— Да, говорили. Статуи кого?
— Я не... эпонимов.
— А кто они такие?
Он покачал головой:
— Можно мне обыскать дом?
Я кивнул и поспешил за ним. Увидев, что я бегу, Сфидо закричал: «Остановить его!» Но я не боялся, что Ригоглио сбежит, и даже был бы рад, если бы это удалось устроить без моей вины. Но как только он покинул меня, я понял, что он идет навстречу опасности.
И я не ошибся. Нырнув под притолоку, я услышал, как он упал, и его приглушенный крик. Там, где когда-то была застекленная терраса, он боролся со скелетообразным, почти голым противником. Я увидел тусклый блеск стали и попытался схватить грязное запястье, когда поднялся нож.
Кончики моих пальцев лишь слегка коснулись его.
За вздохом Ригоглио, когда нож вошел в цель, тут же последовал выстрел из карабина, близкий и оглушительно громкий. Скелетообразный нападавший напрягся, закричал и поднял пустые руки перед грязным бородатым лицом.
— Не стреляй в него, — сказал я Шкуре, и тут же меня поддержал Орев, круживший над нашими головами:
— Нет стрелять! Нет стрелять! Нет стрелять!
Взглянув наверх, я на мгновение подумал, что вижу над Оревом расписной потолок; но это было небо, ясное, усыпанное звездами небо, такое темное, что казалось почти черным; крыша и верхний этаж дома обвалились, остались только стены.
— Я промахнулся по нему? — В голосе Шкуры прозвучало отвращение к самому себе.
— Не над'. Не над'. — Напавший на Ригоглио человек нерешительно поднялся на ноги.
— Муж бег, — предупредил нас Орев.
— Ты прав, — сказал я ему. — Он побежит, Шкура выстрелит и убьет его, и мы потеряем его. — С этими словами я схватил его за руку.
Мы связали ему руки за спиной тем, что осталось от веревок, которыми были связаны Ригоглио, Морелло и Терцо, и соорудили путы для его лодыжек, которые позволяли ему делать небольшие шаги. Он, казалось, почти полностью утратил дар речи — не будет преувеличением сказать, что Орев мог говорить лучше, — и был так явно безумен, что я обрадовался, что Шкура не убил его. Я видел туннельных богов, которых Тур и его товарищи-заключенные называли церберами, и убил нескольких из них, прежде чем нас с Мамелтой схватили; наш новый пленник так живо напоминал их, что, когда я не смотрел прямо на него или был занят своими мыслями, мне казалось, что нас сопровождает один из них — голодный, злобный и доведенный до отчаяния.
Ригоглио был тяжело ранен, как мы обнаружили, когда сорвали с него рубашку. Мы перевязали его, как могли, оторванными от нее полосками, и я пообещал, что мы позволим Морелло и Терцо нести его, как только найдем материал, из которого можно будет сделать носилки.
Ему удалось улыбнуться, когда он с трудом поднялся на ноги:
— Я могу идти, мастер Инканто. Во всяком случае, какое-то время.
— Оставьте его здесь с парнем, который будет охранять его, — предложил Морелло, — а остальные пусть ищут помощи.
Мора вложила меч в ножны:
— А что, если мы ничего не найдем?
— Здесь их еще больше, — сказал я ей. — Еще больше тех, кто наблюдает за нами и слушает, как мы говорим. Я чувствую их взгляды, как и твой муж.
Сфидо подтолкнул Эко локтем и прошептал:
— Хорошо провели медовый месяц?
— И хорошо, и плохо, — сказала Мора, подслушав его, — но должна признаться, что хуже, чем сейчас, мне никогда не было.
— И в этом виноваты Джали, Дуко и я, — сказал я ей. — Я как раз собирался сказать, что если мы оставим здесь Ригоглио и Куойо, то на них нападут — вероятно, как только мы окажемся далеко отсюда, и уж точно после наступления темноты. Нет, Его величие должен быть с нами — идти пешком, если сможет, или на носилках, если не сможет.
Говоря это, я сам начал идти, и они последовали за мной, Морелло и Терцо рядом со своим Дуко, чтобы помочь ему.
— Орев!
Он приземлился у моих ног — ни птица, ни карлик.
— Ты видел здесь людей? Не таких людей, как этот человек, которого мы связали, а нормальных людей, таких, как мы?
Он кивнул:
— Стая муж! Стая дев! Искать бог?
— Нет, не здесь. Веди нас к ним, пожалуйста. Дуко требуется врач.
— Болш мокр! Птиц идти! — Он улетел.
Одна разрушенная улица вела к другой, а та — к третьей. Эко и Мора поспешили вперед вслед за Оревом; я отстал, с ужасом глядя на эту пустыню, производившую впечатление заброшенности и упадка, и вскоре занял нужное мне место рядом со Шкурой и позади Дуко, Терцо и Морелло.
Там ко мне присоединилась Джали, все еще голая, если не считать ее длинных волос:
— Ты ведь это сделал, не так ли?
Я покачал головой.
— Я не сержусь, я очень благодарна. У тебя замечательный, замечательный отец, Куойо. Я никогда не смогу отплатить ему за все, что он для меня сделал.
Шкура кивнул с настороженным выражением лица.
— Но ты сказал, что это были я, ты и Дуко Ригоглио, Инканто. Не думаю, что он имеет к этому какое-то отношение, и я знаю, что никуда никого не переносила. Я никогда не лгала тебе. Надеюсь, ты это знаешь.
Я сказал ей, что, хотя я не полный дурак, но ничего подобного не знаю.
