— Хватает ли у него приличия не оскорблять человека, который скоро умрет? Это более редкое качество, чем вы думаете. Он мог просто пристрелить меня. Я это прекрасно понимаю.
— Нет резать, — предупредил Орев.
— Я полагаю, вас будет судить корпо. Я сомневаюсь, что они приговорят вас к смерти.
— Им придется это сделать. — Дуко мрачно покачал головой. — Хотя я не думаю, что смог бы вернуться к власти после всего. И Пас знает... — Он замолчал на середине своей мысли. — Пас здесь, не так ли? Наш главный бог?
— Нет, это не так, Ваше величие. Или, по крайней мере, я в это не верю.
— Бедн муж!
— Задел за живое, а? Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Я слышал, что вы говорили обо мне как о Дуко Ригоглио. Должно быть, вам уже пришло в голову, что Ригоглио не может быть моим настоящим именем.
Нет, не пришло, я так и сказал.
— Меня звали Роджер. Во всяком случае, так было написано на моем цилиндре. Роджер. Я бы хотел, чтобы это имя было на моем надгробном камне, если мне его позволят.
Я повторил, что у Бланко нет никакой веской причины лишать его жизни.
— И все-таки я хочу его получить, если вы сумеете это сделать. Они вырежут на камне «Дуко Ригоглио», и это нормально. Но мне бы хотелось, чтобы где-нибудь было написано «Роджер», если это возможно. — Дуко снова некоторое время сидел молча, явно погруженный в свои мысли.
Потом он встряхнулся:
— Одна знакомая назвала меня Ригоглио, и другие люди подхватили это имя. Вы знаете, как я сделал себя Дуко?
— Я предполагаю, что каким-то образом ваш народ выбрал вас, Ваше величие.
— В Витке они привыкли к тому, что у них есть Дуко, Дуко Грандеситты. Они были рады вырваться из-под его власти здесь, по крайней мере так говорили. Но дело в том, что они не знали, как управлять делами самостоятельно, и даже не пытались это сделать. Мне не нравилось, когда меня называли Ригоглио, поэтому я стал называть себя Дуко. Какой-то мужчина возразил, и я сбил его с ног. Через день или около того вокруг меня уже крутилось с полдюжины молодых парней, которым не терпелось сбить кого-нибудь с ног ради меня.
— Я понимаю.
— После этого я улаживал ссоры. Если вы были моим другом, вы побеждали. Если нет, то я кивал более слабой стороне и отрубал вам голову, если мог найти предлог. Через пару месяцев после этого все в городе стали моими верными сторонниками.
Я кивнул, делая мысленную пометку.
— Я вспомнил Паса, или как там его звали. Он делал почти то же самое, только в более крупном масштабе. Он переходил на сторону своих друзей, и, когда шла война с одной страной, более сильной, чем другая, он обычно был за слабого, и вы проигрывали ему войну только один раз.
Дуко потер глаза:
— Что вы подсыпали в мое вино, мастер Инканто?
— Ничего, Ваше величие, — сказал я, — и я сам пил его.
— Это не в огне...
— Атас! — Орев в тревоге расправил крылья.
— Это над ним.
Я посмотрел туда, куда он указывал, и увидел темную фигуру Мукор, сгустившуюся там, словно сидя на дыму.
— Бэбби вернулся, — буднично сказала она мне. — Я спрашиваю себя, нужен ли он тебе.
— Да, почему нет. Да, конечно, если могу его получить.
— Это хорошо, он скучает по тебе. Я его пришлю.
Дым заклубился, когда она исчезла; и точно так же, как это было в старые времена под Длинным солнцем, я подумал — слишком поздно — о дюжине вещей, которые мне следовало бы спросить у нее.
— Дев уйти? — поинтересовался Орев. Он щелкнул клювом и зашуршал перьями. — Дух дев?
Я сказал ему, что это так, и сделал ошибку, добавив, что хотел бы, чтобы она вернулась.
— Птиц уйти! — Он взмахнул крыльями и исчез в ночи.
— Это ночная клушица, — объяснил я Дуко. — Не беспокойтесь о нем, он видит в темноте гораздо лучше, чем мы с вами в полдень.
— Я беспокоюсь не о нем, — пробормотал Дуко.
Глава девятнадцатаяСКАЖИ ОТЕЦ
Вчера я писал поздно вечером (слишком поздно, надо признаться) и все еще не записал все, что намеревался. И вот теперь я сижу здесь и снова пишу, пока все остальные спят; и хотя мне еще не удалось провести свой маленький эксперимент, мне нужно записать так много, что я боюсь, хватит ли у меня терпения.
Или бумаги, если уж на то пошло.
Орев вернулся сегодня утром, и я, вспомнив, как хвастался перед Дуко остротой его зрения, велел ему найти каменный стол.
Вскоре он вернулся, весьма воодушевленный своим успехом.
— Больш стол! Камен стол. Бел стол. Птиц найти! Холм! Смотр птиц! — И еще гораздо больше. Я пообещал, что прослежу за ним, и он улетел прямо на север.
Я сказал Дуко Сфидо, что собираюсь вернуться назад, проехав час или около того, и велел ему продолжать путь в Бланко.
— Это хороший конь, — сказал я, — и я смогу догнать вас сегодня вечером.
Конечно, волноваться было не о чем, но волновался ли он по-настоящему или нет, он казался очень взволнованным:
— Если это совершенно необходимо, я хотел бы послать с вами пару труперов.
Орев вернулся, летая кругами над головой и крича:
— Видеть бог! Смотреть птиц! Видеть бог!
