Она отодвинула занавеску, которая когда-то была простыней, чтобы обыскать почти пустые полки, и, казалось, не слышала его:
— И еще я приготовлю кофе. Кофе дорогой, но его хватит еще на один кофейник.
Он вспомнил напиток своего детства:
— Мате, пожалуйста. Я бы не отказался. Я уже давно не пил мате.
Ее муж сказал:
— Ты хочешь эту кукурузу? Мы должны забрать ее из сарая. — Он держал свою собственную палку — толстый посох, больше похожий на дубинку, чем на трость.
— Да, хочу. Очень хочу.
— Хорошо. — Муж прислонил посох к стулу и стал рыться под столом.
Женщина попросила его накачать воды, и он сделал это, поднимая и опуская большую железную ручку насоса, пока ржавая вода не прошла и у нее не оказалось достаточно чистой, чтобы наполнить кофейник.
Муж вытащил неуклюжий жестяной фонарь и зажег его от лампы.
— А теперь пойдем. Это займет у нее немного времени. — Он кивнул на плиту.
— Кофе, бекон и хлеб, — пробормотала женщина. Она повернулась к ним лицом. — Этого будет достаточно?
— Более чем достаточно. И я бы предпочел мате, на самом деле.
Муж открыл дверь (впустив чернильно-черную темноту), взял свой посох и поднял фонарь.
— Пошли, — сказал он, и они вышли вместе.
— Здесь, что, снаружи опасно? Когда солнца нет, я имею в виду. — Он подумал о посохе мужа.
— Иногда. Рог, так тебя зовут?
— Да, — сказал он. — Боюсь, я не уловил твоего.
— Я его не бросал. — Муж шел, посмеиваясь над своей шуткой. — Ты хочешь эти семена?
— Очень хочу. — Он чувствовал, что кто-то или что-то наблюдает за ними — какой-то холодный разум, больший, чем его собственный, и этот разум мог видеть в темноте, как при свете дня. Он отбросил эту мысль и последовал за мужем, быстро шагая по сухой, неровной почве, твердой, как железо.
— Знаешь, как выращивать кукурузу?
— Нет. — Он заколебался, опасаясь, что признание будет стоить ему семян. — Однажды я попробовал и понял, что нет, хотя мне казалось, что да. Но семена, которые ты мне дашь, будут посеяны людьми, которые много знают. Моя задача — донести семена до них.
— Не будет расти в темноте.
Он вспомнил размышления о том, что те, кому было отказано в Ослепительном Пути, могут выращивать пшеницу, и улыбнулся:
— Ничего не будет расти, мне кажется.
— О, есть кое-какая хрень. Но не кукуруза. — Муж открыл широкую деревянную дверь, вызвав возмущенные протесты кур. — Если солнце не воротится, нам капец. Ты идешь?
Он посмотрел в черное, как смоль, небо:
— Там, наверху, есть точка света. Одна очень маленькая точка красного света. В небоземлях? У вас здесь есть небоземли.
— Точняк.
— Ночное небо Синей полно звезд, их тысячи и тысячи. Я удивлен, что вижу здесь хотя бы одну.
— Это горит город.
Он в ужасе опустил взгляд.
— Какой-то город горит там почти каждый раз, когда они задувают солнце. Ты хочешь эту кукурузу? Тогда пошли.
Он поспешил в сарай.
— Я выращиваю свои собственные семена. Два сорта. Ты не должен позволять им скрещиваться друг с другом. Или скрещиваться с любым другим сортом. Ты должен сохранить чистую линию. Ты знаешь об этом?
Он робко кивнул:
— Думаю, что да.
— Скрести часть из них и получишь хорошее семя. Посади его, урожай перемоли и скорми скоту. Только не сажай на следующий год. Ты должон вернуться к этим старым сортам и скрестить их снова. Шесть, ты сказал.
— Да. Я считаю, что этого должно быть достаточно.
— Я дам тебе двенадцать. Шести недостаточно. — Маслянисто-желтый свет фонаря высветил сухие початки, свисающие пучками.
— Это очень, очень любезно с твоей стороны.
— Видишь? Этот черный сорт? — Муж оторвал початок.
— Да. Сначала я подумал, что он только кажется черным, потому что здесь так темно; но ведь он действительно черный, не так ли?
— Возьми его и вытащи шесть семян. Не больше. Остальные мне нужны.
Початок был маленький и шершавый, семена тоже маленькие, но гладкие и твердые. Он потер и вытащил шесть.
Муж вернул черный початок на место.
— Видишь это? — Это был второй початок, немного больше и гораздо более светлый. — Это другой сорт, который у меня есть. Красный и белый. Ты это видишь?
Он кивнул.
— Красные и белые — одно и то же. Не имеет значения, какой цвет ты берешь.
— Понимаю.
— Могешь взять три красных и три белых, если хочешь. Чтобы почувствовать себя лучше. Хотя цвет не имеет никакого значения.
— Я так и сделаю, просто на всякий случай.
— Решено. Посади их на том же холме, чтобы они скрестились. Не скармливай и не перемалывай. Только посади. Кукуруза будет желтой или белой. Не красной и не черной.
Он кивнул, пытаясь отделить первое зерно.
— Посади, и в следующем году у тебя будет очень хороший урожай.
— Спасибо. Я молюсь, чтобы мне удалось благополучно вернуть на Синюю семена, которые ты мне даешь.
