Я пообещал составить связный отчет о битве, встал, заткнул пробкой чернильницу и вытер перо. В этот момент постучала старуха, как делала каждый вечер, когда я оставался в этом доме, чтобы спросить, не нужно ли нам чего-нибудь, и объявила, что она собирается спать.
Я сказал ей, что у нас все хорошо, гораздо лучше, чем у тех, кто так доблестно сражался, но обделен уютом ее крова. Она поблагодарила меня и принялась расхаживать по комнате, поправляя мелкие предметы, как это делают женщины, шмыгая носом и кашляя так же часто, как и я, но двигаясь (хотя тогда меня это не поразило) настолько грациозно, что я смутно вспомнил тебя, Крапива, а потом, еще более смутно, Вечерню, Пижму, Саргасс, Гиацинт и других — или, может быть, просто всех женщин, или, по крайней мере, всех молодых женщин, — которых я знал в разное время в разных местах, и я начал думать (снимая ботинки и сутану), что жаль, очень жаль, что у нас нет дочери, хотя — так часто — нам приходилось делать все возможное, чтобы накормить своих детей, мальчиков, которые были хорошими мальчиками, по крайней мере до тех пор, пока Сухожилие не подрос.
Все возможное, и даже невозможное.
А потом я подумал о Сухожилии и Крайте, и о том времени — я с неохотой упоминаю об этом, зная, что это причинит тебе боль, — когда строился дом и инхуму проник в нашу маленькую палатку и выпил крови нашего ребенка. Я должен сказать, что на самом деле это была инхума, хотя в то время мы с тобой предполагали, что это был самец.
— Я не даю вам раздеться, — сказала старуха, когда я вымыл и вытер ноги.
Я скользнул под одеяло и закрыл глаза, сразу же увидев вспышки карабинов Солдо.
— Я каждую ночь ложусь спать в бриджах и тунике, — сказал я ей, зевая, — и накидываю на себя сутану, чтобы согреться. — Я отдал все свое постельное белье, кроме одного старого одеяла, тем, кто был вынужден спать на открытом воздухе или в неотапливаемых сараях и нуждался в нем гораздо больше, чем я.
Она что-то пробормотала в ответ, пожелала мне спокойной ночи и задула лампу, а я, не задумываясь, сказал:
— Спасибо, Джали. — Конечно, это было странно, но даже сейчас я не совсем уверен, что был неправ.
В течение двух часов, которые казались целыми годами, новый авангард орды Солдо рыскал вперед и назад по широкому U вдоль наших стен и рвов, стреляя время от времени и разведывая обстановку; затем подошел офицер Солдо с флагом перемирия, и Инклито послал меня поговорить с ним.
Он улыбнулся и протянул мне руку, сказав:
— Я — полковник Терцо[103].
Я принял ее, и мы пожали друг другу руки. Я представился и объяснил, что формально не являюсь членом орды Бланко, а просто друг ее командира, пытающийся оказать ему посильную помощь.
— Вы не воин, а? Вы не сражаетесь, Инканто?
— Да, не сражаюсь, и у меня нет карабина, хотя, признаюсь, я руководил теми, кто сражался с вами. — Все это было правдой, хотя я очень остро ощущал присутствие азота у себя на поясе.
Он покачал головой, и вид у него был действительно очень мрачный:
— Если вас схватят, вам придется нелегко.
Я сказал, что постараюсь этого избежать.
— Бывают времена, Инканто, — я говорю как человек, который повидал много войн, — когда этого невозможно избежать.
Я сказал ему, что понимаю это, и объяснил, что еще в Витке меня однажды схватили труперы Тривигаунта.
— А, так вы их видели? Вы сражались с ними?
Я кивнул.
— В Грандеситте мы считали их легендой. Женщины-труперы? Даже Пас не решился бы на такое! Так мы говорили.
— Они очень хорошо сражались, — сказал я ему. — Теперь я понимаю, что они сражались лучше, чем я, хотя тогда я этого не знал. Мы — Крапива, я и многие другие — раньше сражались с нашей собственной Гражданской гвардией, и они были действительно очень хорошими бойцами, так что, когда мы пошли сражаться с Тривигаунтом, мы только начинали осознавать, что эти новые противники не совсем похожи на старых.
— Когда-нибудь мы с вами поговорим об этом весь день за бутылкой вина, — торжественно сказал он мне. — У меня есть поместье на Бахероццоло[104], и я выращиваю там хороший виноград. Южные склоны холмов, а? Но в настоящее время мой неприятный долг — требовать вашей капитуляции, опираясь на авторитет Дуко.
Я указал на то, что, поскольку я не в Солдо и не являюсь гражданином Солдо, его Дуко не имеет надо мной никакой власти.
— Не только вашей. — Терцо печально покачал головой. — Не только вашей, Инканто, но и капитуляции тех жалких дедушек, которых я вижу, и тех несчастных женщин. И мальчиков. У вас есть мальчики? Во время марша мы выбили с позиции несколько человек.
Я признался, что наш резерв состоит в основном из этих ребят.
— Тогда у вас нет никаких резервов. — Он развел руками, ужасаясь нашей слабости, но не в силах помочь нам. — Ваши женщины с воплями разбегутся, как только начнется серьезное сражение. Я никогда не видел, чтобы женщин рубили саблей, и не желаю этого видеть. Будет отвратительное кровопролитие. Инканто…
Он попытался обнять меня за плечи, но я стряхнул его руку.
