— Ударил по стене?
— Да. Я сомневаюсь, что в этом доме осталась хоть какая-то мебель или что она простояла там столько лет. У Крови была прекрасная мебель, судя по тому, что я о нем слышал, и я уверен, что ее давным-давно увезли. Мы копим сокровища, Гончая, и по глупости своей верим, что мы копим их для себя, тогда как на самом деле мы копим их для тех, кто придет после нас. Могу ли я доверить тебе нечто личное и весьма постыдное, касающееся моей собственной семьи?
— Абсолютно, если ты хочешь.
— С моим старшим сыном часто бывало трудно. Он чувствовал, что гораздо мудрее нас с Крапивой и мы должны делать то, что он говорит, и быть благодарны ему, что он снизошел до того, чтобы править нами и давать нам советы.
Гончая улыбнулся:
— Я тоже доставил своему отцу немало головной боли.
— Однажды, когда он разозлился на Крапиву, он так сильно ударил кулаком по шкафчику, который я смастерил, что сломал дверь, а также сильно повредил себе руку. Я объяснил звук, который ты слышал?
Гончая почесал в затылке:
— А что так рассердило Хряка?
— Постукивание моей палки, я полагаю.
— Он был в спальне жены кальде Шелка?
— И подумал, что его вот-вот прервут. Это все догадки; но да, я думаю, что именно это и произошло.
— Теперь я понимаю, почему ты не хотел посылать к нему Орева. — Гончая собрал ветки и кору — все, что осталось от их дров, — и подбросил их в костер. — Чего я не понимаю, так это того, что Хряк там делал.
— В пустой комнате в этом темном, пустом доме? Мне кажется, что он мало что мог сделать, кроме того, что я планировал сделать сам — прислушаться к тишине, потрогать стены и подоконник и попытаться угадать, где стояла кровать и остальная мебель Гиацинт.
— Я думал, что Хряк никогда раньше не бывал в этой части витка. Кажется, он так и сказал. И ты тоже это слышал, Рог.
— Да. — Он встал, стряхивая пыль с коленей и задней части бридж. — Нам нужно больше дров. С твоего позволения, я попробую их найти.
— Ты больше не хочешь об этом говорить, — сказал Гончая.
— Ну, можно сказать и так. Мне больше нечего сказать разумного по этому поводу, и я не люблю говорить глупости, хотя часто это делаю. Не хочешь ли услышать примеры моей глупости?
Гончая потянулся за фонарем:
— Да, хотел бы.
— Я слышал не Хряка, а кого-то другого. Эти апартаменты принадлежали не Гиацинт, а кому-то другому. Хряк был связан не с ней, а с кем-то, кто занимал ее апартаменты до нее.
— Ты веришь хоть во что-нибудь из этого?
— Ни единому слову. Когда — если — Хряк вернется, я могу спросить, очень дипломатично, что сказала ему Мукор и почему он пошел в апартаменты, которые когда-то занимала Гиацинт. Я могу — но не буду. И тебе советую вообще не спрашивать его, хотя и не могу запретить. Ты пойдешь со мной за дровами?
— Да. — Гончая открыл свой фонарь и опустился на колени у огня, чтобы зажечь свечу. — Я возьму и это. Если мы выйдем за стену, найдем сколь угодно сушняка, наломанного ветром с деревьев.
Они оставили мерцающий свет огня и запах древесного дыма и прошли через проем, который прежде был дверью Крови. Дул сильный ветер, намекавший на осень — он качал фонарь Гончей, как перо на веревочке.
Гончая сразу же направился к своим сбившимся в кучу ослам:
— Я собираюсь привести их в дом. Дождь прольется с минуты на минуту.
Его спутник уже собирался сказать ему, чтобы он поторопился, и заметить, что надвигающаяся буря, вероятно, была тем, чего ослы боялись раньше, когда Орев резко приземлился ему на плечо, прокаркав:
— Муж прийти! Больш муж!
— Хряк? Где он сейчас?
— Больш больш! Атас!
— Поверь мне, я постараюсь быть как можно осторожнее. Где он сейчас?
— Нет, нет! — Орев замахал крыльями, чтобы удержать равновесие на ветру.
— Ты не обязан идти со мной, но где ты его видел?
— Взад. Птиц показ. — Орев бросился прямо против ветра, сильно хлопая крыльями и летя не выше колен своего хозяина. Слабый свет фонаря померк и исчез, когда Гончая повел своих ослов в разрушенную виллу.
— Идти птиц! — крикнул Орев из темноты.
— Да! Я иду!
— Хорош Шелк! — Хриплое карканье почти затерялось в реве ветра. — Атас!
Его зондирующий посох ничего не находил, пока огромная рука не сомкнулась вокруг него, охватив его от плеча до талии.
— Не хочешь ли света? — Голос божка смешался с отдаленным громом, как будто заговорила надвигающаяся буря.
Человек, к которому обратился божок, ахнул.
— Я сожгу этот дом для тебя, святейший, если ты захочешь.
Он обнаружил, что не может думать, почти не может говорить:
— Если ты сожмешь кулак, то убьешь меня.
— Я не буду жать сильнее. Сядешь ли ты на мою ладонь, святейший? Ты не должен упасть.
— Да, — сказал он. — Я... да.
Что-то надавило ему на ступни; колени, которые он не мог держать прямо, согнулись. Рука, схватившая его, расслабилась, скользнув вверх и в сторону. Он ощупал твердую, неровную поверхность, на которой сидел, и обнаружил, что она простирается на пол-кубита влево и вправо от него; он нашел и огромные пальцы (каждый шириной с его голову), которые нависали над ним сзади.
