— Вот как! Действительно?
— Роуз, я имею в виду не пролетарскую революцию, о которой толкует допотопный марксизм, а глобальную революцию человечества.
— Не слыхала, чтобы такая произошла. Да и ты тоже. Ты только что узнал о ней из книги Краймонда!
— Дорогая моя! — Джерард безумно расхохотался, подливая себе виски.
— Ты пьян. Ты сказал, что я пьяна. Вот теперь мы оба пьяны.
— Милая моя девочка, да, я пьян, и я не «узнал» из книги того, что, разумеется, знал и прежде, только теперь я вижу это в новом свете.
— Это иллюзия. Все сплошной хаос. Вот что значит либеральная демократия.
— Роуз, ты видишь, ты понимаешь. Но массовая иллюзия — это огромная сила… и даже самое сумасшедшее пророчество способно обнажить вещи, о существовании которых никто и не догадывался.
— Что ты имеешь в виду: технологии, Африку, ядерную войну?..
— Многое, что кажется разрозненным, но на деле связано или будет связано. Сами основы сотрясаются, нам предстоит увидеть громаднейшие, глубочайшие, быстрейшие изменения, самую сокрушительную революцию в истории цивилизации.
— Не верю, что те вещи связаны, — сказала Роуз, — все это мифология. Удивляюсь тебе! У нас масса разных проблем, требующих разных решений. В любом случае мы, Джерард, не увидим столь захватывающей катастрофы. Надеюсь и верю, что в отведенные мне годы жизни по-прежнему смогу выйти из дому, чтобы купить фунт масла и свежий номер «Таймс».
— Кто знает? Подумай о том, что уже произошло на нашей жизни.
— Гитлер?
— Да, непредсказуемые, невообразимые вещи. Полеты в космос. Нас окружает будущее, которое мы не можем представить. Мы как те аборигены Новой Зеландии, которые просто продолжали рыбачить, потому что для них не существовал корабль капитана Кука — он стоял тут же, в бухте, но они не могли осмыслить его.
— Это мне нравится. Но того, что не можешь знать, того и не знаешь.
— Роуз, человеческая жизнь слишком коротка, и грустно не только оттого, что так ненадолго появляешься на сцене, но оттого, что у тебя слишком мало времени на серьезные мысли — мышление требует долгой учебы, долгого самоограничения, долгой сосредоточенности — даже гении должны чувствовать, что слишком быстро устают, прерываются, когда только начинают понимать, — философия, возможно, человеческая история были бы совершенно иными, живи мы двести лет.
— Мы живем достаточно долго, чтобы повеселиться, поработать, полюбить нескольких людей и постараться быть хорошими.
— Да, да, но мы должны, хотя бы некоторые из нас, попытаться задуматься над тем, что происходит вокруг, и бороться…
— С чем бороться?
— Бороться — не знаю, как выразиться, — с историей. Ладно, кажется бредом — но, Роуз, это так трудно, я еще даже не могу найти в ней недостатков… так я чувствовал себя на первом семестре философии в Оксфорде, словно ползаешь по скользкому шару и не можешь попасть внутрь.
— Зачем ломать себе голову? Может, стоило пытаться, когда ты был студентом, но сейчас-то зачем?
— Хочешь сказать… ну да, тогда я был слишком молод… наверное, сейчас слишком стар… ужасно думать об этом.
— Не хотела тебя расстроить.
— Ты льешь на меня холодную воду, ушат за ушатом, но так и надо, охладить пыл, успокоить…
— Не понимаю. Что, Краймонд на стороне истории?
— Да. Истории как бойни, истории как волка, рыщущего вокруг во тьме, он за идею истории как чего-то неотвратимого, даже если оно ужасно, даже если смертельно.
— Я считала марксистов оптимистами, которые верят, что с победой социализма повсюду скоро появится совершенное общество.
— Были когда-то оптимистами. Некоторые по-прежнему остаются таковыми, другие мучаются страхом, но упорствуют. Краймонд убежден, что мы должны очистить наши идеи видениями утопии во время крушения цивилизации, которое считает неизбежным.
— И предвкушает, без всякого сомнения! Он детерминист, как все они.
— Причем крайний, а эти самые опасные и привлекательные. Марксизм — как безвыходность и как наиболее приемлемая логическая система, единственная философия, которая будет готова обслуживать неминуемо авторитарное правительство.
— И как ковчег, укрывающий новые ценности. Всем же старым буржуазным ценностям на нем не найдется места.
— Он пытается охватить всю проблему в совокупности… Конечно, я не согласен…
— Не думаю, что существует всеобщая проблема или что можно представить будущее, никому в прошлом это не удавалось.
— Не могу передать тебе, что это такое, вся книга — это одно взаимосвязанное суждение, и оно не просто пессимистичное — оно очень прагматично, что всегда было лучшей стороной марксизма! Она обо всем — в ней много говорится об экологии и о добром отношении к животным…
— Как раз для женщин!
— Роуз, книга очень благородная, о справедливости, о страдании…
— Не верю. Он хочет ликвидировать буржуазную личность, то есть личность, и буржуазные ценности, то есть ценности! Он верит в неотвратимость жестокости.
