— В большинстве из этих мест я уже бывал, и улица руин в городе, который называется Несс, была, несомненно, улицей, на которой жил Ригоглио. Я очень сомневаюсь, что Азиджин или Влуг вообще бывали на Зеленой, и уж точно я никогда не бывал в этой странной башне на могучем утесе. А ты?
Она молча кивнула, и я спросил, когда именно.
— Когда я была совсем молодой. Когда я только научилась летать, и до того, как решила поохотиться на твоей холодной, враждебной Синей.
— Перед тем, как ты пришла в первый раз?
Она не ответила.
— Я совсем не была уверена, что смогу Пересечь. Мы слышали разные истории. Сколько сил требовалось, сколько выносливости. Если ты недостаточно сильная, недостаточно сильная для полета, ты падаешь обратно на Зеленую. Если тебе не хватает выдержки... — она пожала плечами. — Только твой замороженный труп окажется на Синей. Он пересечет небо, маленькая огненная царапина. Без сомнения, ты их видел. Как и я.
Я кивнул.
— Маленькая огненная царапина, и ты исчезнешь навсегда. Тем не менее я хотела попытаться. Мы все хотим, даже если некоторые из нас хотят этого больше, чем другие, а многие никогда не пытаются. Это то, что мы получаем от вас, — потребность становиться все более и более похожими на вас, пока не станем настолько людьми, насколько это возможно.
— Мы тоже это чувствуем, — сказал я ей, — хотя и не всегда так сильно, как следовало бы.
— Вот я и подумала, смогу ли я и хватит ли у меня смелости попытаться. Я еще не очень хорошо летала и знала, что должна стать намного лучше и летать достаточно быстро, чтобы покинуть Зеленую. Однажды в облаках произошел разрыв. Ты сказал, что жил на Зеленой. Ты должен знать, что это случается время от времени.
Я снова кивнул.
— Жгучий свет солнца струился сквозь них, но я все равно подняла глаза, увидела маленькую серую полоску на фоне утеса и сказала себе, что когда-нибудь подлечу к ней, чтобы посмотреть, что это такое, и, если я это сделаю, значит я действительно хорошо летаю и могу Пересечь.
— И ты это сделала, безусловно.
— Да. Я пыталась много лет, и бывали дни, когда я даже не могла подняться выше облаков. На этом уровне дуют сильные ветры, и воздух разрежен.
Я наполнил им свои легкие и сказал:
— Этот определенно кажется мне лучше, чем мокрый воздух внизу.
— Полагаю, так оно и есть. Ты ждешь конца моей истории? Она закончена. Настал день, когда я смогла прилететь сюда. К тому времени я уже знала, что мне еще многое предстоит узнать, и что я должна быть сильнее, прежде чем попытаюсь Пересечь. Но я чувствовала, что прошла больше половины пути, и была права. Тогда над этим окном был ржавый металлический люк. Я оторвала его и выбросила. Обследовав все комнаты на всех уровнях, я решила очистить эту и сделать ее частным местом только для себя, моей собственной комнатой в моей собственной башне в небе. Здесь были кости и еще кое-что, но я выбросила их в окно и подмела пол руками. Когда все было приведено в порядок, я сказала себе, что вернусь и проведу здесь несколько часов после того, как совершу Обратное Пересечение, просто думая о том, кто я и что сделала для своих детей. Но я этого так и не сделала, до сих пор.
— Я попытаюсь оставить тебя здесь, — пообещал я ей, — и заберу труперов с собой. Я не знаю, можно ли это сделать, но я попытаюсь. — Я закрыл глаза, собираясь с мыслями, которые покинули мой разум вскоре после того, как мы прибыли. — Чьи это были кости?
— Ты же знаешь. Они были твоими друзьями. Сомневаюсь, что ты захочешь говорить об этом.
Ничего не видя, я снова сел на кровать, которая принадлежала ей и мне. В тот миг я ненавидел Зеленую, как я часто ненавидел ее, этот виток кишащей нечистой жизни, насильственной смерти и всеобщего разложения. В глубине души я отверг ее, надеюсь, раз и навсегда.
— Они принадлежали Соседям? — спросил я. — Исчезнувшим людям?
Возможно, она кивнула:
— Я думаю, что, когда мы уничтожили их повсюду, они надеялись удержать плоскогорья. Как места последнего убежища, они, должно быть, построили эти башни в скалах с окнами, вроде этого, чтобы...
Она исчезла.
Пока она говорила, я вспоминал свое тело, со всеми его хорошо запомнившимися шишками и недостатками, обвисшее лицо за бородой и лодыжку, которая болела в дождливую погоду, и ужасно болела в любую погоду, когда мне приходилось далеко ходить... И с некоторым потрясением понял, что больше не сижу на кровати, а лежу на ней. Я открыл глаза и увидел покрытые копотью бревна, поддерживавшие крышу гостиницы.
— Мастер Инканто? Проснулись вы есть?
Это был Азиджин; я спросил, кто научил его называть меня так.
— Ваш сын, мессир. Где он был, и вы, о мастере Инканто говорят, он говорит. Про сны вы знаете? Это тоже он говорит, мессир Рог.
— Гораздо меньше, чем он думает. — Я сел, прекрасно сознавая, что Джали все еще крепко спит рядом со мной.
Влуг тоже сел:
— Вау! Добрый мессир Пас!
Я встал с постели и подошел к огню:
— Я знаю, о чем вы должны были подумать, сержант, видя мою дочь в постели со мной. Могу только сказать, что ничего подобного не было. Она испугалась, как иногда случается с женщинами по ночам в незнакомых местах, и стала искать утешения у отца.
