обнять, но не увидел внутри ничего, кроме тумана. Эти чары со смертью Кунегунды не рассеялись. Я вывела его обратно, и мы долго говорили прямо за кольцом камней под гул метавшейся между ними силы. Когда я рассказала, что родила ему дитя, Маттеус заплакал.
Вскоре стало ясно, что он последует за мной обратно в башню. Не потому, что мы это обсуждали. А по тому, как Маттеус на меня смотрел, по напряжению, повисшему в воздухе. Пока мы стояли там в лесу и разговаривали, у меня по коже забегали мурашки. Ощущение влекущей тяги между нами вернулось. Я коснулась его руки. Он молча, взявшись теплой ладонью за мою, пошел за мной в каменный круг, к башне и вверх по ступеням. После пяти лет разлуки нечто между нами разрослось достаточно, чтобы говорить за обоих. Оказавшись в спальне, прежде принадлежавшей Кунегунде, мы потянулись друг к другу. В застеленной мехами кровати ослепший Маттеус принялся водить руками по изгибам моего тела, рассматривая меня единственным доступным ему способом. Мы вместе плакали той ночью, крепко обнимаясь и скорбя по упущенному времени, проведенному порознь. Уснуть нам так и не довелось. Он рассказывал мне о детях, рожденных ему Фебой. О привязанности, что в ней со временем вызрела. Утром, после знакомства с девочками, мы попрощались до Йоля, к которому он обещал вернуться. Мы оба все понимали. У меня была своя жизнь, а у него своя.
В те первые годы я большую часть времени проводила за воспитанием девочек и за работой с пациентками – женами лесников, страдавшими от сложных беременностей, молодыми женщинами, что нуждались в помощи в трудную минуту… Я спасала жизни, рассказывала истории и делала то, к чему мне дано было призвание. Через десять лет после моего возвращения в Готель мне пришло письмо от матушки Хильдегарды, доставленное доверенной монахиней, которая ехала в соседний монастырь. Послание было написано на lingua ignota. Женщине пришлось его для меня переводить.
Матушка Хильдегарда повстречала монахиню из Цвайфальтена, чью дражайшую сестру я вернула со смертного одра. Эта монахиня рассказала, что, возложив руки на умирающую, я прочла древнюю молитву на языке, какого она никогда не слыхала. Хильдегарда интересовалась, не тот ли это самый язык, который ей встречался на камнях святилища. В конце письма шло несколько столбцов рун. Она просила меня позволить монахине научить меня lingua ignota, чтобы я могла ей ответить и научить ее переводить. Так завязалась наша долгая переписка.
Между подготовкой и чтением посланий и пациентками я собирала травы. Растила своих дочерей. Писала в этой книге. Раз в три месяца к нам приезжал Маттеус, раз в три месяца мы становились семьей. Он неизменно появлялся четырежды в год, встречая меня на краю каменного круга в ночи солнцестояния и равноденствия. Держась за руки, мы вместе шли обратно к башне, как всегда влекомые друг к другу тенью, мерцавшей между нами. После того как девочки ложились спать, он проводил со мной ночь в полной темноте, водя руками по моему телу и глядя на меня единственным возможным образом.
Он не переставал приходить ко мне, даже когда Рапунцель покинула башню. Он не переставал приходить, даже когда Маттея вышла замуж за лесоруба и они смогли встречаться у того дома. Он не переставал приходить, даже когда сгорбился и состарился. Когда очередное зимнее солнцестояние минуло, а Маттеус не появился, я поняла, что он больше не придет. Я нашла его могилу у них за домом и целый год не колдовала. Девочки горевали по нему вместе со мной. Теперь у них есть свои дети, которых они научили старым обычаям. Все мы – часть круга. После смерти Маттеуса мои дети и внуки стали приходить в башню, чтобы праздновать солнцестояния и равноденствия со мной.
Это было десять лет назад. Я больше не знаю, чем себя занять, когда остаюсь в башне одна. Я теряюсь, когда нет нужды заботиться о пациентках и не нужно варить снадобья. Чтение заклинаний больше не вызывает у меня воодушевления. Разум блуждает. Руки трясутся. Я стала старухой, готовящейся покинуть мир вещей. Однажды, уже скоро, воздух загудит от напряжения, и моя душа оставит тело в последний раз. Я узнаю, что представляет собой мир иной, мир по ту сторону завесы.
Я подозреваю, что только из-за одержимости желанием завершить эту рукопись – написать эту историю – я остаюсь здесь так надолго. Это последняя задача, что поставила передо мной Мать, – собрать ее по кусочкам, увековечить эти события для мира, который ее забыл. Теперь, приближаясь к концу своего рассказа, я не решаюсь перевернуть страницу. Если я назову эту книгу законченной, чего мне останется ждать, кроме своего последнего путешествия?
Эпилог
Дочитав последнюю страницу, я поморгала. Глаза щипало. Пергамент пружинил у меня под пальцами, до сих пор гибкий спустя все эти годы. Опустив веки, я почувствовала, как болит сердце за Хаэльвайс, Маттеуса и Урсильду. Увидела Рапунцель и Маттею, танцующих в том легендарном саду. Увидела святую – вопреки всем представлениям о святых, обрисованных церковными писцами, тщательно выводящую список языческих рун. На обратной стороне век плясали алеманнские слова и фразы, изображения диких мужчин и женщин с книжных полей, чародейские инструменты, странных форм коренья и ярко-зеленые травы. За все годы изучения средневерхненемецкой литературы я не встречала ничего подобного этой книге. Ее перевод мог бы сделать мою карьеру.