, самый младший из трех сыновей.
— Мне очень жаль, что моя жена и я не были благословлены дочерьми, — сказал я Море. — Я завидую моему брату Инклито с тех пор, как познакомился с...
— Она поет! — воскликнул Терцо.
— Я знаю, — сказал я ему. — Я пытался говорить, несмотря на это. Я предлагаю вам постараться молчать, по крайней мере пока.
— Кто поет? — спросила Джали.
— Кое-кто, кого слышим только мы с полковником Терцо. На самом деле это его не касается, и уж точно не касается всех остальных. — Я на мгновение замолчал, прислушиваясь к песне Саргасс, грохоту волн и крикам морских птиц.
— Я сказал вам однажды, что вы не обладаете никакой магической силой, — сказал Дуко Ригоглио.
— Неужели? Но это, конечно, правда.
— Теперь я стал умнее. Вы наложили какое-то заклятие на Терцо, и я видел ведьму, сидящую в дыму.
— Я знаю, что видели.
— Терцо говорит, что вы велели злотигру нести ваше мясо, и что злотигр положил его и ушел, когда вы ему сказали. Человек, который был тогда на страже, говорит то же самое.
Кучер Инклито кивнул.
— Рядовой Куойо нам ничего не скажет. Теперь я понимаю это, в отличие от прошлого раза, когда разговаривал с ним. Похоже, это мой последний шанс поговорить с кем-то из вас, поэтому я хотел бы кое-что спросить. Не о том, есть ли у вас эти силы — я знаю ответ. Но как вы их получили и что собираетесь с ними делать?
Я промолчал, и Мора заявила:
— Ему благоволят боги. Если бы ты был лучше, они бы тоже благоволили тебе.
— Говорят, он в хороших отношениях с Исчезнувшими людьми, — добавила Джали, — и...
Ее голос затерялся в бормотании других, в том числе Дуко Ригоглио Я закрыл глаза (я очень устал, что, возможно, помогло) и, пытаясь зафиксировать ее голос в своей памяти, попробовал вспомнить джунгли Зеленой и Сухожилие. Сон нахлынул на меня, заставив закружиться в бесконечной ночи.
Глава двадцать перваяКРАСНОЕ СОЛНЦЕ
Я попытался заснуть после того, как написал эти слова о сне, говоря себе, что это подходящее место для сна и что утром я мог бы продвинуть этот отчет немного вперед. Все ушли, в доме так тихо! Его безмолвие должно было бы помочь уснуть, но нет; я полон тревоги и благодарен за малейший звук со стороны Орева и за тихое сопение Джали и Куойо.
Я очень хочу описать виток Красного солнца так, чтобы ты могла его видеть, Крапива, и собираюсь сделать это так реалистично, чтобы его мог себе представить любой читатель этого отчета. Заставил ли я тебя увидеть джунгли Зеленой? Болота и их ужасных обитателей? Огромные деревья и лианы, цепляющиеся за них, как невесты? Или Город инхуми, рощу разрушающихся башен, похожую на благородное лицо, гниющее в могиле?
Нет, несмотря на все мои усилия, я сделал лишь разрозненные намеки.
Что толку пытаться в таком случае?
Мы стояли на пустой улице, Крапива. Пустой, говорю я, хотя с разрушающихся домов вдоль нее падали отколовшиеся камни, скатывались на улицу и оставались лежать там, где переставали катиться, сопровождаемые охраной из разросшихся сорняков.
— Смотрите, — показала Мора.
Я поднял глаза и увидел сияющий багровый диск — солнце, настолько большое, что, когда я протянул ладонь, она не смогла закрыть его целиком. Вокруг него мерцали звезды, и я почувствовал, что Внешний пытается передать мне какое-то послание через него и через них, что этот огромный уголек-солнце, который я видел, выпал из руин, как и камни, и что звезды, которые я видел здесь днем, выросли вокруг него, как сорняки. Но я не могу описать тебе этот огромный город руин. Если бы я был художником, я мог бы нарисовать его здесь, набросать на тонкой серой бумаге хорошими черными чернилами моего друга, продавца канцелярских принадлежностей. Представь себе, что я это сделал, и скажи мне, что бы ты увидела там? Что могла бы увидеть? Несколько сотен полуразрушенных домов, несколько сотен точек на сером небе, которое на самом деле является сказочным пурпуром, и черное солнце (ибо оно должно быть черным на таком рисунке), смотрящее на все и не видящее ничего.
Чтобы понять, ты должна мысленно увидеть это небо и удержать увиденное над собой. А не мои слова. Не мои слова. Не пятна чернил на этой бумаге. Небо, скорее пурпурное или сине-черное, а не голубое, небо, чьи небоземли всегда так же видны, как и дома, хотя они гораздо более далекие и холодные. Там, на пустынной, разрушенной улице, было тепло, но темное небо заставляло ее казаться холодной, и я был уверен, что она скоро станет холодной, и, на самом деле, станет холодной еще до того, как зайдет багровое солнце.
— Как мы сюда попали? — требовательно спросил Шкура.
И Мора:
— Где мы, Инканто?
Я покачал головой и промолчал.
— Не делай этого! — рявкнул кучер Инклито, и я повернулся, чтобы посмотреть, к кому он обращается. К Джали, и та снимала свою одежду.
— Смотрите! — воскликнула она. — Смотрите на меня! — Последняя поношенная одежда упала к ее ногам. Она сделала пируэт, демонстрируя полусферические груди, тонкую талию и узкие бедра.
