! Это может быть правдой; но попробуйте найти честного человека, который добровольно сказал бы, что моральное развитие Сухожилия когда-либо выигрывало от чего-то такого.
Но на Зеленой, по крайней мере, он был храбрым и верным, какое-то время.
Что же касается богов, которых предложил Сухожилие в ту ночь, когда я оставил Ящерицу, первоначальных богов этого витка, Синей, то я спросил себя, какой силой они могли обладать и спасли ли они, по крайней мере, нескольких своих верующих, если могли. Теперь я, конечно, знаю лучше.
Добравшись до Нового Вайрона, я спросил об этом Прилипалу, и, к моему удивлению, он воспринял вопрос очень серьезно, его длинное лицо становилось все длиннее, пока он снова и снова пытался откинуть назад длинные волосы, которые упорно падали на его высокий лоб, мешая ему видеть.
— Э... э... э, — сказал он и постарался придать этим звукам священное достоинство. — О, хм, да.
— Если боги не хотят, чтобы им поклонялись, у них нет причин поддаваться нашим молитвам и жертвоприношениям, — возразил я. — Следовательно, они хотят поклонения, если вы признаёте, что они иногда отвечают на молитвы, — и, я уверен, вы признаете это, Ваше Высокопреосвященство. Допуская это, они должны...
— Гм, а! — Он хотел, чтобы я прервался, и я замолчал.
— Логика, да? Да, хм, логика. Ты сам сказал: логика как бог. В твоей книге, да? Ты написал, что это сказал Шелк.
Да, однажды Шелк высказал мне эту мысль, и я подумал, что она вполне могла прийти ему в голову, когда он взбирался на баррикаду повстанцев; но я не стал беспокоить Прилипалу всем этим.
— Твой бог, хм, логика, предает тебя.
Я сказал ему, что не вижу, как.
— Э... многими путями. По-разному, да? Ну, начнем. Здесь много — да, много — тех, кто... э-э... не. Не приносят никаких жертв. Не посещают жертвоприношения, а? Никогда не приходят в мантейон. Я, хм, спрашиваю, когда это, гм, не нежелательно, в отношении частных молитв и... э-э... особых обрядов. Нет. Никогда. Я... э-э... верю в это, по большей части.
Я кивнул:
— Я тоже, Ваше Высокопреосвященство.
— Не верующие, а? Цифры, э, колеблются. Были хорошо известны в Капитуле на родине, да? Иногда много набожности. В тяжелое время. Испытание, да? Например… э... наводнение. Пожары. Чума. Война. Или после теофании, а? В другое время, э, тоже, но мало. — Он поднял руку и дал ей упасть. — Вверх и вниз, а? Ты меня понимаешь?
Я опять кивнул.
— Предположим, упало до... э... ничего. Нуль. Ни одной живой души, а? Ни одной. Никогда здесь, пока я жив. Гм, нет. Но предположим. Никаких верующих. Не могли бы эти... э... чужеземные божества, которых ты, хм, предлагаешь, использовать возможность, чтобы... э... покарать?
— Маловероятно, — возразил я.
— Хм? Позволю себе не согласиться. Вполне вероятно. Слишком, а, вероятно, я должен сказать. Давайте продолжим. Ты... хм... мы предполагаем, что они... э... вымерли. Эти Исчезнувшие люди, да? Виток... э... просторный? Большой? Обширный. Согласен?
— Полагаю, что так.
— Отлично. Движемся дальше. Есть еще один, хм, фактор. Нет небоземель, а? Только, э, звезды, так их называют. Виток дома загибается вверх, да? Открывая себя, а, глазам. Этот, э, наоборот. Совсем наоборот. Сгибается. Ты, хм, приплыл по воде?
— Да, — сказал я и рассказал, что произошло на баркасе.
— Действительно, действительно! Отлично! Одна молитва, а? Только одна, и, э, немного веры, как ты сам признался. Признай. Видишь, что может сделать одна маленькая молитва. — Он радостно закачался, вцепившись в подлокотники кресла пальцами с синими прожилками.
Я решительно сказал, что, если бы Внешний проигнорировал мою молитву, я стал бы молиться левиафану, если бы знал, что он ответит.
— Неблагодарность. Свирепствует везде. — Прилипала покачал головой. — Но мы... э... отвлеклись. Да, отвлеклись. Ты пришел, хм, морем. Это установлено. Ты должен был заметить, что большая часть этого... э... иностранного витка. Скрыта. Не как дома, а? Ты полагаешь, что его прежнее... хм... население погибло? Истреблено. Все так думают, даже я сам. Спроси, откуда я знаю, и я... э... буду вынужден ответить, что не знаю. Я предполагаю это. Ты... э... точно так же? Аналогично, а?
Я кивнул, не зная, как спросить его о том, что мне больше всего хотелось узнать.
Теперь я должен приготовиться перерезать горло каменному оленю для Ехидны и подготовить свое поучение.
Я вижу, что упомянул о своей молитве на баркасе, не рассказав об этом ничего существенного.
Правда состояла в том, что я испугался. Короткое солнце садилось без малейшего намека на ветер, и леска, которую я вытащил, ничего не поймала. С водой и едой, которые я взял с собой, я мог бы провести еще один день, сидя в неподвижной лодке с некоторым комфортом, но после этого дело стало бы серьезным. Как я уже говорил, я думал о богах. Я решил рискнуть и помолиться. В конце концов, если боги, к которым я обращусь, не услышат молитву, будет ли это моя вина или их? Единственный вопрос заключался в том, к кому мне обратиться, и вскоре я обнаружил, что могу привести убедительные аргументы в пользу троих.