— Ну ладно, может быть, раз или два, когда это было необходимо. Соврешь ли ты мне, если я задам прямой вопрос?
— Только в том случае, если это будет необходимо.
— Достаточно честно. Не мог бы ты вернуть нас обратно? Прямо сейчас?
Шкура повернулся и испуганно посмотрел на меня.
— Не знаю, — ответил я. — Возможно. Наверно.
— И я?.. — Джали взглянула на Шкуру.
— Сейчас ты красивее, — сказал он.
— Ты снова станешь тем, кем была, если только я не очень сильно ошибаюсь, — сказал я ей. — Я не могу быть уверен, но я так считаю. Шкура, ты должен помнить, что в доме, где мы остановились, жили старуха и молодая женщина.
Он кивнул.
— Старуха, предположительно, была матерью фермера и владела фермой. Ты принес ей стул, сказав, что она не должна стоять в своем собственном доме.
— Конечно.
— Возможно, я уже говорил тебе, что их обеих звали Джали. Я знаю, что сказал это Море.
Шкура кивнул:
— Все говорят, что молодую женщину назвали в честь ее бабушки.
— Это одна и та же женщина — женщина, которая идет с нами, — и инхума.
— Моя тайна! — прошипела Джали. — Ты же поклялся!
— Я поклялся, что никому не скажу, пока меня не вынудят. Теперь я вынужден это сделать. Шкура — мой сын, и ты соблазнишь его, если сможешь. Не отрицай этого, пожалуйста. Мне лучше знать.
Не дав ей времени для ответа, я сказал Шкуре:
— Честность вынуждает меня сказать, что сейчас Джали не является инхумой. Она здесь человек, точно такой же, как и мы, и, я полагаю, по той же причине. Но если мы вернемся в наш настоящий виток — я верю, что так и будет, — она снова станет такой, какой была до того, как пришла сюда. Скоро ты возьмешь себе жену, как это сделал я, когда был моложе...
Я почувствовал странное замешательство и, не имея зеркала, посмотрел вниз на свои толстые пальцы, поворачивая их туда-сюда.
— Ты выглядишь по-другому. — С бо́льшей проницательностью, чем я ему когда-либо приписывал, Шкура угадал мои мысли. — Может быть, мы все.
Я покачал головой:
— Ты не изменился.
— Ты действительно стал гораздо больше похож на моего настоящего отца. Ты выше, чем он был, и старше, но ты больше похож на него, чем раньше.
— Ты лгал, когда называл его своим сыном! Я должна была догадаться!
— Он — мой духовный сын, — сказал я Джали, — и я не лгал, хотя он сам верит, что я лгал. Я хотел сказать, Шкура, что ты скоро женишься. Я был на год моложе тебя, когда мы с твоей матерью поженились. Иди чистым к своему супружескому ложу. Так будет лучше.
— Да, Отец. — Он медленно кивнул.
Я повернулся к Джали:
— Я могу вернуть нас обратно или, по крайней мере, думаю, что смогу. Если я это сделаю, ты станешь тем, кем была. Ты хочешь, чтобы я сделал это прямо сейчас?
— Нет!
— Тогда следи за своим язычком и надень одежду, когда сможешь ее найти.
Орев проплыл над нашими головами, словно миниатюрный воздушный корабль:
— Болш мокр!
— Он совершенно прав. — Джали указала рукой, и я увидел впереди мерцание воды.
Это была могучая река, самая большая из всех, что я когда-либо видел, такая большая, что дальний берег был почти невидим. Широкая разрушенная дорога из темного камня бежала рядом с водой, которая местами перехлестывала через каменные края, делая большие темные блоки брусчатки скользкими и грязными; это напомнило мне канализацию на Зеленой. Ведомые Оревом, мы пошли по этой древней дороге, двигаясь вверх по течению, насколько я мог судить, время от времени огибая широкие провалы в потрескавшейся, изрытой колеями мостовой.
— Если бы мы вернулись, то могли бы отвезти Дуко к врачу в Бланко, не так ли? — взволнованно спросил Шкура.
— Нет! — Джали схватила его за руку. — Пожалуйста, Куойо. Подумай обо мне.
— Он старается этого не делать, — сказал я ей, — но считает свои усилия тщетными. Мы и в самом деле могли бы отвезти Дуко Ригоглио к врачу в Бланко, Шкура, — однодневная поездка для хорошо сидящего на лошади человека. Как ты думаешь, если мы вернемся на Синюю, он все еще будет ранен? Он сможет показать врачу ножевую рану?
Он удивленно взглянул на меня, потом отвел глаза.
— Мы здесь духи. Смотри. — Я протянул руку и появился мой меч с черным клинком; он плавал перед нами, пока я не дотянулся и не схватил его — и почувствовал, как он схватил меня в ответ. — Мой посох остался на Синей, — сказал я Джали, — так что, возможно, лучше иметь что-то другое.
Шкура повесил на плечо карабин, с которым охранял наших пленников, и тронул меня за руку:
— Если ты можешь это сделать, Отец, разве ты не можешь исцелить Дуко?
— Сомневаюсь, но я попытаюсь.
Ригоглио, должно быть, услышал нас; я видел, как он оглянулся на нас — к тому времени он уже шел, обняв своих друзей за плечи, — и в его глазах плескалась боль.
— Ты бы хотел, чтобы он вернулся на Синюю, — спросил я у Шкуры, — имея внутри себя раненый и истекающий кровью дух, невидимый для нас и которому мы не сможем помочь? Вот что случилось с некоторыми наемниками, которые сражались за меня в Городе инхуми.