— Ты видел, будут ли доставлены письма?
Я покачал головой:
— Я ничего не видел о письмах. На самом деле очень редко жертвующий видит что-либо, касающееся чьего-то предмета, а не живого существа. Я увидел знаки, которые использовал, чтобы представить имена гонцов — колючую ветвь, которую использовал, чтобы представлять Римандо, в куполе, который использовал, чтобы представлять Эко. Оттуда отходила только одна линия, направленная на букву «О», которую я принял за знак Олмо.
— У Эко есть письмо для Олмо. У Римандо — для Новеллы Читта. Неужели он сегодня ночью испугается? Слишком испугается, чтобы поехать?
— Не могу этого знать. Если ты спрашиваешь, видел ли я что-нибудь подобное в жертве, то нет, не видел. Что насчет тебя? Ты говорила с ним наедине, и ты почти женщина, как я уже говорил. Что ты думаешь?
— Думаю, что нет. Он сказал, что на самом деле это будет не очень опасно, просто долгая, утомительная поездка. Он хочет, чтобы я предложила папе оставить ему лошадь в награду.
— Понимаю. Ты собираешься это сделать?
— Думаю, что нет, — повторила она. — Ты говоришь, что я разговаривала с Римандо, наедине. Ты же сам точно так же разговаривал с Тордой.
— Я не имел в виду, что в твоем разговоре с ним было что-то не так; только то, что ты поняла его характер — и, вероятно, понимаешь — лучше, чем я.
— Ты сказал Торде, что она должна была сделать, когда приносила в жертву нашего быка. Что еще ты ей сказал?
— Хорош дев, — объявил Орев. — Птиц слышать.
Мора улыбнулась.
— Я думаю, он имеет в виду, что мне следует рассказать все, что я сказал Торде, — сказал я. — Наверное, он прав. Надеюсь, ты понимаешь, что я не могу рассказать тебе ничего из того, что она мне сказала.
— Хорошо.
Я вздохнул и откинулся на спинку кресла, сожалея о том, что мои дружеские отношения с Морой будут разрушены:
— Пожалуй, я действовал против твоих интересов.
— Ты имеешь в виду, что хочешь, чтобы папа женился на ней?
— Если он захочет, то да.
— Значит, я не получу ферму. Я никогда не буду хозяйкой этого дома или богатой. Я знаю, ты считаешь, что сейчас я богатая, но это не приносит мне никакой пользы.
— Ты считаешь, что не приносит.
— Я знаю, что не приносит. Я не только самая большая девочка в моем классе. Есть и еще кое-что.
— Я это понимаю.
— Знаешь, чего я боюсь? Очень, очень боюсь? Я могла бы сказать, чего я боялась всю свою жизнь, но это было бы неправдой. Чего я так боялась весь последний год?
— Не Фаву, очевидно, и не войну. Что придет еще больше инхуми? Нет. — Я покачал головой. — Что же это?
— Что я встречусь с каким-нибудь мужчиной и буду думать, что он любит меня, а после того, как мы поженимся, я узнаю, что ему просто нравится это место, нравится мысль, что когда-нибудь папа умрет и он станет богатым.
Ее руки (большие руки для девушки ее возраста) напряглись, сжимая ноги выше колена.
— Я видела, как это началось сегодня вечером. Первый раз за все время. Но я знаю... знаю...
Две крупные слезы скатились с ее глубоко посаженных глаз и покатились по широким щекам; я встал с кресла и присел рядом с ней, обняв ее за плечи.
— Я знаю, что это будет продолжаться и продолжаться... — Внезапно она повернулась ко мне, как недавно оперившийся ястреб. — Я убью его! Ты можешь заставить меня пообещать все, что захочешь, но я все равно убью его. Что ты сказал Торде?
— То же самое, что сказал бы любой на моем месте. — Я встал и вернулся в это крепкое, обитое кожей кресло, в котором сижу и пишу. — Что считаю, что она любит твоего отца, а он любит ее, но угрюмость и плохое настроение никогда не покорят его, так же как требование жениться на ней не заставило его жениться. Что, если бы она была веселой и улыбчивой и ничего не просила, он, конечно, дал бы ей очень много и даже мог бы дать ей то, что она хочет.
— А если я стану такой, это сработает?
Я пожал плечами:
— Возможно, если ты найдешь подходящего человека и будешь иметь возможность подолгу находиться рядом с ним. Сработает ли это для Торды — не знаю. И если мужчина не подходящий, то это вообще не сработает ни для одной женщины.
— Мне пора идти, — задумчиво сказала Мора. — Мне нужно немного поспать, но с уходом Фавы будет трудно заснуть.
— Конечно пора, если ты собираешься встать пораньше и проводить гонца, — согласился я.
— Только один?
Я кивнул:
— Думаю, да.
— Ну, а я так не думаю. Но я должна идти в кровать, в любом случае. Когда ты и твоя жена — и твой маленький сын, верно? Были на... Как ты это назвал?
— Наверное, я сказал «Ящерица». Остров Ящерица, у побережья.
— Вы жили охотой на горных козлов?
— Да. И рыбалкой.
— Ну так вот: лучше я буду жить в маленькой палатке из шкур с человеком, который меня любит, чем здесь одна или с человеком, который меня не любит. Почему ты так улыбаешься?
