— Я... я склонен сомневаться в этом. Вход был темным, и мы — я — не видел света в окнах. Я не спрашивал Гончую, но если бы он видел что-то, то наверняка упомянул бы об этом.
— Чо нащет тя, Х'орев? Ты был внутри со мной.
— Птиц идти, — осторожно подтвердил Орев.
— Твои зенки хороши в темноте. Лучше, чем х'у людей, лилия, Х'орев? Позырь кругом счас, лады? Помоги твому другу, х'а?
— Птиц видеть.
— Те неча… трусить. Чо ты зыришь?
— Хряк, Шелк.
— Х'йа. Х'а чо по бокам х'от нас?
— Больш стен. Больш дом.
— Х'а чо за баба, Х'орев? Видишь бабу, чо зырит х'и слушает?
— Нет дев.
— Могет быть, зырит х'из х'окна, х'она.
— Нет, нет. Нет видеть.
Послышалось кряхтение от натуги, сопровождаемое глухим стуком, когда колено Хряка опустилось на жесткую сухую траву.
— Кореш, ты мне помогешь? Ты — мой друг, так ты гришь. Помогешь?
— Конечно, Хряк. — Судя по новому положению руки Хряка, тот стоял перед ним на коленях. Он нащупал наемника и нашел другую руку, волосатую, величиной с добрый окорок, которая сжимала рукоять большого меча. — Я помогу тебе всем, чем смогу. Конечно, ты это знаешь.
— Помнишь, хак щупал мой циферблат, кореш?
— Конечно.
— Хотел доказать, чо х'у твоего Хряка нет зенок, кореш. Замотал х'их тряпкой, х'и некоторые думают, чо Хряк прикидывается. Хотел, шоб ты сам нашел.
— Я понимаю.
— Тогда х'у тя х'еще не было фары, но теперь х'есть. Зажжешь свет для мя, кореш? На х'одну секунду, лады?
— Конечно. На самом деле это будет облегчением для меня. Подожди минутку. — Он открыл фонарь и снова щелкнул огнивом. Фонарь вспыхнул, выбрасывая желто-белые искры, которые казались такими же яркими, как брошенные факелы; появилось масляно-желтое пламя свечи.
Тряпка больше не закрывала широкое бородатое лицо Хряка. Широко расставленные отверстия, похожие на ямы в черепе, смотрели в никуда.
— Ты видишь х'их, кореш? Видишь мои зенки? Хде х'они были?
Он заставил себя заговорить:
— Да, Хряк. Да, вижу.
— Х'утекли, х'они, х'йа? Х'их вырвали?
Он опустил фонарь и отвернулся:
— Да. Их нет.
— Пачкаются, х'иногда. Чищу х'их тряпкой на конце пальца.
— Муж плач, — сообщил ему Орев, и он посмотрел на Хряка. Струйки влаги стекали по обе стороны широкого носа.
— Я почищу их для тебя, Хряк, если ты этого хочешь. Чистой тряпкой и чистой водой.
— Вошел внутрь. — Голос Хряка был почти неслышен. — В хазу, шоб найти то, чо можно найти, кореш. Х'и х'узырил х'ее.
Тишина. Он снова открыл маленький черный фонарь и задул свечу, сам не зная почему.
— Х'опять темно, кореш? — В голосе Хряка слышалось омерзительное веселье, которое ранило сильнее любых слез.
— Да, Хряк, — сказал он. — Опять темно.
— Ты не спросил х'о ней, кореш.
— Нет речь, — посоветовал ему Орев.
Он проигнорировал предупреждение:
— Не думаю, что сейчас подходящий момент для нескромных вопросов.
— Тя х'это не волнует, кореш?
— Очень даже волнует. Но сейчас не время. Гончая разгружает своих ослов, Хряк, и ожидает, что мы найдем дрова. Давай найдем для него дрова. Мы же обещали.
