— Нет смерть! — Орев разговаривал с Ригоглио, и я наклонился, чтобы послушать его, понимая, что Орев услышал что-то, чего не слышал я.
— Не надо меня жалеть, Инканто. — Я едва мог разобрать слова. — Мне уже всё равно.
Сфидо спросил меня:
— Разве вы не можете вдохнуть в него новую жизнь?
Я снова покачал головой:
— Я уже пытался. Я думал, вы хотите его смерти.
— Да. Но я хочу, чтобы он встал перед стеной и ему вышибли мозги.
Охранник снял свой военный плащ и отдал его Джали:
— Надень его. Надень его сейчас же.
— Красный — хороший, волнующий цвет, не так ли? — Она накинула его на плечи и широко расправила, поставив одну ногу на цыпочки и согнув колено. — Ты можешь сделать для меня зеркало, Раджан?
— Может быть, могу, — сказал я ей. — Но не буду.
— Тебе и не нужно. Я вижу свое отражение в его глазах. Можешь посмотреть, — сказала она охраннику. — Вперед. Можешь даже потрогать меня, если ты милый.
На мгновение я испугался, что Шкура может выстрелить в него. Вместо этого его голос вывел меня из задумчивости:
— Отец?
— Да. Что это?
С болота поднимался туман, похожий на тот, который поднялся с реки, когда в тот вечер в Витке стало холодно. Я вспомнил, как Крапива видела призраков, поднимающихся из озера Лимна в то последнее лето, когда они с родителями отдыхали там.
— О чем ты думал, Отец?
— Туманы и дымка. Они почти так же нематериальны, как тени, Шкура. И все же они могут соединить наши переживания железными узами.
Проследив за моим взглядом, он тоже посмотрел на болото. Там пролетела одинокая птица, и на мгновение мне показалось, что это Орев, но она полетела дальше, намереваясь, как и я, вернуться в свое гнездо.
— Был белый морской туман, — сказал я Шкуре, — гораздо более густой, чем этот, когда мы с Крайтом отправились на баркасе искать Саргасс.
— А это еще кто?
— Певица, которую мы с полковником Терцо иногда слышим.
Он снова замолчал, и я тоже, вспоминая ласки двух губ и одной руки.
Наконец:
— Отец, могу я задать тебе важный вопрос?
— Конечно.
— Тебе он покажется довольно глупым. Возможно, так и будет. Но для меня это все равно важно.
— Я понимаю, сынок.
— Когда... иногда ты ведешь себя так, будто мои вопросы не очень важны.
Я кивнул:
— Иногда ты спрашиваешь меня просто из любопытства или когда я погружен в другие мысли. У меня есть претензии к тебе, Шкура, так же как и у тебя ко мне. Возможно, нам следует быть более терпимыми друг к другу.
— Я постараюсь. Вот мой вопрос, Отец. Когда ты был в моем возрасте, ты понимал, в каком витке живешь? Что ты живешь в Витке длинного солнца?
— Когда я был в твоем возрасте, Шкура, я уже не жил там. Твоя мать и я были женаты, родился твой брат Сухожилие, и мы были здесь, на Синей. — Воспоминания о борьбе и отчаянии вытеснили золотые дни. — Мы еще не жили на Ящерице, но были здесь.
Шкура начал было говорить, но я поднял руку:
— Что касается твоего вопроса... В твоем возрасте я не понимал ни Витка длинного солнца, ни этого, в котором жил тогда. И все еще не понимаю. Я, наверное, понимаю больше, чем ты. Возможно. Но я не понимаю всего. Ты думаешь, что я пытаюсь скрыть от тебя свои знания.
— Я знаю, что это так, Отец. — Его тон был твердым и немного сердитым.
— Я уже многое тебе рассказал. Многое из того, на что ты обращал мало внимания, и многое из того, что ты отвергал, потому что это не соответствовало твоим предрассудкам.
Нехотя:
— Иногда.
— Как скажешь. Когда я был моложе, чем ты сейчас, Шкура, и жил в Витке, мой отец пытался научить меня всему, что касалось его лавки и ее дел. Он продавал бумагу, перья, чернила, карандаши, бухгалтерские книги и тому подобное. Я знаю, что уже говорил тебе об этом.
— Да, Отец.
— Я затыкал уши. С тех пор я часто жалел, что не слушал его с величайшим вниманием. Видишь ли, он хотел, чтобы я управлял его магазином, когда он состарится. Я твердо решил не заниматься этим. Временами, когда я чувствовал, что полностью завладел твоим вниманием, я пытался рассказать тебе то, что я знаю, так, чтобы ты мог вспомнить это через много лет.
— Сейчас я слушаю тебя, Отец. На самом деле.
Я тоже прислушался, как и минуту или две назад, когда замолчал. В основном я пытался услышать любой звук, который мог бы возвестить о возвращении Орева, но слышал только фырканье и топот одной из наших лошадей, а также медленное биение крыльев, более широких и мягких, чем у Орева.
— Ты не собираешься сказать мне что-нибудь?
— Возможно. Шкура, есть один вопрос, очень важный вопрос, о котором я не могу говорить. В прошлом я пытался сменить тему, когда ты слишком близко подходил к нему, и, наверное, сделаю это снова.
— Ты понимаешь, что такое Исчезнувшие люди. Я знаю, что ты понимаешь.
— Нет.