— Четыре долгих дня я ломал себе голову и, наконец-то, понял, кого ты и твой отец напоминаете мне. Я знал — по крайней мере, чувствовал, — что встречал вас обоих раньше. Но я не скажу тебе, потому что эти имена ничего для тебя не значат.
— Они были хорошими людьми?
— Очень хорошими людьми. — Мой голос стал мягче, без моего желания. Я и сам слушал его с удивлением. — Люди всегда просят меня предсказать грядущие события, Мора. Обычно я говорю, что не могу, потому что это так редко получается. Я пытаюсь, как ты видела; но предсказание — очень сомнительное дело, как и мое относительно Эко и Римандо.
Она кивнула и встала.
— Однако, очень редко, я действительно знаю будущее. Когда это случается — очень редко, как я уже сказал, — мне обычно бывает ужасно трудно заставить людей поверить мне. Поверишь ли ты мне, если я поклянусь, что сейчас скажу чистую правду? Правду о будущем?
— Если смогу.
— Именно так. Если сможешь. Ты росла со многими предубеждениями, Мора, и все они ошибочны. Минуту назад ты сказала — пожалуйста, не плачь, он того не стоит, — что впервые увидела, каково это, когда тебя преследуют охотники за приданым.
— Он хотел знать, ско-о-олько мне-е ле-е-ет. — В ее голосе не было ни намека на эмоции, пока он не задрожал и не сломался. — И я сказала «пятнадцать», чтобы посмотреть, будет ли он… будет ли...
Она прикусила нижнюю губу, пытаясь успокоиться:
— Потому что я хотела посмотреть, поверит ли он в это, и он поверил. Тебе должно быть шестнадцать, чтобы выйти замуж в Бланко. Там, откуда ты родом, тоже так?
— Скорее всего, нет, — ответил я. — Не знаю, но сомневаюсь, что у нас вообще есть какие-то ограничения.
— В Бланко сейчас шестнадцать, поэтому я сказала пятнадцать и стала ждать, что будет дальше. Он посмотрел на меня и отвел взгляд, и я увидела, что происходит в его уме. Он расспрашивал меня о моей матери, о том, сколько у меня братьев и сестер, и все, что я ему говорила, делало его еще хуже.
— Понимаю. Я тоже сегодня вечером впервые кое-что увидел. Очень вероятно, что это был первый раз, когда кто-то вообще это видел. — Я на мгновение замолчал, чтобы собраться с мыслями.
— Когда мальчик становится мужчиной, Мора, должно наступить мгновение, то самое мгновение, когда он исчезает навсегда. Но перед этим мгновением приходят другие мгновения, которых может быть много или мало, когда можно заметить мужчину, которым он должен стать, мужчину, ожидающего позади мальчика.
— Я не мужчина, даже если так говорят в академии. И не мальчик.
— Я знаю, вот почему для меня это стало такой неожиданностью. Видишь ли, я знал, что это относится к мальчикам, но никогда не предполагал, что это в равной степени относится и к девочкам. Даже когда это произошло передо мной, я был так занят, узнавая ее — я узнал женщину, которой ты станешь, как только увидел ее, — что в то мгновение не задумался о последствиях. Ты только что говорила о том, что найдешь мужчину, который будет любить тебя.
— Может, и не смогу. — Ястреб вернулся. — Но клянусь всеми богами витка, я попытаюсь!
— Ты найдешь их много, и без особого труда, — сказал я ей. — Но будь осторожна — очень осторожна, умоляю тебя — и найди того, кого ты сама сможешь полюбить.
— Муж идти, — пробормотал Орев.
— Твой отец, — сказал я Море. — Почему бы тебе не открыть ему дверь?
— Как ты?..
— Я знаю его шаги.
Пока я говорил, он постучал.
— И его стук тоже. Пожалуйста, Инклито. Она не заперта.
Он вошел и удивился, увидев свою дочь.
— Море будет одиноко без Фавы, — объяснил я. — Она хотела поговорить со мной об этом и о некоторых других вещах. Она — как и ты, я уверен — понимает, что она уже не будет ребенком. И она не понимает, как жить дальше, как и все такие молодые женщины. Я пытался помочь ей, хотя помощи от меня немного.
— Ее было бы много, — сказала Мора, — если бы я могла тебе поверить. — И затем, импульсивно: — Прощай, Инканто! Прощай, папа! — Она послала нам воздушный поцелуй и вылетела из комнаты прежде, чем я успел подумать о том, какой жест могу сделать в ответ.
Инклито закрыл дверь:
— У нее ведь нет проблем с каким-нибудь парнем, а?
Я покачал головой.
— За ее матерью ходила дюжина, как на веревочке. Никто так и не понял, почему она выбрала меня. — Инклито сел на мою кровать. — Она не была красивой женщиной, но…
— Если бы я был более вежлив, то сказал бы, что ты ошибаешься, — сказал я ему, — по крайней мере отчасти.
— Ты не настолько вежливый?
Я покачал головой.
— Я тоже. Мама пыталась заставить меня, когда я был маленьким, но это экономит много времени. Ладно, не дюжина. Я могу назвать шестерых, и еще себя. Нет, восьмерых.
— Я не это имел в виду. Насколько я знаю, дюжина может быть любым числом — например двадцать. Но ты солгал, когда сказал, что она не была красивой женщиной.
— Ты понял это по моему лицу, да? Я думал, что хорошо владею собой. Ты прав, она действительно была прекрасна, и я был единственным, кто это знал.