— Твоя забота. Но каждый год ты должон выращивать немного черной кукурузы и немного красно-белой. Держи их подальше друг от друга и не подпускай к ним другие сорта. Сделай так, и ты сможешь вырастить больше семян в следующем году для следующего года.
— Я понимаю. — Он поднес руку поближе к фонарю, видя в мешанине зерен колышущиеся зеленые поля, лоснящихся лошадей, черных и белых, и жирный красный скот.
Муж вернул на место початок:
— А счас мы уходим.
— Хорошо. — Осторожно положив двенадцать зерен кукурузы в карман, он помог мужу закрыть большую дверь.
— Волки подходят ближе, темдни, — сказал муж почти непринужденно. — Убивают моих овец. Осталось немного.
— Мне очень жаль это слышать, — искренне сказал он.
— За ними следят две собаки. Хорошие псины. Поднимают кипеж, если поблизости есть волки, вот только я их не слышу. Теперь этот Шелк.
Это прозвучало слишком неожиданно.
— Да. Да... Шелк.
— Он был их главным в городе.
— Кальде. Да, был.
— Он был хорош. Получил от него карабин. Много лет назад. Все еще держу при себе, и три патрона. Его там больше нет. Городской народ его выпер.
— Понимаю. Ты знаешь, куда он пошел? Пожалуйста, это очень важно для меня.
— Нет. — Муж поставил фонарь на землю между ними. — Он долгое время был главным. Имел жену. Красотуля — вот что я слышал.
— Да, она была. Красивой.
— И шлюхой. Вот что они грили. Поэтому ты и хочешь его найти?
— Нет, мне нужен он. Я хочу отвезти его в Новый Вайрон, как уже сказал, и Гиацинт тоже, если она согласится. Ты, что, понятия не имеешь, где они?
Муж покачал головой.
— Я уверен, что ты бы сказал мне, если бы знал. Ты и твоя жена были очень добры ко мне. Могу ли я что-нибудь сделать для тебя взамен? Какая-то работа, которую я мог бы сделать?
Муж ничего не сказал, он стоял молча, слегка расставив ноги. Его тяжелый шишковатый посох, зажатый в правой руке около середины, постукивал по толстой мозолистой ладони левой. Запах кофе и жареного бекона доносился из открытого окна кухни, дразня их обоих.
— Ты хочешь, чтобы я ушел.
Муж кивнул:
— Иди. Иди или дерись, старик. У тебя есть палка. У меня есть своя, и я тебе грю. Ты идешь?
— Да. — Он поднял сухую ветку, которую подобрал прошлой ночью, и погнул ее в руках. — Я, конечно, не буду с тобой драться — это было бы верхом неблагодарности, и я уже несколько раз собирался уйти. Я бы предпочел уйти по-дружески.
— Вали отсюда!
— Понимаю. Тогда я должен тебе кое-что сказать. Я мог бы победить тебя этим, а потом побить, если бы захотел. Я не буду, но могу.
Муж неторопливо шагнул к нему:
— Она сломается, а ты старше меня.
— Да, наверное, так и есть. Но эта палка не сломается, во всяком случае я ее использую так, чтобы она не сломалась. И если ты действительно считаешь, что из-за разницы в возрасте ты обязательно побьешь меня, то с твоей стороны угрожать мне подло — очень подло.
Когда прошло больше минуты, он сделал шаг назад:
— Поблагодари от меня твою жену, она была добра к нуждающемуся незнакомцу. И ты тоже. Скажи ей, если захочешь, что я ушел по собственной воле, не желая истощать ваши скудные запасы пищи.
Он повернулся, чтобы уйти.
Впоследствии он не мог сказать, слышал ли он уготованный ему удар или просто знал, что он последует. Он качнулся вправо. Просвистев вниз, шишковатая головка оцарапала ему руку и ушибла колено. Он повернулся, когда она ударилась о землю рядом с его левой ногой, наступил на нее, ткнул окровавленной палкой в лицо мужа и отбросил ее в сторону. Полсекунды — и шишковатый посох оказался у него в руках. Быстрый, четкий удар сбил мужа с ног. Другой погасил фонарь.
Один раз он обернулся, чтобы взглянуть на освещенные окна фермы, которую покидал, но только один раз.
— Нужна практика! — воскликнул человек старше его самого, непрошено появившийся в его сознании. — Уничтожу тебя, сражайся! Уничтожу твою технику!
У него была седая борода, и он тревожно подпрыгивал, но его удары и порезы были точны, как у хирурга с ланцетом и скальпелем, и несравненно быстрее.
«Я не могу сейчас тренироваться, мастер Меченос. Посох нужен мне, чтобы нащупывать себе дорогу».
Так звали старика. Он повторил это себе под нос, затем сказал громче:
— Меченос. Мастер Меченос.
Где-то вдалеке птица крикнула: «Шелк? Шелк?» Ее хриплый крик — случайно или, более вероятно, в его собственном сознании — превратился в знакомое имя.
— Да, — сказал он вслух. — Шелк. Патера Шелк. И старый патера Щука, которому, должно быть, было лет восемьдесят. Также сивиллы, майтера Роза, майтера Мрамор и генерал Мята.
Виток перевернулся вверх дном, и неожиданно — совершенно неожиданно — появились патера Квезаль, патера Росомаха и патера Наковальня, а также Гагарка и Синель, Кремень, Мукор, Бекас, прекрасная Гиацинт и дюжины других. Бег и стрельба — для майтеры Мята, которая продолжала носить черное бомбазиновое платье сивиллы, с иглометом и азотом в бо