Он не обратил на это внимания:
— Мне кажется, что они — ключ к разгадке. Если бы я только мог понять их, я бы понял все, даже то место, куда мы ходили, когда ты думал, что мы едем на Зеленую. Только это не была Зеленая, верно?
Я покачал головой.
— И что же это было?
— Дуко Ригоглио сказал, что это был Виток короткого солнца, тот самый виток, из которого его давным-давно силой вытащили, чтобы посадить на борт Витка. Посадить на борт Витка длинного солнца, я должен был сказать.
— Но это было слишком давно, Отец. Ты сам так сказал. Тысячи лет.
Я кивнул:
— Так я сказал, так оно и есть. Вот почему я не буду называть его Витком короткого солнца.
Его следующий вопрос удивил меня:
— Как ты думаешь, они похоронили его на том большом кладбище?
— Ригоглио? Нет.
— Они сказали, что похоронят.
— Тогда они это сделали.
Стражник запер ворота, сказав, что делает нам одолжение:
— Я мог бы проводить вас коротким путем, там есть пролом в стене, и я знаю, как его найти.
Я заметил, что, в конце концов, длинная дорога часто бывает самой короткой.
— Только нам пришлось бы пройти через Старое Подворье и подняться на барбакан сзади. Это не совсем обычное дело. — Он замолчал. — Некоторые из тех, что вошли в Старое Подворье, так и не сумели выйти, если вы понимаете, что я имею в виду. А теперь пошевеливайтесь, все вы.
Я шел рядом с ним, Шкура прямо перед нами:
— Вы ведете нас к врачу?
— К лохагу[108].
— Ваш офицер?
Он кивнул:
— А как ее зовут? Ту, что с моим плащом?
— Джали.
— Джали! Возвращайся сюда!
Она улыбнулась:
— Ты боишься, что я собираюсь убежать?
— Ты далеко не уйдешь, но и потом от тебя не будет никакой пользы.
Шкура бросил на него взгляд, который, как я надеялся, стражник не заметил.
— То, что ты надела — мое, и, значит, ты моя. Поняла меня? Ты не с остальными, ты отдельно.
— И твоя. — Она заняла позицию слева от него (я сам был справа) и взяла его под руку.
Это была долгая и утомительная ходьба, и мы все уже устали. Дуко Ригоглио потерял сознание. Его друзья несли его до тех пор, пока уже больше не могли нести; тогда стражник остановил повозку и приказал кучеру отвезти всех нас к барбакану — низкому, хмурому, толстостенному форту, построенному на арках над сухим рвом.
— Мы похороним его там. — Стражник ткнул большим пальцем в сторону кладбища. — Не здесь, наверху. Поближе к реке.
Я покачал головой:
— Он должен жить.
Но лохаг был того же мнения, что и стражник, и сказал мне, что я — мастер Гильдии палачей.
— Нет, — настойчиво сказал я. — Мы — бедные путешественники, гости. Мы добрались до вашего города только сегодня, следуя вдоль реки на север. Я никогда никого не пытал и никогда не буду пытать.
— Еще у него был меч, — сказал стражник лохагу, — только он что-то сделал с ним, когда я не смотрел. Остальные говорят, что он колдун.
Лохаг задумчиво кивнул, обмакнул перо в чернила и что-то нацарапал на клочке пергамента.
— Ему нужна кровь, — сказала лохагу Джали. — Пойми, мне все равно, будет он жить или умрет. Для меня это ничего не значит. Но ему нужна кровь. У него почти не осталось крови, это видно любому.
Лохаг поднял глаза от своего клочка пергамента:
— Ты с ними, шлюха?
— Была, но теперь я с ним. — Она указала на стражника.
— Тогда уведи ее отсюда.
Стражник повиновался.
Лохаг сделал мне знак рукой:
— Вы главный?
— Да.
— Тогда я возлагаю на вас ответственность за остальных. Вы знаете, где находится Медвежья башня?
Я совершенно искренне ответил, что никогда раньше не бывал в этом городе и понятия не имею, где что находится.
— Я пошлю с вами мальчика. — Он протянул мне пергамент. — Я написал им, чтобы они вылечили его или попытались это сделать, а остальных уложили сегодня вечером спать. Этого они заберут. — Он указал на омофага. — Он — их плата. Он умрет в яме, а это лучше, чем он заслуживает.
Я начал было протестовать.
— Он ударил ножом вашего друга, не так ли? Вы видели это?
Я кивнул.
— Тогда все в порядке. Пусть он идет драться с мастиффом.
Тогда омофаг плюнул в лохага, и стражник методично ударил его дважды — справа и сзади.
— А теперь послушайте меня, — сказал лохаг. — Ваш друг, скорее всего, умрет. Я видел больше ран, чем когда-либо хотел, и думаю, что он умрет сегодня ночью. Смотрители Медвежьей башни выбрасывают своих мертвых животных вместе с мусором. Я сказал им, чтобы они поступили с ним по-другому. Это все в том приказе, который я только что дал вам. Они похоронят его как члена своей гильдии.
Глава двадцать третьяПОЧЕМУ ИНХУМИ ПОХОЖИ НА НАС?
— Отец?
Я поднял глаза на Шкуру, почти ожидая увидеть каменные стены и тлеющие светильники караулки. Вместо этого за его спиной простирались безлюдные пространства болота, зловеще освещенные светом звезд и ярким сиянием Зеленой.