— Дело не в необходимости, Ваше величие. Я собираюсь это сделать. Это мое личное дело, дело моей личной веры, и я не собираюсь забирать двух труперов, которых дал нам Инклито для охраны пленных. Или одного, или любое другое число. — С этими словами я повернулся и поскакал прочь, прежде чем Сфидо успел меня остановить.
Я сказал — час езды, потому что сам так считал. Орев знал, что меня интересовали только столы неподалеку от нас. Надо отдать ему должное, алтарь, который он нашел для меня, был бы меньше чем в часе езды, если бы мы ехали по ровной местности. Но, как оказалось, мой конь был вынужден пробираться через небольшие каменистые овраги и вверх и вниз по голым, продуваемым ветром холмам, из-за чего моя поездка заняла почти три часа вместо одного. Поскольку азот Гиацинт был практически недосягаем под моей теплой шинелью, сутаной и туникой, мой разум с опаской размышлял о диких зверях и отставших от орды Солдо труперах, хотя я не видел ни малейшего признака ни тех, ни других.
Холод и ветер были более близкими врагами. Я поплотнее закутался в свою трофейную шинель и закрыл лицо от ветра, как и тогда, когда ехал вместе со Сфидо, но, казалось, мне было холоднее, чем когда-либо прежде, — может быть, потому, что я ехал навстречу ветру, а может быть, потому, что в это утро зима сделала еще один шаг вперед. Те, кто живет в основном в домах или в теплом климате, как я, не знают холода. Во время моей сегодняшней долгой и одинокой езды холод и я наконец пожали друг другу руки — мои, конечно — и обменялись неприятными фразами, которые оставили меня с кашлем, не дающим мне спать сегодня вечером. Пока я ехал верхом, у меня замерзли ноги. Спешившись и ведя за собой коня, я немного согрелся, но зато и двигался медленнее.
Как я и ожидал, алтарь, найденный Оревом, находился на вершине холма, и подъем был очень трудным: вверх по склону холма вплоть до плоской вершины, и самый пологий склон был почти вертикальным. Наконец, обливаясь потом, несмотря на холод, я смог перебраться через край и встать прямо на гладком камне, более ровном, чем пол твоей кухни.
Я ожидал, что алтарь будет простым плоским камнем, мало чем отличающимся от того, под который я положил Фаву, — грубой плитой из обожженного огнем сланца, покоящейся на трех или четырех валунах. Вместо этого я обнаружил широкий прямоугольник из какого-то белого минерала, настолько мелкозернистого, что он мог бы сойти за стекло, поддерживаемый двенадцатью изящными колоннами из металла, который я буду называть бронзой, пока мы не поговорим с глазу на глаз. Когда-то вокруг него танцевали Соседи; я понял это сразу, как только увидел его и вырубленный в скале пол, который они так тщательно выровняли и сгладили. Они танцевали, и за ними наблюдали боги, стоя ногами на звездах; боги улыбались и в искренней дружбе соглашались принять кусочек со стола, достойного их.
Сухожилие нашел в лесу алтарь Исчезнувших людей и пытался склонить меня посетить его, не подвергая себя унижению в случае моего отказа. Теперь я задаюсь вопросом, какие чудеса я пропустил из-за угрюмого отказа от подразумеваемого приглашения. Был ли это такой же алтарь, как тот, к которому привел меня сегодня Орев? Если нет, то в чем они отличались и почему? Сам Сухожилие, молился ли он там? Если да, то испытывал ли он то же, что и я сегодня, или что-нибудь в этом роде? Бывала ли ты в том месте, Крапива? Мне не терпится поговорить с тобой обо всем этом.
Сухожилие все еще на Зеленой, предполагая, что он (в отличие от своего отца) все еще жив. На Зеленой, и потому недосягаем, как, без сомнения, сказал бы нам друг Сфидо, Гальярдо. Но я и другие посетим джунгли Зеленой завтра вечером, если мой эксперимент увенчается успехом. Если мне удастся найти Сухожилие, я спрошу его об алтаре, который он нашел, чтобы мы могли найти его сами, предполагая, что нам со Шкурой удастся вернуться на Ящерицу; если он так же примечателен, как алтарь, к которому привел меня Орев, то его стоит посетить еще не один раз.
С детства мне казалось, что молиться у алтарей бессмертных богов без жертвоприношения — своего рода оскорбление, при условии, что жертвоприношение возможно. Если бы у меня все еще был длинный, прямой, однолезвийный нож, который я носил, когда был Раджаном Гаона, я бы всерьез задумался о том, чтобы принести в жертву Орева. Я не думаю, что смог бы заставить себя сделать это, но не могу не задаться вопросом, каков был бы результат. Мой конь, конечно, был бы жертвой, достойной Великого мантейона; но мне не выжить без него, и у меня не было ножа (если не считать азота, как я уже сказал) и не было никакого способа затащить его на вершину холма.
Так что завтра он, бедняга, будет в сарае. Сарай и сено — кукуруза или овес, если удастся их найти, хотя на это у меня мало надежды.
Когда я отказался от обоих жертвоприношений, моей следующей мыслью было молиться, как я молился бы в святилище. Я попробовал сделать это, стоя на коленях на ровной скале, с обмотанной шарфом головой, и бормоча те немногие молитвы, которые еще не забыл. Когда в прошлом мне не удавалось помолиться, я обычно чувствовал себя таким же смешным, как маленький мальчик из сказки, который молился, чтобы Гиеракс улетел с большим соседским мальчиком и бросил его на голову какого-нибудь грешника.