Азиджин присоединился ко мне у камина. Он спит голый и все еще был голым, волосатым и мускулистым:
— Вещей таких я никогда не думаю, мессир. Но думал, что заперта дверь на засов. Если бы кто-нибудь засов открыл, я бы услышал, я думал.
— Мы старались не будить вас, сержант. Я предлагаю постараться не разбудить и мою дочь.
— Хорошо, мессир. Громко я буду не говорить.
Влуг подошел, завернувшись в одеяло, и Азиджин велел ему принести что-нибудь, на чем мы могли бы посидеть.
Стульев нет, но он перенес матрас с кровати. Это высокий, румяный мальчик с несчастными волосами, которые не были ни по-настоящему рыжими, ни по-настоящему желтыми, но были ярче и тех, и других.
— Утро уже, я думаю, — сказал он. — Свинью, которая эту гостиницу держит, мы будим, сержант?
— Пока нет, — ответил Азиджин. — Чтобы мессир Рог разгадать сон я хочу.
— Я тоже!
— Всегда во сне я бодрствую, Мастер Рог, — начал Азиджин. — Совсем не так он есть, этот сон прошлой ночью. Как настоящий он есть. — Он постучал по камину перед собой. — Наиболее реальный. Не как сон совсем он есть.
— Со мной, самое то же есть! — воскликнул Влуг.
— В этом сне сплю я есть, в своей постели лежу. Вы и ваша дочь не спите, как я есть, а ходите мимо, разговаривая и разговаривая, пока я сплю. Проснуться я должен, я думаю. Что, если вы сбежите? Тяжело мне будет, когда судья Хеймер[125] услышит! Пытаюсь проснуться, но я не могу. Мои глаза открываются. Комната светлая есть, солнечный свет везде он есть, моя кровать на стене как картина висит. Там я сплю и не падаю, так что все в порядке есть. Никого кроме меня нет, так что все в порядке тоже есть. Только во сне старого волшебника, странную девушку, его дочь, и мальчика, который зовет его Отцом, я должен охранять. Никто бежать там есть.
Он умоляюще посмотрел на меня:
— Никогда раньше такой сон, мессир. Для меня этот сон вы объясните?
Влуг начал было говорить, но Азиджин заставил его замолчать.
— Мал речь, — подсказал Орев со своего высокого насеста.
— Думаю, Орев прав, — сказал я Азиджину. — Сон Влуга вполне может пролить свет на ваш — или ваш пролить свет на его, как это часто бывает. Влуг, расскажите нам свой сон, пока вы его не забыли.
— Этот я никогда не забуду, мессир Рог, — начал Влуг. — Никогда! Когда белая моя борода есть, каждую мельчайшую деталь я вспоминаю.
На мгновение он замолчал, раскинув руки ладонями вниз, и его широко раскрытые глаза были цвета голубого фарфора; но он был прирожденным рассказчиком, чьи паузы и интонации приходили к нему, как песня к молодому дрозду.
— Как сержант мой говорит это есть. Я сплю, но сплю я нет. Вверх-вниз, вверх-вниз мужчина и женщина ходят. Мудр и добр он есть, но суров. Несчастна, недовольна она есть. Его совета она желает, и его он дает. Нет, нет, не то, что он предлагает она сделает. Себя она убьет. Скоро. Очень скоро.
Влуг обратился к Азиджину:
— Джали и ее отец, возможно они были, но почему?
— Мессир, однажды я тоже огляделся. Ваша дочь передо мной стояла. Такая красавица! — Он поднял свои светлые брови в знак уважения к ней, в то время как мой старый друг Инклито поцеловал бы свои пальцы.
— Большой свет позади нее он был. Сильный ветер тоже. Плащ она носила, очень большой и черный. Этот плащ ветер развевал. — Его руки подсказали это трепещущее движение. — Ее волосы тоже. Такие длинные, ее коленей без такого ветра дотянуться должны были. Чтобы обнять меня сотней рук Сциллы...
Орев взволнованно вскрикнул и затрепетал.
— На меня он дует. Неужели так длинно они есть, мессир?
Я покачал головой.
— В моем сне так это есть. — Он закрыл глаза, пытаясь вернуть воспоминание. — Такая красивая она есть. Сон? Очень красивая. Ее губы, ее глаза, ее зубы. Мой дух пылал. Разгневанная богиня, твоя дочь Джали есть, мессир, в моем сне.
Я спросил, помнит ли он, как она была одета, кроме плаща.
— Нет... — он взглянул на Азиджина. — Ее платье я не помню, мессир. Без шляпы, или только с очень маленькой шляпкой, это может быть.
— Хорош дев. — Орев спрыгнул со своего насеста ко мне на плечо.
— Неужели, Орев? Обычно ты называешь ее плохой вещью.
— Хорош дев! — настойчиво сказал он.
— Поскольку вы не можете вспомнить ее платье, легерман Влуг, была ли она действительно одета?
Он, как и прежде, взглянул на Азиджина:
— О да, мессир.
Азиджин поднял выпрямленный указательный палец правой руки, похлопал его левым и сказал:
— Молодой он есть, мессир. — Сомневаюсь, что ему самому тридцать.
— Шелк речь, — решительно заявил Орев.
— Я полагаю, он имеет в виду, что мне давно пора истолковать ваши сны, и, без сомнения, так оно и есть. Однако небольшое дополнительное обдумывание могло бы способствовать интерпретации, как и бекон с кофе. Что вы скажете, если мы разбудим моего сына и других ваших труперов и выясним, что эта гостиница может предложить на завтрак? Джали была усталой и больной — без сомнения, вы это заметили. С вашего позволения, я подброшу еще несколько палочек в огонь, прежде чем мы уйдем, и дам ей пару дополнительных одеял. Если она проснется до завтрака, то сможет присоединиться к нам. Если нет, то сон может помочь ей.