Позже, когда все трое сидели перед маленьким огнем в большом камине, украшавшем селлариум Крови, Гончая сказал:
— Мне нужно посмотреть на моих ослов. Ни один из них не сбегал от меня в темдень, и я предпочитаю, чтобы этого никогда не случалось. — Он встал. — Вам что-нибудь нужно?
— У нас есть более чем достаточно.
Как Гончая вышел, Хряк прошептал:
— Счас, кореш? Хошь послушать про х'ее счас?
Он покачал головой:
— Подожди, пока не вернется Гончая.
— Хошь, шоб х'он х'услышал х'это? Думал, ты нет.
— Конечно, хочу. Он знает этот район и людей в нем. Ты когда-нибудь был здесь раньше, Хряк?
— Был Хряк? Хряк не был!
— Ну, а я был, много лет назад. Я многое забыл, даже если и не думаю, что забыл. У меня в голове все перепуталось, и даже то немногое, что я помню, в значительной степени будет устаревшим. Я хотел поговорить с тобой наедине, чтобы выяснить, что тебя беспокоит. Теперь, когда я выяснил — и это тоже беспокоит меня, — мне не терпится услышать, что скажет об этом Гончая. — Он подождал, пока Хряк заговорит, а когда тот не заговорил, добавил: — Конечно, я не думаю, что Гончая может рассказать нам, как человек без глаз может видеть; но он может рассказать нам кое-что о том, что видел.
— Муж идти, — объявил Орев. — Идти взад.
— Я так понимаю, твои ослы не разбежались, Гончая? Иначе ты бы не вернулся так быстро.
Гончая улыбнулся и снова сел на свое место:
— Да. Они в порядке. Боюсь, я слишком беспокоюсь о них, и не сомневаюсь, что сегодня ночью еще не раз их проверю. Должно быть, вам это кажется глупым.
— Забота о животных, находящихся на твоем попечении? Конечно, нет. Но, Гончая, Хряк доверил мне нечто экстраординарное, и он хотел бы, чтобы ты тоже об этом услышал.
— Если я могу чем-то помочь, то сделаю все, что в моих силах.
— Не сомневаюсь. Хряк вошел в этот дом один, когда мы только приехали. Мне незачем останавливаться на том, как было темно, или упоминать, что у Хряка не было света.
Гончая настороженно кивнул.
— Жаль, но я вынужден упомянуть о том, что Хряк слеп. Так оно и есть, и, хотя я никогда в этом не сомневался, он настаивал, чтобы я это проверил. Я так и сделал, и он совершенно слеп. Если ты сомневаешься в этом, я не сомневаюсь, что он позволит тебе также это проверить.
— Я верю тебе на слово, — заявил Гончая, — но не могу себе представить, к чему все это приведет.
— Муж видеть, — кратко объяснил Орев.
— Вот именно. Здесь, в этом доме, он увидел женщину. Это правда, Хряк?
— Х'йа.
— Теперь ты знаешь все, что знаю я, Гончая. Давай продолжим с этого момента.
Была темнота, Хряк. Не просто темнота ночи, в которой часто можно различить большие предметы, включая людей, но кромешная тьма. И внутри этой разрушенной виллы, должно быть, вообще нет никакого света. Как тебе удалось ее увидеть?
— Без понятия. — Хряк покачал головой.
— У нее был с собой свет? Свеча, например?
— Даже х'ежели х'у нее была, — медленно проговорил Хряк, — Хряк не был в состоянии х'узырить х'ее х'и рассказать те. — Он вытянул руки. — Х'огонь тута, х'йа? Старина Хряк чувствует х'его, чувствует х'его тепло. Могет ли Хряк видеть х'его, х'а? Хряк нет.
— Ты не видел ничего другого, кроме женщины? Пол, на котором она стояла, или стену позади нее?
— Не, кореш. Ничо такого.
— Это была кто-то, кого ты знаешь? — спросил Гончая. — Пижма или... или какая-нибудь женщина, которую ты встречал в своих путешествиях?