Во-первых, Пас. Он был величайшим из всех, и казалось, Шелк мог влиять на него. Шелк был моим верным другом, а также учителем.
Сцилла казалась еще лучше. Я приехал из ее священного города, в котором родился; и я пытался добраться до Нового Вайрона, который также является ее городом, по крайней мере номинально. Кроме того, она богиня воды, а я был на воде и скоро буду нуждаться в питьевой воде.
И, последний, Внешний, который был почти так же хорош. Из всех троих он, казалось, был более всех склонен услышать мою молитву. Ни у одного бога, возможно, не было причин думать обо мне хорошо, но у него было больше, чем у любого другого. Кроме того, он был любимцем Шелка, и, когда Шелк не говорил, что вообще не доверяет богам (что, по правде говоря, он часто делал), он говорил, что Внешний был единственным богом, которому он доверяет.
На всякий случай я решил обратиться ко всем троим вместе. Я опустился на колени и обнаружил, что не могу вымолвить ни слова. Как я могу обращаться к этим троим как к группе? Пас может быть — или не быть — Шелком, по крайней мере частично. Сухожилие был совершенно прав на этот счет. Судя по тому, что Гагарка и Синель рассказали нам с Крапивой, дочь Паса, Сцилла, была своенравной, жестокой и мстительной. Если какая-нибудь богиня и была склонна негодовать, когда ее ставили на второе место, то это была она.
Внешний казался мне в то время таким же безликим и таинственным, как бог или боги древних обитателей этого витка, который мы называем Синяя. Более того, он был богом изгнанников и изгоев, сломленных и отвергнутых. Я не считал себя ни изгнанником, ни изгоем; отнюдь не будучи отвергнутым, я собирался предпринять миссию чрезвычайной важности для моего города. В таком случае, что я мог ему сказать? Что я не претендую на его благосклонность, но надеюсь на его помощь без нее?
В конце концов, я стал молиться любому богу, который мог меня услышать, подчеркивая беспомощность и безнадежность, которые чувствовали мы, поселенцы, подчинившиеся воле Паса и оставившие позади наши мантейоны и их Священные Окна, а также еще много других, дорогих нам вещей.
— Ветер с запада, севера или востока окажет мне величайшую услугу, — сказал я гипотетическому богу. — Я должен отправиться в Новый Вайрон и в конце концов добраться до Паджароку — города, совершенно мне незнакомого, — прежде, чем его посадочный аппарат взлетит. Самый слабый ветерок будет более чем желанным, лишь бы только он мог двигать мою лодку.
Если бы я закончил на этом свою молитву, я мог бы спасти себя от бесконечного страха и ужаса, но я этого не сделал. От всего сердца я говорил о своей изоляции и чувстве одиночества, которое охватило меня, когда я почти весь день прождал перемены погоды. Тогда я пообещал узнать все возможное о Внешнем и богах этого витка, почтить Паса и Сциллу самыми лучшими жертвами, если когда-нибудь вернусь в виток, в котором родился, и сделать все, что в моих силах, чтобы привести их обоих сюда, если они еще не здесь. Я также торжественно поклялся (но только самому себе) купить весла, когда доберусь до Нового Вайрона; и я произнес каждую молитву, которую мог вспомнить.
Все это, как вы можете себе представить, заняло довольно много времени. Когда я наконец поднял голову, был уже тенеспуск, и только маленький полумесяц Короткого солнца виднелся над западным горизонтом. День клонился к закату, но что-то еще произошло, по крайней мере я так чувствовал. В течение примерно полудюжины минут я смотрел, как садится Короткое солнце, и оглядывался вокруг, надеясь узнать, что же это было. Баркас, казалось, не изменился, только в его трюме было чуть больше воды, чем после того, как я ее вычерпал. Небо стало темнее, и редкие облака на нем казались красными, а не белыми, но этого и следовало ожидать. Тусклый и далекий берег Главного (по крайней мере я думал о нем как о далеком) теперь был почти черным, но в остальном таким же.
Наконец до меня дошло: охотящаяся морская птица исчезла. Я жаловался — скорее всего вовсе не богу — на одиночество. Я умолял об обществе. И единственное живое существо в поле зрения исчезло. Это было доказательством жестокости богов или их отсутствия в том витке, в который их король и отец отправил нас.
Думая об этом, я начал смеяться, но меня прервал громкий всплеск, когда мой поплавок нырнул под серебристую поверхность. Я протянул руку к леске. Она лопнула и исчезла прежде, чем я успел прикоснуться к ней, оставив два кубита провисшей веревки, привязанной к кофель-нагелю. Я все еще смотрел на воду, когда баркас качнуло так сильно, что меня чуть не выбросило за борт.
Ужас, охвативший меня тогда, никогда не покинет меня полностью. Оглянувшись назад, я увидел огромные грубые когти, каждый толщиной с рукоятку нашего топора, которые цеплялись за левый планшир и торчали из дерева, словно стамески. Мгновение спустя появилась голова и метнулась ко мне, лязг ее трех челюстей походил на хлопанье двойных дверей. Я бросился назад, чтобы спастись от нее, и упал в море.