— Эта книга — всеобъемлющая критика марксизма со стороны очень умного марксиста, попытка добраться до сути… понимаешь…
— Не понимаю. Я могу найти в предметном указателе экологию и животных, доброе отношение к…
— Роуз, пожалуйста, только не пародируй…
— Ты потрясен, потому что книга похожа на то, «в чем нуждается наш век», но если это просто марксизм, правящий миром, и утопия впереди, это не ново, это все та же диктатура пролетариата, только в новых одежках, — ты же все это сам ненавидишь, так почему ты так восхищен? Я не верю в Краймондов ковчег, в его лодку, которая преодолеет пороги.
— Во что же ты веришь?
— Думаю, нам надо защищать то хорошее, что мы имеем.
— Скажи, пожалуйста… впереди… что ты видишь? Катастрофу? Или après nous le déluge?[94]
Роуз молчала. Джерард поднялся и, перегнувшись через спинку стула, смотрел на нее, его лицо горело от возбуждения и показалось ей комичным, впечатление усиливала его обычная шутовская улыбка. Наконец, не желая отвечать утвердительно, она просто кивнула.
Джерард отвернулся и принялся расхаживать по комнате:
— Роуз, есть у тебя то шоколадное печенье?
— Такое темное, очень сухое? Да, есть.
На столе еще оставались их грязные тарелки, сыр и кекс, яблоки в красивой вазе.
— Я не наелся. Возьму еще и кусочек кекса. Аннушка пекла?
Ища на кухне банку с печеньем, Роуз думала о том, что в этом препирательстве со своим давним другом ее воодушевляла не какая-то там забота о будущем цивилизации, а обычное желание, этот спор для нее был как любовный поединок, жгучее, мучительное желание лечь с ним в постель трансформировалось в остроумие, в, как он сказал, пародирование, только и всего!
Джерард ел кекс, хватал печенье, набрасывался на сыр, беспрестанно расхаживая по комнате, роняя крошки на ковер. Глядя, как он давит их ногами, Роуз раздраженно сказана:
— Ты вот нахваливаешь книгу, но сам же говоришь, что все это неправильно! Если это марксизм, так оно и должно быть. Разве это не конец спора?
— Нет… нет… это начало. Когда ты прочтешь ее…
— Я не собираюсь ее читать! Уверена, что книга отвратительна, хорошо бы ее не было.
— Ты должна прочитать ее.
— Почему?
— По причинам, которые я тебе объясню через минуту. В каком-то смысле, по мне, тоже хорошо бы, чтоб ее не было, она воодушевит дураков и подлецов и будет иметь массу отрицательных последствий, но все же я рад, что она есть, она заставит ее оппонентов думать, покажет, что у людей могут появиться новые мысли именно в этой ключевой области.
— Книги с новыми мыслями появляются каждую неделю.
— Нет, не появляются, во всяком случае, бьющими в эту точку.
— Революция, величайшая в человеческой истории. Да это просто расчет на сенсацию, возврат к нашим старым идеям.
— Тогда нам нужны новые.
— Мы на них неспособны. Ох, Джерард, как я устала.
— Прости, дорогая, не засыпай опять… я хочу тебе сказать…
— Я отправляюсь в круиз с Ривом и детьми, длительный, вокруг света.
— Вот как! — Новость ошеломила Джерарда. — Когда?
— На Пасху. Ну, не вокруг света, но надолго, на несколько недель… не помню сейчас.
— Что ж, это будет славно.
— Я собираюсь видеться с ними намного чаще, собираюсь изменить свою жизнь, продать эту квартиру и переехать жить в Йоркшир.
— Роуз! Ты этого не сделаешь!
— Почему это? Кто мне помешает?
— Я. Послушай, хорошо, отправляйся в этот чертов круиз, навещай своих родственников, если желаешь…
— Спасибо!
— Но просто послушай, что я тебе скажу.
— Хорошо, хорошо!
— Проснись!
— Я не сплю. Извини, что была так категорична в отношении книги Краймонда, я уверена, что она никуда не годится, хотя она явно произвела на тебя впечатление, но это пройдет, к нам она не имеет никакого отношения.
— Мы финансировали ее.
— По случайности. Ты скоро забудешь о ней. Она не изменила твою жизнь.
— Изменила, правда, — это я и хочу тебе объяснить. Эта книга требует ответа, и на нее можно ответить, по каждому пункту.
— Что ж, напиши рецензию — только ты сказал, что не станешь.
— Здесь рецензией не обойдешься.
— А чем же?
— Такой же большой книгой.
— И кто ее напишет?
— Я.
Роуз нагнулась, подняла с ковра несколько крошек и бросила их на стол. Какое-то еще непонятное ей чувство обреченности охватило ее, словно она увидела смертный приговор, написанный на неведомом языке.
— О нет… не делай этого, — проговорила она.
— Роуз, я обязан. Это мой долг.
— Джерард, в тебе говорит тщеславие, простое тщеславие. Ты не можешь сейчас браться за огромную книгу, жизни не хватит.
— Это необходимо… ради Дженкина… ради Синклера… ради всех нас.
— Не будь таким романтиком… таким сентиментальным…
— Краймонд написал глубокую книгу, она так и брызжет идеями… какие-то отчасти верны, большинство абсолютно ужасные.