— Птиц бой?
Я торжественно кивнул:
— А теперь я бы хотел, чтобы ты помог мне еще немного. Лейтенант Аттено — человек, в чьем доме мы остановились в городе, — отвечает за фейерверки. — Свободной рукой я указал на раскидистую живую изгородь справа от нас, за которой прятались Аттено, его фейерверки и мальчики, вызвавшиеся их поджечь. — Я хочу, чтобы ты напомнил ему, что он не должен зажигать первый фитиль...
— Нет бум.
— Правильно, никакого грохота, пока кавалерия не доберется до длинного рва.
— Конь идти, — задумчиво каркнул Орев. — Идти дыр.
— Ты все понял. А теперь, пожалуйста, убедись, что Аттено тоже понял.
Я слегка приподнял рукоятку своей палки, и он взмыл с верхушки вверх, почти сразу же исчезнув на фоне темного неба. Прошел час или два после полудня, но уже совсем темно, как бывает почти всегда, когда идет снег. Фейерверки будут хорошо видны, подумал я, если только снег не намочил их — в этом случае они вообще не взорвутся.
В первый раз мне пришло в голову, что молодой человек, так похожий на моих сыновей, был с одним из фейерверков и подвергался серьезной опасности как от самого фейерверка, так и со стороны любых труперов-кавалеристов, которые смогли бы развернуть коней и атаковать своих мучителей. Никакой ров не защищал живую изгородь, и у меня не было времени выкопать его, даже если бы я пренебрег риском, что враг его заметит. Я сердито сказал себе, что дюжина других мальчиков, которые ни в малейшей степени не напоминали мне моих сыновей, подвергались такому же риску, и я был не вправе оберегать того, кто напоминал, оставляя остальных там, где их могли убить.
Подошел Инклито:
— Ну что ж, мы сделали все, что могли.
— Все?
Он пожал плечами и вытер нос рукавом куртки.
— Я все время думаю...
— Что ты должен был спокойно сидеть в городе, как я тебе велел, а Гиеракс — помогать фермерам. Инканто, если мы проиграем, то найдется сотня людей, которые окажутся намного умнее тебя и скажут, что предвидели поражение. Не становись сто первым, если не можешь ничего с этим поделать. Помнишь братьев, о которых я тебе рассказывал? Один убил другого.
— Да, — ответил я. Как часто я боялся, что Сухожилие убьет одного из его братьев или мать! Или что он убьет меня, или попытается убить, так что мне, защищаясь, придется его убить или искалечить. Но ничего из этого не произошло.
— Каждый критиковал меня задним числом за это, и ни один из них не сказал мне ни единого слова предостережения или совета, прежде чем все это случилось. — Инклито сплюнул. — Мора — хорошая наездница. Очень хорошая. Ты это знаешь?
Я сказал, что об этом упоминала Фава.
— Как ты думаешь, кто ее учил? Учил Мору?
— Ты?
Инклито кивнул:
— Но даже если бы я этого не сделал, она бы все равно взяла лошадь и уехала с твоим письмом, верно?
— Да, — сказал я, — но если бы я никогда не писал этих писем, у нее не было бы лошади, которую она могла бы взять.
— Ты лжешь. Как ты думаешь, сколько раз с тех пор я хотел пнуть себя за то, что научил ее ездить верхом?
— Тысячу, наверное.
— Восемь или десять. Но поверь мне, восемь или десять — это уже достаточно плохо. Я никогда раньше не командовал нашими войсками на войне, ты это знаешь?
Я покачал головой.
— Я всегда был под чьим-то началом, стараясь выполнять его приказы. Сейчас все по-другому, и я всегда думал, что командовать лучше, но оказалось, что хуже. Ты это знаешь?
— Знаю, и очень хорошо.
— Я обучил наших солдат и снабдил их самым лучшим снаряжением. Я составил план — удерживать холмы, маневрируя перед ними, и блокировать орду Солдо, независимо от того, каким путем она попытается пройти.
А потом началась война. Словно ты находишься в поле и видишь большую грозу далеко от себя. Ты когда-нибудь видел?
— Моим полем было море, — сказал я ему. — Но да, видел.
— То же самое, наверное. Ты видишь ее, и она настолько больше тебя, что ты даже не можешь гадать, насколько, и, если ты будешь пахать неправильно, она смоет верхний слой почвы и вымоет саженцы, и, возможно, это произойдет, даже если ты будешь пахать правильно, и она быстро приближается, сверкая молниями, и ты знаешь, что будет сильный ветер, и хочешь бежать, но кильки и женщины уже напуганы. Вот так я и увидел надвигающуюся на нас войну.
— Я и сам испугался, — признался я. — Я все время говорил себе, что должен оставить тебя и Мору, и, если бы все было немного по-другому, я бы так и сделал.
— Так вот почему ты остался? Ради Моры и меня?
Я кивнул.
— Однажды я спрошу тебя об этом. — Он показал пальцем. — Они снова движутся. Началось.
— Они не скачут галопом, — запротестовал я.
— Рысь. Они не будут скакать галопом, пока не окажутся совсем близко. А ты думал, что они это сделают?
Я кивнул:
— Было бы лучше, если бы они заранее утомили лошадей.
— Вот почему они этого не делают, — он подтолкнул меня локтем, чтобы я понял, что он шутит. — Ты никогда не видел атаку?
— Видел, но те были гораздо ближе.