— Вы мне нравитесь, Инканто, и я постараюсь сделать для вас все, что смогу. У вас есть лошадь?
Я признался, что нет.
— Я вижу несколько деревенских мужланов верхом за вашей линией. Шесть, семь? Сколько?
— Нам не хватает кавалерии, — допустил я.
— Все равно, одолжите у кого-нибудь из них лошадь. Сдавайтесь и уезжайте, как только мы начнем разоружать бедных женщин, которых этот негодяй генерал Инклито выгнал из их кухонь. Я позабочусь о том, чтобы вы сбежали.
Я поблагодарил его за добрые пожелания, но повторил, что мы не собираемся сдаваться.
— Инканто, вы не знакомы с законами войны.
— Да, но у меня есть два друга, один из которых очень опытный офицер, и они дают мне советы.
— У вас их три. Я — третий, и вы нуждаетесь во всех нас больше, чем думаете. Вот один из этих законов — нельзя удержать непригодные для обороны позиции. Вы меня понимаете? Предположим, и я видел это только сегодня, что какой-нибудь седобородый дурак и трое детей попытаются удержать маленький глинобитный сарай против целой армии. Это непригодная для обороны позиция, поскольку четыре величайших героя, которых когда-либо видело человечество, не смогли бы удержаться на таком месте против сотни обычных труперов. Вы понимаете меня, Инканто?
— Очень хорошо понимаю, — сказал я.
— Но ведь они же упрямы, а? Даже дураки могут быть героями, так же как величайшие герои могут быть дураками. Мы предложили им сдаться, они отказались, и мы штурмовали их маленький коровник. Вскоре мне вручили двух маленьких мальчиков, лет двенадцати-тринадцати, то есть примерно одного возраста с моим младшим сыном, истекающих кровью и плачущих. Вы бы перевязали им раны, а? Размахивали руками в воздухе и читали бы заклинания исцеления?
— Может быть, молился бы за них, — сказал я ему.
— Именно. Но я трупер, и у меня не было выбора. Они попытались удержать непригодную для защиты позицию. Вы понимаете, к чему я клоню, а? Мне пришлось застрелить их обоих, что я и сделал.
Я был слишком потрясен, чтобы что-то сказать.
— Мне бы очень не хотелось стрелять в вас, Инканто. Возможно, я бы и попытался, но не думаю, что у меня хватит на это духа. Я бы позвал какого-нибудь подчиненного и заставил его сделать это, а сам отвернулся бы. Я умоляю вас не причинять мне столько боли.
Я покачал головой:
— Вы говорите не совсем серьезно, полковник.
— Совершенно серьезно!
— И я. Вы должны знать нашего полковника Сфидо.
Его лицо застыло.
— Он — один из тех двух друзей, о которых я упоминал. Раньше он командовал авангардом, авангардом из двухсот наемников.
Эти наемники перешли к нам — вы, конечно, знаете об этом, поскольку сражались с ними в горах. Как и Сфидо. Если вы хотите поговорить с ним, я могу попросить его приехать сюда.
— Нет. — Он не хотел встречаться со мной взглядом.
— Дуко Ригоглио собирался расстрелять его за то, что он сообщил правду, потому что это была та правда, которую Дуко не любит слышать.
— Сон, — пробормотал Терцо. — Дурной сон.
— Он пришел к нам, и мы накормили его, нашли ему пристанище и дали работу. Когда Солдо падет, мы вернем ему его имущество, чтобы он мог жить в своем собственном доме с женой и детьми, как жил раньше. Я искренне надеюсь, что ничего подобного с вами никогда не случится. Это маловероятно, так как ваш Дуко скоро будет свергнут. И если это случится, не бойтесь прийти к нам. Вы получите справедливый суд, я обещаю.
Он выпрямился:
— Вы не сдадитесь? Могу ли я доложить, что вы будете сражаться насмерть?
— Почему бы и нет, — сказал я. — Я думаю, мы убежим, если сражение пойдет плохо. Но мы не собираемся бежать сейчас, когда оно еще не началось.
Я думал, что он прикажет атаковать, как только вернется на свою линию, но он этого не сделал. Некоторое время мы напряженно ждали, и я раздал солдатам, стоявшим вдоль наших стен, последний небольшой запас еды.
— Лучше бы это сработало, Инканто, — сказал Инклито, изучая их, когда они ели, прислонясь к мешкам с землей или сидя на корточках в снегу.
— А если этого не случится, то Пас прогонит нас из этого витка?
Он удивленно оглянулся на меня:
— Я даже не думаю, что он здесь. Мы оставили его там, наверху, с Длинным солнцем.
— В каком-то смысле там его тоже не было. В другом — он сейчас здесь, с нами, потому что я здесь.
Какое-то время Инклито молчал, но я совершенно не знаю, как долго это продолжалось; я был погружен в свои мысли.
— Потому что ты молишься ему, — наконец сказал он, — вот что ты имеешь в виду. Он слышит, как ты молишься.
Я кивнул:
— По крайней мере, я на это надеюсь.
— И я тоже. Ты думаешь, они скоро нападут?
Я сказал ему, что не знаю этого, что несколько минут назад я был уверен, что они нападут немедленно; но теперь я почти так же уверен, что они будут ждать основной части своей орды: