Потирая виски, я полезла в сумку за пузырьком суматриптана, бывшего моим верным спутником на протяжении всего чтения. Попутно задаваясь вопросом, как стоило бы классифицировать рукопись в предисловии. Как литературный текст? Пророчество? Или что-то другое?
Подвал кружился. У меня болела голова. Я приняла уже три дозы суматриптана, на одну больше, чем рекомендовал мой доктор. Каждые несколько часов этот загадочный статический заряд снова повисал в воздухе, и слишком яркая лампочка под потолком начинала помаргивать, будто в подвале были проблемы с электричеством. Примерно к середине рукописи напряжение появилось и больше не пропадало, настолько ощутимое, что казалось не столько симптомом, сколько причиной моей мигрени. Я говорила себе, что это всего лишь перемены в давлении воздуха и признак скорого ливня, готового обрушиться на гору, но после стольких часов погружения в книгу мои мысли крутились вокруг другого объяснения, будто самолет, чей пилот отчаянно пытался отсрочить посадку.
Прочитав отрывок, в котором Хаэльвайс достала шкатулку из-под кривой плиты в полу, я посмотрела на камень перед собой и увидела ее за этим делом словно собственными глазами. Хаэльвайс, дочь Хедды, представилась как рассказчица историй. Само собой, рукопись не обошлась и без преувеличений, того рода подробностей, что оживляют болтовню у камина, но я не могла безоговорочно счесть ее вымыслом. В ней было заявление об истинности написанного, и книгу нашли в месте, упомянутом в тексте. В ней должно было скрываться некое число автобиографических деталей, верно? Подвал, в котором я сидела, мог послужить источником вдохновения для описания подвала башни в истории. Наверняка так и было. Архитектура соответствовала описанной эпохе; опоры и изогнутые арки были исполнены в дороманском стиле и казались достаточно старыми, выстроенными за столетия до даты в подписи.
Я закрыла книгу, стараясь не надавливать на обложку.
Надолго приковав взгляд к знаку на ней, поддалась наконец желанию провести по нему пальцем, размышляя, имеет ли фрау Фогель какое-либо представление об историческом назначении этого подвала. Я положила рукопись обратно в сейф и пошла наверх, гадая, позволит ли она мне сразу же оцифровать рукопись. Можно было сделать и немецкое, и английское издания. Две книги! Эта мысль наполнила меня головокружительным облегчением. Если я подпишу договор до того, как подам заявку, у комитета по продвижению по службе не останется иного выбора, кроме как принять ее.
Открывая дверь подвала, я понятия не имела, сколько времени. На кухне было темно. В тишине раздавались только тиканье часов и скрип старинного деревянного пола у меня под ногами. Я позвала фрау Фогель, но та не ответила. Через большое окно было видно низко висевшую луну, круглую и полную. Я поймала себя на раздумьях о том, что это говорит о потусторонней погоде, и сразу себя осадила, хотя даже упрямый пилот в моем сознании был вынужден признать, что это объяснило бы статическое электричество. Мигрень почти полностью вывела меня из строя, несмотря на суматриптан, и – если судить по моим мыслям о лунных фазах – здравомыслие меня покинуло. Я постаралась выбраться из рукописи обратно в современный мир, где была ученым, изучавшим средневековую литературу, а не живущим в ней, но современный мир, казавшийся мне знакомым и понятным, ускользал за пределы досягаемости.
Мне стало тепло; лицо явно покраснело. Фрау Фогель нигде не было видно. Со своего прибытия я только несколько раз выбиралась из подвала, чтобы сходить в ванную или поесть то, что она для меня приготовила, но хозяйка всякий раз ждала меня на кухне. Когда я попыталась обсудить с ней рукопись, она отказалась, сказав, что предпочла бы подождать, пока я прочту все целиком.
Часы с кукушкой на стене показывали половину четвертого. При взгляде в окно на заросший двор меня охватил внезапный порыв посмотреть на это место новым взглядом. Теперь, когда я знала, чем оно было прежде. Я поставила сейф на журнальный столик и выскользнула наружу.
Моя арендованная машина в лунных лучах светилась вишнево-красным. Она казалась фрагментом какой-то совершенно чужой жизни.
Отойдя к концу подъездной дороги, я обернулась и оглядела дом, возведенный над подвалом. Это была типичная для Шварцвальда постройка с одной из тех громадных соломенных крыш, спускавшихся почти до самой земли. Ясени, бросавшие на нее тени, блестели от капель дождя, яркие и мокрые. Я прищурилась, пытаясь вообразить древнюю башню, которая когда-то возносилась над подвалом, и садовую стену, что должна была окружать двор позади. На мгновение они предстали перед моим мысленным взором, а затем все исчезло.
– Фрау профессор? – Хозяйка показалась в дверях, одетая в длинную светлую ночную рубаху. Волосы у нее были распущены и ниспадали на спину, сияя неземной белизной. – Sie sind fertig.
Я кивнула.
– Да, закончила.
Хозяйка жестом пригласила меня в дом, и я проследовала за ней в гостиную, где фрау включила несколько ламп. Потом она достала книгу из сейфа, опустилась в кресло и положила ее себе на колени. Я села рядом с ней.
– Und?
– Это потрясающе.