— Неужели здесь какое-то безумие? — пробормотала Мора.
— Да. — Это был Дуко Ригоглио. С этими словами он упал передо мной на колени. — Освободите мои руки. Это все, о чем я прошу, освободите мои руки, пожалуйста, так как вы любите Предвечного.
Для меня это был новый термин. Я мог только смотреть ему в глаза и пытаться угадать, что он имел в виду.
— Я очень гордый человек. И вы это прекрасно знаете. А теперь я вас умоляю. Разве я просил вас сохранить мне жизнь?
— Ваше величие... — начал было Морелло.
— Я умоляю вас, Инканто. Для меня это больше, чем жизнь. Кем бы вы ни были, чем бы вы ни были, сжальтесь надо мной!
Я сделал знак Шкуре:
— Разрежь его путы.
— Нет! — воскликнул Сфидо.
— Вы боитесь, что он может сбежать и остаться здесь? — спросил я его. Не дожидаясь ответа, я сказал Шкуре: — Освободи его, и остальных тоже. Ради их же блага я надеюсь, что они это сделают.
Шкура оторвал взгляд от Джали, вытащил нож поменьше, чем у Сухожилия, и перерезал веревки, которыми были связаны руки Ригоглио за спиной; Ригоглио потер запястья, бормоча слова благодарности.
— Вы же знаете эту улицу, — сказал я ему. — Вы сразу же узнали ее. Вы гордый человек, как вы и говорите — слишком гордый, чтобы испытывать благодарность за что-либо. Поделитесь со мной своими знаниями, и я признаю, что вы погасили все долги.
— Я не уверен, — сказал он и огляделся вокруг широко раскрытыми глазами. Через мгновение из его рта потекла тонкая струйка крови, и я подумал, что, возможно, он был инхуму и обманул меня, но он просто прикусил губу.
— Здесь так тихо, — сказала Мора. Ее рука лежала на рукояти меча.
Эко держал в руке игломет и по очереди изучал каждое пустое, пристально глядящее окно.
— Мне кажется, ты прав, кто-то наблюдает за нами, — сказал я ему, и он молча кивнул.
Джали провела длинными пальцами по своему стройному телу:
— Это твоя работа, Раджан, так и должно быть. Тебе это нравится? Мне — да!
Я покачал головой:
— Ты должна хвалить — или винить — Дуко Ригоглио. На Зеленой есть город вроде этого, но мы не на Зеленой; там эти дома были бы башнями лордов Соседей. Где же мы, Ваше величие?
— Мы вернулись домой... В Несс.
— Ты не мог здесь жить, — сказала Мора. — Никто из ныне живущих не мог. Ты только посмотри на них.
Он начал было говорить, но остановился.
— Болш мест! — Орев приземлился на груду щебня, выглядя так же, как и на Зеленой — карликовый человек в перьях. До этого момента я даже не подозревал, что он пошел с нами, и тем более летал на разведку.
— Вы просили нас освободить ваши руки, — сказал я Ригоглио. — Они свободны. Что вы собираетесь с ними делать?
Он указал на дом, перед которым мы стояли:
— Я бы хотел обыскать его. Можно?
— Ради оружия? — поинтересовался Сфидо. — Сомневаюсь, что вы найдете даже палку.
— Ради чего-нибудь... — Ригоглио повернулся ко мне. — Меня заставили подняться на борт Витка и усыпили. Я говорил вам.
— Бедн муж! — Орев изучал его одним блестящим черным глазом.
— Если бы я мог найти что-нибудь еще, что-нибудь, что я бы узнал…
Я спросил, не узнает ли он этот дом.
Он указал на крышу.
— Там, наверху, были арки и статуи под арками... Я... я уверен в этом. Они... — Он подошел к дому, наклонился и стал копаться в обломках, валявшихся около стены.
— Однажды я попал в ловушку — упал в яму в разрушенном городе Исчезнувших людей, — сказал я Море. — Я когда-нибудь рассказывал тебе об этом?
Она покачала головой.
— Я думал о том городе и о Городе инхуми на Зеленой. Те руины были оставлены древней расой Соседей; я полагаю, что эти остались от нас — мы такие же древние, как они, или почти такие же. Как ты думаешь, сколько времени они пустуют?
Она пожала плечами.
— Наверное, лет сто, — сказал Эко.
— Мне кажется, гораздо дольше.
Я подошел посмотреть на Ригоглио, и через мгновение Джали прижалась ко мне, как лиана, ее тело было теплым и влажным от пота (как никогда не бывает у инхуми) и благоухало каким-то тяжелым, приторным запахом. Длинные красновато-коричневые волосы — не из парика, а ее собственые — обвивали нас обоих, как виноградные лозы в беседке Шелка.
Когда я попытался освободиться от нее, она мне улыбнулась:
— У меня здесь есть зубы. Настоящие зубы, Раджан. Прощай, моя знаменитая улыбка с плотно сжатыми губами! Посмотри, что я могу сделать сейчас. — Она снова улыбнулась, еще шире, чем когда-либо.
Я предложил ей улыбнуться кому-нибудь другому.
— Твоему сыну? Он флиртовал со мной до того, как мы вошли в твою спальню. Он еще не очень хорошо это умеет, но...
Ригоглио выпрямился, подняв вверх сломанную каменную руку размером примерно в половину моей.
— Статуи, — сказал он. — Там, наверху, под арками. Я говорил вам.