Пусть же Он возьмет его, Иуду, остановит на нем Свой выбор. Ведь все равно сердце его и жизнь принадлежат Учителю. А Учитель молчал… Казалось, Он находился в каком-то странном раздумье, и глаза Его были полузакрыты. Но вот Он поднял Свои длинные ресницы, и Его испытующий взгляд, скользя по лицам ждущей толпы, упал на лицо Иуды. На миг их глаза встретились, и во взоре Учителя увидел Иуда снова страшную печать той невыразимой грусти, что мелькнула там, в Кане; только теперь была она еще острее и нестерпимее. И Иуда затрепетал всем телом от ответной непонятной боли, от страха каких-то невыразимых предчувствий, от мысли, что чаша избрания не коснется его уст. Но как-то особенно внятно, в общем молчании, прозвучал тихий голос Учителя:
– Иуда.
В этот день его и одиннадцать других Он возвел на гору, там молился о них, возложил на них руки и назвал апостолами.
Когда же началась перемена? И что случилось?
Иуда силился вспомнить. Да, кажется, это началось после встречи с этим сумасшедшим стариком, с раввином Бен-Акибой.
Они с Учителем были тогда в Иудее, в Иерусалиме, на празднике Пасхи. Хотя Иудея для него, Иуды, родная, но с тех пор, как он ходит за Учителем, Галилея ему кажется роднее и ближе. Здесь, среди иудейских учителей, среди этих ученых раввинов и воспитанного ими народа, Учитель кажется совсем чужим, и Его слова звучат так странно. Здесь ведь и солнце светит иначе, иное небо, иные птицы и иные люди. Здесь нет этой восторженной галилейской толпы и, кажется, каждый, услышавший слово Учителя, прежде взвесит его на каких-то невидимых весах, посмотрит, пощупает, как товар руками, и потом только пустит в сердце.
Там, в Галилее, раввины только сомневались, вопрошали, недоумевали. Здесь они сразу ополчились решительно и определенно, как враги Учителя.
Иуда помнит их лица после той субботы, когда в Вифезде Учитель исцелил расслабленного. На этих лицах были не только гнев, но и ярость. Недаром среди учеников бродили страшные слухи – впервые было произнесено это слово о возможном убийстве Учителя, от которого Иуда содрогнулся.
И Учитель – Он никогда еще не был таким, как здесь, – с какою властью и с какою силой, какие непонятные, захватывающие дух слова Он говорил им:
«Отец Мой доныне делает, и Я делаю».
«Как Отец воскрешает мертвых и оживляет кого хочет».
«Как Отец имеет жизнь в Самом Себе, так и Сыну дал иметь жизнь в Самом Себе».
И потом, как последний, страшный приговор, как какое-то грозное пророчество: «Не знаю вас, вы не имеете в себе любви к Богу. Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня, а если иной придет во имя свое, его примете».
И вот там, в те дни, встретился Иуда с раввином Бен-Акибой. Иуда шел один по дороге, и когда увидел приближающуюся старческую фигуру с длинной седой бородой и развевающимися пейсами, то хотел свернуть с пути.
Но Бен-Акиба уже заметил его.
– Стой, – закричал, – куда ты идешь, Иуда Симонов? Ты, кажется, хочешь уйти, чтобы не встречаться со мною, старым другом твоего отца, покойного Симона? Ты уже не хочешь больше знать раввина Бен-Акибу? А разве не он, не Бен-Акиба, таскал тебя на руках, когда ты, еще маленький мальчик, уставал бродить около храма, куда тебя привели твои родители на праздник? Разве не Бен-Акиба толковал тебе, юноше, о Законе и открывал тебе тайну за тайной и премудрость за премудростью? Разве не с Бен-Акибой еще недавно, две пасхи назад, ты говорил так страстно о времени пришествия Мессии?
И теперь ты убегаешь от Бен-Акибы как от разбойника… О, я знаю, Кого это дело, и знаю, за Кем ты ходишь теперь день и ночь неотступно, вот уже много месяцев – Галилеянин! Галилеянин! Назарянин! Бедный, бедный Симон! Если бы он только знал, что будет с его сыном! Разве не знаешь ты, что, следуя за Назарянином, ты изменяешь Богу, отцам и народу? Не Он ли хочет разрушить великий храм отцов? Не Он ли оскверняет открыто субботу? Не Он ли привлекает необрезанных и превозносит их над нами? И не называет ли Он Сам Себя Богом и не хочет ли предать нас всех Своим безумием в руки римлян? Богохульник! Но нет, Он не уйдет от наших рук! И клянусь тебе, что старый Бен-Акиба еще увидит Его кровь, пролитую на земле. Этой старческой рукой я сам подниму камень, чтобы размозжить Ему голову. Или нет! Мы предадим Его римлянам, прежде чем Он успеет предать нас, и пусть солдаты-язычники пригвоздят ко кресту Его руки…
Вся кровь прилила Иуде к лицу. Но, делая страшное усилие над собой, сдавленным голосом он прервал поток отвратительных проклятий:
– Стой, старик. Ты, должно быть, не знаешь сам, о чем ты говоришь. Ты, вероятно, никогда не видел Учителя и не слыхал Его слов. Иначе ты знал бы, что Он самый кроткий из людей, что Он прекрасен, как утренняя восходящая звезда. Он проповедует любовь и учит о Боге-Отце. Он исцеляет больных и очищает прокаженных. От Него разбегаются бесы, и воскрешенные из мертвых благословляют Бога.