Я приступила к описанию содержания первой половины рукописи: заявления об истинности ранней жизни Хаэльвайс, ее желания стать матерью и повитухой, ее путешествия к башне ворожеи. Фрау Фогель слушала внимательно, особенно когда я говорила о подвале Готель, который так напоминал подвал под ее домом. Я сказала, что мне кажется, что башня некогда действительно существовала. Спустя столетия после написания этой книги она могла рухнуть, и на ее месте построили дом фрау Фогель. Что Хаэльвайс, дочь Хедды, возможно, самолично положила рукопись в хранилище. Что в этой истории была доля правды.
Она всмотрелась в мое лицо с торжественным выражением.
– Вы действительно так думаете?
– Да.
Фрау расплылась в улыбке, выражавшей нечто сложное и неоднозначное. Глаза у нее наполнились слезами. Она разгладила ночную рубашку на коленях и кивнула, предлагая мне двигаться дальше. Я улыбнулась ей в ответ, тоже чувствуя, как щиплет глаза.
– Крайне заманчиво классифицировать рукопись как художественную литературу – поздний образец средневерхненемецкого «периода расцвета». Или можно отнести ее к мистической литературе, примечательной не в последнюю очередь своей еретичностью. Ворожея учит Хаэльвайс читать заклинания, и та утверждает, что наблюдала убийство глазами птицы. Но в этой истории участвуют и настоящие исторические персонажи, и многие детали соответствуют общепринятым представлениям историков.
Пока я говорила, фрау Фогель обратилась к рисункам, иллюстрирующим события, которые я упоминала. Она нашла их на удивление быстро, как будто помнила их расположение. Как будто читала рукопись годами.
– Фрау Фогель, – выпалила я, посылая к черту профессиональную вежливость. – Сколько времени прошло с тех пор, как вы нашли рукопись?
Она улыбнулась.
– Моя мать показала ее мне, когда я была девочкой. Она не могла прочесть текст, но листала рисунки и пересказывала историю, что поведала ей собственная мать, которая в свою очередь услышала все от своей.
У меня открылся рот.
– Вы…
Она подождала, пока я соберу всю картину воедино.
– Вы… вы потомок Хаэльвайс?
Фрау Фогель мягко кивнула.
Я посмотрела ей в глаза, но она не стала вдаваться в подробности. У меня голова пошла кругом. Тиканье часов с кукушкой вдруг показалось слишком громким. Вопросы жужжали в голове, как пчелиный рой, целеустремленно и настойчиво. Почему она сделала вид, что не знает, что это за рукопись? Я вспомнила ее вопрос о моих религиозных взглядах в электронном письме; то, как долго она позволяла мне рассуждать о рукописи сейчас, прежде чем открылась. Все это время меня проверяли. Но что мне предполагалось делать с этой информацией? Как это соотносилось с правдивостью рукописи, со статическим электричеством, которое я все еще чувствовала в воздухе? Энергия гудела, настойчиво требуя, чтобы с ней считались. Я ломала голову над тем, что бы сказать, и пыталась решить, какой вопрос задать первым.
– Чего вы ждете от меня? – сказала наконец.
– Перевода, разумеется. Публикации. Чтобы вы включили текст в учебную программу.
– Зачем обнародовать его спустя столько времени?
Выражение лица у нее стало таким страдальческим, что у меня перехватило дыхание.
– Мне некому его передавать, – объяснила фрау. – Я бездетна. Я пыталась заинтересовать сестру и ее детей, но они очень ортодоксальны. И не захотели иметь с этим ничего общего.
Лицо у нее сморщилось, и она повернулась так, что я не могла увидеть его выражения. Было ясно, что ей не просто сохранять самообладание.
– Entschuldigung, – наконец сдавленно проговорила хозяйка.
Она встала и прошла в соседнее помещение. Я слышала, как она ходила по кухне и открывала шкафы, как будто что-то искала. Потом фрау вернулась, держа в руках нечто; я не могла разглядеть, что именно.
– Я хочу, чтобы вы преподавали книгу. Напишите о ней. Распространите эту историю повсеместно. Думаю, пришла пора.
Я заглянула ей в глаза, сбитая с толку ее решением обратиться именно ко мне. К американке, когда здесь, в Германии, жило гораздо больше известных ученых средневерхненемецкого происхождения.
– Почему я?
– Из-за доклада, который вы читали много лет назад в Бюхершифе в Констанце. О том, как иллюминированные рукописи могут раскрыть забытую жизнь средневековых женщин. Тогда я решила показать ее вам.
Я вспомнила свою речь в Бюхершифе. Это была одна из моих первых лекций после выпуска. По окончании выступления ко мне подошла пожилая женщина с волосами цвета соли и перца. Теперь я понимала, что это была фрау Фогель на десяток лет моложе. Она с сияющими глазами сжала мою руку и прошептала, что мои выводы даже более верны, чем я полагаю.
Мы и правда встречались. Статическое электричество зазвенело в воздухе, внезапно вдвое сильнее прежнего, так что его невозможно стало не замечать. Голова у меня запульсировала. Я моргнула, совсем растерявшись. Фрау Фогель тоже это почувствовала? Она наблюдала за мной. Я подумала о Хильдегарде, о ее головных болях, в которых, по мнению историков, была виновата мигрень. О видениях, что их сопровождали. Мой тщательно взращенный академический скептицизм ощутимо пошел трещинами.