Хряк повернул голову, ошибившись градусов на десять:
— Х'а Хряк могет знать? Зырить?
— Думаю, что нет. — Гончая почесал подбородок.
— Муж речь! — потребовал Орев.
— Хорошо, я так и сделаю. Я предупреждал вас, что в этом месте должны быть привидения. Или, во всяком случае, я предупреждал тебя, Рог. По-моему, Хряк ушел вперед.
— Привидение-женщина?
— Да. Хотите услышать всю историю целиком? Предупреждаю вас, что такие истории дети рассказывают детям помладше.
— Хочу. А как насчет тебя, Хряк?
— Хо, х'йа.
— Хорошо. Много лет назад здесь жил очень богатый человек, у которого была некрасивая дочь. Эта дочь была так некрасива, что никто на ней не женился. Богач давал балы и званые вечера и приглашал всех подходящих молодых людей в городе, но никто из них не хотел жениться на ней. Однажды к его двери подошла ведьма, вся в черном, и он накормил ее, дал ей карту и спросил, что он может сделать со своей уродливой дочерью. Ведьма велела ему запереть ее там, где никто, кроме него самого, никогда ее не увидит. Что такое, Рог?
— Ничего, кроме того, что я только что в тысячный раз осознал, какой я идиот. Продолжай свой рассказ, пожалуйста, я хотел бы его услышать.
— Если ты этого хочешь. — Гончая поднял бутылку вина, из которой пил, увидел, что она почти полна, и сделал глоток. — Ведьма велела ему запереть свою дочь там, где ее никто не увидит, пока все не забудут, какая она уродина. Он так и сделал. Он запер ее в темной пустой комнате и держал ставни закрытыми днем и ночью, чтобы никто не видел ее, и сам приносил ей еду, и очень скоро все забыли о ней, за исключением авгура, который дал ей имя. Я не знаю, как ее звали, хотя авгур, без сомнения, знал.
— Мукор.
Гончая вытаращил глаза.
— Прости, я не хотел тебя прерывать. Продолжай, я хочу услышать остальное.
— Этот авгур приходил в дом богача и спрашивал о ней. Каждый раз богатый человек находил какое-нибудь оправдание, говоря, что его дочь больна или находится в отъезде. Вскоре авгур заподозрил неладное. У него был топорик, так что он приходил ночью со своим топориком, открывал ставни и выпускал уродливую дочь. Потом она ходила из дома в дом, прося людей принять ее. Никто не хотел, потому что она была такой уродливой, и поэтому она зло шутила над ними, бросая в них тарелки с ужином, заставляя их бить себя кулаками и так далее.
Но один бог велел авгуру уйти, и он ушел. Генерал Мята убила богатого отца, и некому было выпустить уродливую дочь на улицу или накормить ее, так что она умерла от голода в своей комнате. Но ее призрак все еще бродит по дому, ходит по верху стены или по крыше, и иногда она останавливает путников. Если она остановит тебя и ты будешь вежливым с ней, она предскажет тебе судьбу и принесет удачу. Но если ты хотя бы намекнешь, какая она уродина, она проклянет тебя, и ты умрешь в течение года.
— Хорош речь! — Орев захлопал крыльями.
Гончая улыбнулся:
— Так и есть. Это все, что я знаю, кроме того, что в Концедоре есть семья, которая утверждает, что у нее есть топорик, который, по их словам, оставил авгур. Я видел его, и это просто старый топорик, без всякой магической силы, насколько я знаю. Ты выглядишь очень задумчивым, Рог.
Он кивнул:
— Да, потому что твоя история предполагает, что Шелк покинул Вайрон — что он на Синей или Зеленой, если еще жив. Патера Шелк был тем самым авгуром, который своим топориком вскрыл ставни Мукор, и, таким образом, вне всякого сомнения, был авгуром в этой истории. Я бы предположил, что мудрая ведьма в черных одеждах представляет чье-то смутное воспоминание о майтере Роза; но Шелк был авгуром. В этом не может быть никаких сомнений.