Но Бен-Акиба заглушил его слова своим криком:
– Лжешь, лжешь ты, потому что и Он – лжец. Кроткий, любящий… Бог-Отец… Я не называю своего Бога Отцом, а зову Его Владыкой и Господином, но мой Бог добрее Его Бога, Он не хочет унизить, уничтожить и предать на позор Свой избранный народ. Он не преследует людей как Свою добычу. Он не требует от них невозможного. Он знает, что они слабы, и довольствуется принесением жертв и точным выполнением Закона. Он благословляет их не нищетой, а богатством, не одиночеством, а многочадием. Он – Бог любви, настоящей любви, от которой зажигаются очаги и зачинаются дети… А Его Бог? Не Бог жизни, а Бог смерти! Не Бог мира, а Бог исступления! Бог нищеты и страданий! Он хочет разметать домашние кровы. Он делает людей нищими, бездомными бродягами. Он хочет убить в них гордость и мужество, чтобы они стали рабами, молчали и покорствовали бы, когда их бьют по лицу… Он грозил неслыханными бедствиями Иудее и обещал гибель мира… Даже Своим избранникам Он предрекает позор и муки… Ты говоришь, что Он исцеляет больных и воскрешает мертвых. Я не верю, ты слышишь, я не верю этой басне о воскрешении. Но пусть даже Он вернул какой-то вдове ее сына с погребального одра, зато сколько матерей Он лишил их детей, увлекши их за Собой и внеся раздор в семью, где царил покой. И разве не обесчадил Он Свою Мать и не покинул Свой дом и Своих сестер и братьев… Он освобождает бесноватых… Но разве Сам Он не бесноватый, и разве не вселил Он легион бесов во всех, кто теперь идет за Ним шаг за шагом, отказываясь от счастья и жизни. Он не человеколюбец, а человеконенавистник. Его Бог – Веельзевул, князь бесовский. И это его именем и его силой Он творит Свои чудодейства.
– Я говорю тебе, старик, что ты ничего не знаешь и потому безумствуешь. Тому, кто оставил ради Него свои жилища, Он обещает сотни кровов, тому, кто оставит мать – сотни матерей, и тому, кто оставит отца – сотни отцов.
– Сотни отцов! И это говорит сын Симона, покойного Симона, который любил своего ребенка как свою душу. Сотни отцов! Кто смеет сказать такое слово? Разве не тот твой отец, кто тебя носил в себе, как часть своей плоти? Разве не кощунство называть этим священным именем того, кого первым встретил ты на дороге. Нет, так может говорить только тот, кто сам никогда не был отцом и кто не рожден от человека. Недаром про Него говорят, что у Него нет на земле отца. Я знаю, кто Его отец. Его Отец тот, кого Он проповедует нам как Бога. Его отец – дьявол.
Иуда уже не слушал дальше. Зажав уши и закрыв лицо ладонями, он хотел бежать, но Бен-Акиба схватил его за рукав, отводя его руки от глаз, приблизил к его лицу свое, ставшее вдруг из яростного сладострастным.
– А скажи, – почти прошипел он, – скажи, тому, кто оставил свою жену, ведь Учитель не обещал сто жен…
Но вместо ответа Иуда толкнул его в грудь с такой силой, что он полетел на землю, богохульствуя и проклиная.
С тех пор Учитель стал казаться Иуде более строгим и требовательным, чем раньше. Не то чтобы Он стал строже к Иуде, нет, но вообще к людям. А может быть, это Иуде показалось или он заметил то, чего не замечал раньше.
Ему вспоминается один случай. Это было в Галилее. Они проходили по селению и, когда приблизились к одному дому, оттуда услышали похоронные причитания и плач. Невдалеке от дома стояли двое. Один – еще юноша – был очень печален. Его звали Ионафан. Он часто бывал в толпе, слушавшей Учителя, и Иуда видел, как горели тогда его глаза. Но старый отец Ионафана, кажется, недолюбливал Учителя и препятствовал сыну сделаться Его постоянным учеником. Но почему он теперь плачет? Что значат эти погребальные звуки? Уж не умер ли его отец, и оттого он так печален?
Когда они приблизились, Учитель подошел к Ионафану и, посмотрев на него так, как Он только один умеет смотреть, сказал: «Следуй за Мной».
Ионафан весь просветлел от радости, сразу затопившей его горе. Он наклонился и поцеловал у Учителя край одежды. «Господи, позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего». Но Учитель отвечал спокойно и властно: «Иди за Мной и предоставь мертвым погребать своих мертвецов». На мгновенье словно складки какой-то борьбы и усилия легли на лицо Ионафана… На лицах тех, кто был около Учителя, Иуда часто видел эту складку. Иногда она не сходила много дней, изменяя лицо человека. Она как будто знаменовала собой назревавшую решимость. Или человек пойдет за
Учителем по городам, и тогда расправится складка, озарив лицо лучами радости, или он уйдет совсем прочь. И тогда надолго, может быть навсегда, на нем будет лежать и от него падать какая-то новая, сгустившаяся тень.
Но Ионафан колебался недолго. Через минуту он присоединился к их толпе и шел с ними дальше… А за спиной раздавались жалобные погребальные причитания над мертвым отцом, оставленным сыном.
Он вспоминает случай с другим юношей, с тем богатым, который приехал к Учителю и привез с собой, кажется, целый караван сокровищ. Он лежал у ног Учителя и спрашивал Его о путях жизни вечной. Но Учитель отвечал на этот раз простой ссылкой на закон Моисеев. А когда юноша, волнуясь и почти плача, говорил, что это он знает с юности и ищет чего-то другого, более высокого и совершенного, глаза Учителя стали особенно ласковыми и любящими. Он молчал. Он как будто задерживал ответ, точно готовился сказать что-то, от чего вопрошающему будет очень больно, и медлил причинить эту боль. «Одного тебе недостает: пойди, все, что имеешь, продай и раздай нищим и будешь иметь сокровище на небесах. И приходи, последуй за Мной, взяв крест свой».