— Еще приблизятся.
Я направился к неровной шеренге мальчиков и наемников Купуса с карабинами, но Инклито поймал меня за локоть:
— Женщины и кильки уже напуганы, помнишь? И мужчины тоже, я имею в виду тебя и меня. Теперь иди.
Он был прав, конечно. Я медленно подошел к нашему правому флангу и даже позволил себе слегка прихрамывать. С вершины прислоненной к изгороди лестницы я изучил поле зеленой, покрытой снежными пятнами озимой пшеницы и приближающуюся к нему малиновую, коричневую и серебряную кавалерию — резвых лошадей и опытных всадников, скрываемых летящим по ветру снегом. С нашей точки зрения, было бы, несомненно, лучше, если бы колышущаяся пшеница была выше. Я видел, как свиньи Аттено движутся по полю, и замечал даже длинные волны, возникавшие, когда движущаяся свинья дергала трос толщиной в палец, соединявший ее с партнером. По большей части это были взрослые хряки, причем крупные. Я боялся, что они, связанные вместе, будут драться друг с другом, но, очевидно, отсутствие свиноматок и длина веревок предотвратили или, по крайней мере, отсрочили драки.
Что-то — возможно, какое-то движение среди женщин и пожилых мужчин вдоль стен — заставило меня обернуться и посмотреть на север. Пехота Солдо наступала с холмов, лишь урывками видимая сквозь снег. Глядя на эти темные струйки марширующих людей, я почувствовал, что понимаю, как Инклито был вытеснен из целого ряда хороших оборонительных позиций. В начале сражения на каждую сотню труперов Бланко приходилась, должно быть, тысяча труперов Солдо, и на вершине лестницы я был склонен думать, что теперь на каждые десять наших приходится тысяча вражеских.
— Мастер? — Это была Адатта, со снегом в волосах и на ресницах ее замечательных глаз. — Меня прислал полковник Сфидо. Он пошлет кого-нибудь из наших людей, чтобы укрепить этот фланг, если они вам нужны.
Я указал на холмы.
— Да, сэр, я знаю. И он тоже, я уверена.
— Я изучал их сейчас, Адатта, и спрашивал себя, где вы, люди Бланко, нашли в себе мужество бросить вызов им и их Дуко.
Она колебалась так долго, что я решил, что она никогда не ответит, и снова обратил свое внимание на кишащую пехоту.
— Мы сами устанавливаем свои законы, сэр, — наконец сказала она. — В корпо. Многие из нас достаточно взрослые, чтобы помнить, что происходило в Грандеситте, когда мы этого не делали.
Я снова повернулся к ней лицом:
— И вы, Адатта? Вы не выглядите достаточно взрослой.
— Но я помню, сэр.
— Я вам не верю. Двадцать лет назад вы едва ли были достаточно взрослой, чтобы ходить.
— Благодарю вас, сэр. Сэр?..
— Что?
— Генерал Инклито ходит взад и вперед вдоль стен, сэр, разговаривает со всеми. Если бы вы сделали то же самое, это могло бы помочь.
— Он или полковник Сфидо попросили вас спросить меня?
— Нет, сэр. Я просто подумала об этом.
Жестом я указал на длинную тонкую шеренгу мужчин и мальчиков в рваных куртках:
— У нас здесь нет стены, капитан.
— Да, сэр. Только эта изгородь и длинный ров.
— Вот именно, только изгородь и ров. Полковник Сфидо предлагает прислать им подкрепление, вычитаемое из ваших собственных довольно незначительных сил. Полагаю, среди них были бы как женщины, так и мужчины. А вы бы пошли, капитан, если бы вам приказали? Встали бы здесь, на краю длинного рва, со своим карабином, ожидая, когда атакующая кавалерия подойдет достаточно близко, чтобы стрелять?
(Когда я сказал это — я никогда не забуду этого, Крапива, — мое сердце упало; передовая линия кавалерии Солдо уже миновала первый трос, а это означало, что они увидели его в пшенице и перерезали, причем я этого не заметил; значит, они вполне могли перерезать и другие таким же образом.)
— Конечно, сэр.
Я сглотнул, понимая, что бесполезно пытаться забыть малиновых всадников, которые так быстро одолеют нас:
— Предположим, что я прикажу вам — только вам — сделать это сейчас. Встанете ли вы, капитан Адатта?
— Конечно, — повторила она. — Там мой сын, сэр.
— Я понимаю. Вам не нужен я, чтобы ходить вдоль стен позади генерала Инклито, капитан. Сделайте это самостоятельно. Лучшего примера мужества не найти.
Где-то далеко прозвучали серебряные звуки горна.
Адатта сняла с плеча карабин:
— Они идут, мастер. Вам лучше спуститься вниз.
Кавалерия рванулась вперед, и почти сразу же два десятка лошадей упали. Римандо отчаянно махнул мне рукой, но я покачал головой, сопереживая тому, что он, должно быть, чувствовал. Я услышал, как Адатта тихо сказала:
— Стреляйте! Почему они не стреляют?
Первый трос был перерезан или оборвался. Еще больше багрово-пурпурных всадников рванулись вперед. Некоторые рубили озимую пшеницу своими мечами, и я видел, как лошадь без наездника великолепно перепрыгнула через упавшего коня и всадника. Еще двое упали почти одновременно; возмущенный визг свиней Аттено доносился до нас через пшеничное поле так же отчетливо, как звуки горна.