— Орев?
Это прозвучало как шепот; он намеревался крикнуть. Он набрал полную грудь воздуха и попробовал снова:
— Орев!
— Птиц здесь. — «Здесь» явно было достаточно далеко.
— Орев, подойди ко мне, пожалуйста.
Он чувствовал ветер, холодный и неистовый, порывы которого грозили сорвать его с ненадежного сиденья.
— Птиц вред?
— Нет! — Он прочистил горло. — Ты же знаешь, что я не причиню тебе вреда.
— Больш муж. Птиц вред?
Глубокий голос снова загрохотал из темноты:
— Если ты упадешь... — На горизонте сверкнула молния. На какую-то долю секунды стало видно лицо, такое же большое, как у Ехидны, которую он видел давным-давно в Священном Окне: крошечные глазки, ноздри, похожие на логово двух зверей, и пещерообразный рот. — Я не смогу тебя поймать.
— Пожалуйста. — Он задыхался, борясь с ощущением, что ветер уносит каждое слово в никуда. — Ты сказал, что у меня может быть свет. Если я этого захочу. У меня есть фонарь. Могу я зажечь его?
— Как скажешь, святейший. — Это был хриплый шепот, похожий на отдаленную лавину.
Он сунул свой фонарь в карман, когда увидел, как Гончая зажигает свой; теперь он возился с ним и с огнивом, едва не выронив оба.
— Он очень маленький, святейший. — На этот раз в ужасающем грохоте послышались слабые нотки веселья.
— Все в порядке, — сказал он с растущим чувством облегчения. — Я тоже. — Белые искры посыпались на дрожащий фитиль. Казалось, в его руках были падающие звезды, как звезды на дне могилы, куда Шелк и Гиацинт опустили тело Элодеи во сне, который он вспомнил со сверхъестественной ясностью.
«Здесь мы роем ямы в земле для наших мертвых, — подумал он, — чтобы приблизить их к Внешнему; и на Синей мы делаем то же самое, потому что делали это здесь, хотя это и отдаляет мертвых от него».
Желтое пламя свечи поднялось; он закрыл фонарь, загипнотизированный кончиком большого пальца божка, гладко закругленным лицом безликого человека в остроконечной шляпе, которое на самом деле было когтем.
— Ты видишь меня. — В голосе гиганта послышалось легкое удовлетворение.
— Да. А ты мог видеть меня раньше.
Огромное лицо медленно опустилось. Потом медленно поднялось, как большая лодка на длинной волне.
— Как Орев. Орев может видеть даже тогда, когда мне кажется, что света вообще нет.
Ответа не последовало, и он спросил себя, услышал ли его божок.
— У Орева глаза больше, чем у меня, — храбро продолжал он, — хотя Орев гораздо меньше. Твои глаза кажутся мне очень маленькими, но это только потому, что они малы по сравнению с твоим лицом. Каждый из них должен быть размером с голову Орева.
Дождь хлестал, как плеть.
— Ты говоришь слишком быстро, святейший, — пророкотал божок.
«И тебе должно казаться, что мы движемся очень быстро, — подумал он. — Что мы мечемся, как белки или кролики».
— Ты в опасности, святейший? Я буду защищать тебя.
— Нет. — Он поднял фонарь, его промокшая туника прилипла к руке. Это было лучше — намного лучше, — чем канализация на Зеленой.
— Ты в чем-то нуждаешься, святейший? Я тебя обеспечу.
— Это очень мило с твоей стороны. — Он изо всех сил старался, чтобы его услышали.
— Птиц здесь! — Орев тяжело приземлился на голову, и все его конечности задергались от ужаса. — Мокр, мокр! — Мелкие брызги воды присоединились к дождю, когда Орев встряхнулся и захлопал крыльями.
— Пробрался под пальцы, да?
— Хорош птиц! Хорош Шелк!
Внезапно раскаявшись, он медленно заговорил с божком:
— Ты сделал для меня убежище и даже позволил Ореву разделить его. Я... мы не даем тебе укрыться?
И снова в грохоте послышалось легкое удовлетворение, хотя он не был уверен, что ему это не показалось:
— Я не страдаю, святейший. — Наступила пауза, во время которой огромное лицо, слабо освещенное снизу, смотрело на него. — Тебе что-то нужно?
— Нет. — Ему все еще было трудно говорить.
— Остальные должны остаться, — пророкотал божок. Его дыхание, горячее, влажное и зловонное, пронзило ветер; при его словах сверкнула молния, открыв взгляду бесцветную кожу, покрытую чернильными тенями. — Уже достаточно ушло. Скажи остальным, чтобы оставались. Именно это я и пришел тебе сказать. Это слова Шелка.
Глава седьмаяСОБУТЫЛЬНИКИ
Мы провели эксперимент, и эксперимент провалился. Это истина, и я должен смотреть на него именно так. Все мои планы — буду честен: все мои интриги — пошли прахом. Я должен выработать новый подход.
Когда я был в Бланко, мы с Фавой обнаружили, что, когда мой разум соединяется с ее разумом, мы — и все остальные, находящиеся в нашем обществе, — можем путешествовать в виде духов. Мы отправились на Зеленую, а позже Джали, Дуко, Шкура и я вместе с другими отправились в великий город на Витке красного солнца. Думаю, нам это удалось только потому, что Дуко уже бывал там раньше. Дайте мне подумать.